Спецназовец. Шальная пуля - Андрей Воронин

так будет всегда. И вдруг – все, баста, отплясал мальчик. И плешь на макушке тут как тут, и вот, пожалуйста – не выспался. В общем, старость не за горами, а ты, как был полковником три года назад, так и сейчас полковник… Ну, ничего, сказал он себе, – еще не вечер. Мы еще поглядим, чья возьмет!

Перекосившись набок, он выкопал из кармана мобильный телефон и сделал звонок. Ждать ответа пришлось довольно долго: человек, которому он звонил, вечно был ужасно занят, а когда не был, считал своим долгом для поддержания репутации хотя бы делать вид, что у него нет ни единой свободной минутки.

Наконец, этот деятель соизволил взять трубку. Судя по тону, которым он не столько произнес, сколько рявкнул: «Да!» – посмотреть на дисплей телефона, чтобы узнать, кто отвлекает его от важных дел, он, как обычно, не удосужился.

– Привет, это я, – весело и дружелюбно сказал в трубку полковник Томилин.

Последовала короткая пауза, по истечении которой голос собеседника зазвучал уже совсем по-другому.

– A, – произнес он осторожно, – привет, привет. Что случилось?

Это уже было через край.

– На Кремль упал метеорит весом в полторы тонны, – сообщил Александр Борисович. – Все в лепешку, в стране объявлено военное положение, а ты спрашиваешь, что случилось. Конец света проспал, светило журналистики!

– Ох, прости, – спохватилось «светило», – совсем закрутился. Ты где?

– В Караганде, – не удержался от штампованной остроты полковник. – Давно на месте. Давай, выдвигайся. Встречаемся через десять минут.

Он прервал соединение, не дожидаясь ответной реплики, чтобы лишний раз напомнить собеседнику, кто тут отдает приказы. На самом-то деле такое напоминание вовсе не было лишним: этот тип все время норовил забыться и начинал корчить из себя шишку на ровном месте. Кое-что Томилин ему снисходительно прощал – например, это дерзкое обращение на «ты», как будто они были друзья-приятели, – а кое-какие поползновения приходилось пресекать в зародыше, дабы потом не пришлось прибегнуть к более жестким мерам для восстановления статус-кво.

С неудовольствием предвкушая прогулку по метели, по щиколотку в перемешанном с солью снегу, Александр Борисович заглушил двигатель, надел шапку, застегнул все, что можно застегнуть, и открыл дверцу. Ветер бросил в лицо пригоршню снега; Томилин отплатил ему сторицей, выбросив в метель дымящийся окурок, и, наконец, вышел из машины.

Прямо перед ним сквозь похожую на декорацию детского новогоднего утренника кисею крупных, как клочья ваты, снежных хлопьев едва виднелась тускло сияющая строчками освещенных окон кубическая громада здания Останкинского телецентра. Заперев машину, полковник двинулся туда, оскальзываясь в рыхлом снегу. Немедленно выяснилось, что его прогноз был чересчур оптимистичным: снега навалило уже не по щиколотку, а гораздо выше. По стоянке, посверкивая оранжевым проблесковым маячком и рокоча дизельным мотором, катался взад-вперед миниатюрный снегоочиститель – точнее говоря, фронтальный погрузчик, который, сгребая снег ковшом, сваливал его в кучу на погребенном под сугробами газоне.

В тамбуре, где из вентиляционных решеток с негромким гудением изливались тугие струи горячего воздуха, а под ногами противно хлюпала коричневая снеговая кашица, Александр Борисович, как мог, стряхнул с одежды снег и вступил в ярко освещенный вестибюль. Предъявив охраннику пропуск, он миновал турникет и, оставив в гардеробе покрытое капельками талой воды пальто, направился прямиком в буфет.

Берий уже ждал его за угловым столиком у окна. Берий – это была, разумеется, кличка. Когда-то давным-давно с киноэкрана прозвучала ставшая весьма популярной в народе песенка: «О Мери, Мери, Мери, цветок душистых прерий». Позже какие-то диссидентствующие остряки с риском для жизни внесли в текст некоторые поправки, так что получилось: «Цветок душистых прерий Лаврентий Палыч Берий». К человеку, который, привстав из-за стола, призывно махал Александру Борисовичу рукой, все это относилось лишь постольку, поскольку фамилия его была Лаврентьев. При желании в его внешности можно было отыскать некоторое сходство с портретом незабвенного наркома внутренних дел, великого и ужасного Лаврентия Павловича, но выражалось это сходство по преимуществу в цвете волос, плеши на лбу да очках в старомодной круглой оправе и было чисто поверхностным.

Конечно, между Вадимом Викторовичем Лаврентьевым по кличке Берий и покойным наркомом внутренних дел существовала и другая, глубинная, куда более тесная связь, о которой знали очень немногие. Шутники, прилепившие своему шефу эту кличку, даже не подозревали, что играют с огнем, ибо по наивности своей полагали, что времена сексотов остались далеко в прошлом.

Несколько лет назад Берий попался на совращении несовершеннолетних. Доказательств его вины хватало с лихвой, дело было верное и находилось уже на полпути в суд, когда Вадиму Викторовичу сделали предложение, от которого тот не сумел отказаться. Дело закрыли, и вместо того чтобы отправиться на нары, под крылышко к какому-нибудь растатуированному с головы до пят педриле, Берий пошел на повышение. Теперь он работал продюсером одного из новостных каналов, что целиком и полностью устраивало как его самого, так и тех, кто ему с некоторых пор покровительствовал – в частности, полковника Томилина.

Дождавшись приветственного кивка полковника, Берий снова опустился на стул. На столе перед ним стояли две чашки, и, подойдя, Томилин с удовольствием обнаружил внутри них крепкий черный кофе, который здесь, в Останкино, был весьма и весьма недурен.

– Очень кстати, – сказал он, усаживаясь и придвигая к себе чашку. – Не дали выспаться, черти, а тут еще эта погода… Прямо на ходу засыпаю.

– Да, погода… – Обернувшись, Берий посмотрел в окно, за которым в серо-белой мельтешащей круговерти едва виднелся смутный, помеченный рдеющими красными огоньками силуэт телебашни. – В аэропортах все рейсы отменили, народ кишмя кишит, спят прямо на полу, а в Домодедово, представляешь, еще и свет вырубился – линия не выдержала, оборвалась. Конец света!

«Туда бы еще бомбу, – подумал Томилин. – Вот была бы каша!»

Он немного испугался, поймав себя на том, что едва не произнес это вслух. Мысли о задуманном деле не оставляли его ни днем, ни ночью и были такими неотвязными, что мало-помалу начали превращаться в навязчивую идею. Иногда полковнику даже казалось, что взрыв в аэропорту для него уже не столько средство достижения поставленной цели, сколько цель как таковая. Она щекотала самолюбие, бросала вызов профессионализму, а все прочее – триумфальное раскрытие громкого дела с широким общественным резонансом, повышение, генеральские погоны, полученные из рук самого президента, и сумма, на которую придется раскошелиться свежеиспеченному замминистра Асташову, – было просто приятным дополнением к победе, о которой никто никогда