Гид по чаю и завтрашнему дню - Лора Тейлор Нейми

мне. Затем встречается взглядом с точной копией своих голубых глаз. – Мам, я привел Лайлу. Девушку из Майами, о которой я говорил. Она произвела фурор в приемной, принесла для всех угощения. Я очень хотел вас познакомить.

Мое сердце распирает, и Орион прав: грусть не самое сильное чувство, которое я сейчас испытываю. Комната полна любви и молчаливого принятия. Орион рассказывает истории, принося сюда жизнь, отрывая яркие кусочки от самого себя, от меня, музыки, мотоциклов и друзей. Он проливает на нее жизнь и наполняет ее миром, которым сама она больше не в силах себя наполнить.

– Ты рассказал ей о миске с тестом? – спрашиваю я.

– В ту же неделю. И то, как ты меня поймала. Боже, у тебя было такое лицо. – Он улыбается. – Решил, ей будет интересно послушать об этом.

Он рассказывает о том, как возил меня в замок, и о том, как мы разругались в Лондоне. Несколько раз его мама кивает и что-то бормочет. Орион замечает это и наслаждается искорками реакции, прежде чем перейти к более авантюрным историям. Неужели в этой комнате родился мой рассказчик?

Вскоре я чувствую себя достаточно комфортно, чтобы присоединиться.

– Флора учится печь хлеб. Ей нравится замешивать тесто, потому что оно целиком ей подчиняется, – говорю я, затем рассказываю, как сильно миссис Максвелл должна гордиться дочерью. Несмотря ни на что, каждой матери нравится слышать подобное. – А Орион лучше всех понимает, когда нужна чашка чая или крепкие объятия. Мне понадобится времени до отбоя, чтобы рассказать обо всем, в чем он хорош.

Но когда наш визит затягивается и солнце опускается ниже, мир между Лайлой Рейес и Эвелин Максвелл меняется. Я замечаю, что полностью перехожу на испанский, позволяя себе рассказать матери Ориона то, что не могу рассказать себе. Los secretos. Она слушает мои секреты, пока ее сын смотрит на нас поочередно. Я знаю, что она не может понять ни слова. Но я выдаю свои тайны и сердечные дилеммы не для того, чтобы она их поняла. Я сама их не понимаю, и говорить о них – единственное, что мне остается.

Я продолжаю, пока секретов не остается.

Неожиданно опомнившись, я поворачиваюсь к Ориону, меня бросает в жар.

– Прости. Я слишком увлеклась.

– Нет. Тебе не за что извиняться. – Он целует руку матери, затем сжимает мою. – Если англичанин просит тебя не извиняться, значит, тебе действительно не стоит извиняться, хорошо?

Я усмехаюсь.

– Ладно.

– Из всего, что ты сказала, думаю, я уловил слова: сестра, abuela, самолет, мама и пекарня. И мое имя по-испански звучит так же, поэтому…

Я не должна извиняться, но чувствую себя так, будто он видит меня насквозь. Я перевожу взгляд на окно.

– Тогда ты понял всю суть.

* * *

Нам даже не нужно обсуждать, куда мы оба хотим пойти после Элмвуд-хауса. Несколько посетителей устроили пикник на траве или бросают собакам мяч на холме Сент-Кэтрин, но мы устроились в тени чащи. Сливовые сумерки сталкиваются с последними лучами заходящего солнца. Мы молча сидим на стволе поваленного дерева.

– Я наблюдал за тобой бесстыдно и почти жутковато, – говорит Орион спустя долгие минуты. – Как подергивается твое лицо, как ты собираешься что-то сказать, затем кривишь губы. Это о маме?

– Да и нет. Сегодня пришел мой билет, прямо перед нашим отъездом. Я рассказала твоей маме о нем.

– Понятно, – выдыхает он. Мы сидим бок о бок, душа к душе. Мы оба знали дату, но у меня перед глазами до сих пор стоит логотип из имейла. «Бритиш Эйрвейз». LHR – MIA.

– А еще я рассказала ей… – закатываю глаза на саму себя. – Забудь.

Он прищуривается, склоняя голову набок.

– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне о чем угодно?

– Не в этот раз, поверь. Это ужасно. Кошмарно. – Desgraciada – я гнусная и подлая. – Не заставляй меня говорить.

– Я бы никогда не стал тебя ни к чему принуждать. Но я привык к ужасным вещам. Так что справлюсь.

Грусти до сих пор нет. Ярость заражает мою кровь, окрашивает в багряный цвет слова, заточенные в моем горле. Я впиваюсь пальцами в твердую и жесткую кору дерева.

– Ладно. Я просто хотела узнать, что хуже: зайти на кухню после школы и увидеть свою бабушку, которая была для тебя всем, на полу перед раковиной. Мертвой.

– Боже. – Он прижимает меня к себе. – Я не знал, что ты нашла ее. Черт побери.

– Да… так вот, это или любящая мать, которая рядом, но не здесь. Смотреть, как ты понемногу теряешь ее с каждым месяцем, готовишься. Прости, что говорю тебе об этом. У меня осталась мама. Но… abuela – я так и не попрощалась. – Я стыдливо прячусь, прижимая голову к его груди. – И я не знаю, что хуже: не иметь возможности попрощаться или прощаться понемногу каждый год.

– Приливная волна или песочные часы.

– Да.

Он проводит пальцами по моим волосам.

– Что-то из этого обязательно должно быть хуже? Разве не могут оба варианта быть одинаково ужасными? Они изменяют нас, делают сильнее, мы изо всех сил стараемся жить дальше в обоих случаях, верно?

– Так и есть, – говорю я, позволяя его словам взмыть и заполнить трещины. – И ты прав. Удивительно, как ты принимаешь то, что жизнь тебе преподносит, как справляешься с этим. Но ты никогда не хотел дать отпор? Обмануть вселенную? Взять все в свои руки и не ждать, пока жизнь сама себя распланирует?

Его стеклянно-голубые глаза встречаются с моими карими.

– Или отнять ее?

– Или отнять.

– Каждый день.

– Но все-таки ты… не можешь? – А я больше не могу смотреть на него.

– Лайла, – говорит он и хватает меня за локоть так быстро, что я вздрагиваю. – Я такой болван, что ты понятия не имеешь о моих чувствах? К тебе?

Ну же. Посмотри на него. Посмотри. Я поднимаю взгляд и вижу бурю – страсть к теплым напиткам и теплым свитерам, но холод от обнажения.

– Я чувствую их, как ничто другое. И я хотела бы… – Я качаю головой. – Разве это важно? Неужели у нас больше не будет возможности делать это: загадывать желания, глядя на падающую звезду, или желать просто побыть вместе?

Он берет обе мои руки.

– Чего желаешь ты?

– Нет. Нет. Ты как любитель суеверий должен знать, что нельзя задавать такие вопросы. Вселенная и так уже вовсю противится исполнению моих желаний. – Я выпрямляю спину, фыркаю. – И если ты еще не знаешь, это я полная дура в…

Орион отбрасывает мои слова в сторону и крадет поцелуй. Из его груди вырывается ругательство. Господи.