Рукопись Бэрсара - Елизавета Манова

Нет, я не вру — зачем мне врать? — я просто толкую факты. Деньги и грубый нажим — а признак ли это силы? Зачем Кевату Лагар, если он так силён? Кеватские деньги? Это неплохо, но смотрите, что было в Квайре: Кеват не выкупил даже акхона, хотя по статусу Церкви Единой освободить его должен любой ценой. А если Квайр победит? Армия сильна, как никогда, а калар Эсфа, как полководец, уступает только Тубару. Что тогда будет с теми, кто вздумал служить Кевату?

Милые дурачки! Будь я по-прежнему квайрцем, мои слова не очень бы трогали их. Но я — бассотец, я — деловой человек, политика мне надоела, надо долго ко мне приставать, чтобы вынудить эти признанья.

Да, я не поладил с акихом. Нет, никакой политики. Не люблю никому подчиняться.

Лучший вариант? По-моему, победа Квайра. Обессиленные драчуны будут зализывать раны, а приморские государства обретут, наконец, безопасность и гарантии для торговли.

Успехи есть — на меня пару раз покушались. Но меня оберегает Эргис, охрана моя неподкупна, и я ничего не ем и не пью вне дома.

А Тубар упрямо сидит в своём поместье.

Время идёт, катится мутным валом, я уже опоздал, мой график летит к чертям, но мне нужен Тубар — теперь уже только он.

Наконец-то он появился в столице. Эргис отправлен с письмом, но не был принят — старик, похоже, зол на меня.

Смешно и глупо, потому что я опоздал, я уже день как должен был быть в Тардане. И остаётся последняя глупость — но раз не выходит иначе? — ночью без зова явиться к нему.

Я да Эргис. Ночью, без зова, назвав чужое имя.

Ах, какое было у него лицо, когда он меня узнал! И я нечаянно сделал единственный правильный ход: засмеялся и подошёл к нему:

— Послезавтра я уезжаю, биил Тубар. Простите мне эту дерзость, но жизнь неверна, а я очень хотел повидать.

— Вот как? — сурово бросил он. — Уезжаешь?

— Да, биил Тубар. Здесь все дела окончены, меня уже ждут в Тардане.

Вот тут он подобрел. Вот тут он усмехнулся и предложил мне сесть — лицом к огню. И сам уселся, впившись зоркими глазами в моё лицо.

— Так, значит? Хитрите, хитрецы?

— И да, и нет, биил Тубар. Мы с Огилом разошлись. Я — не чиновник и не солдат, что мне делать рядом с акихом?

— А что раньше делал!

— Это я и делаю, биил Тубар.

— Значит, всё-таки предал дружка?

— Разве? — спросил я сухо. — По-моему, «предать» — это значит переметнуться к его врагам или делать ему что-то во вред. Чем я ему тут навредил?

— Да уж, — сказал он с усмешкой. — Пятого дня кеватский посланник чуть не с кулаками: выслать его из Лагара!

— За что? — спросил я невинно.

— Вот и ему говорят: за что? Возмутительных речей не говорил, на посольских людей не нападал, с Бассотом войны, слава те господи, не предвидится. Если мы за просто так торговых людей высылать станем, так кто с Лагаром торговать захочет? — покачал головой и спросил грустно: — И что тебе неймётся? Не мог ещё потерпеть?

— Если бы мог — потерпел бы.

— Эдак все круто заверчено?

— Да, — сказал я угрюмо. — У акиха должен быть только один наследник. Все знают, что я не стремлюсь к власти…

— Но ежели тебя позовут?..

— Поэтому мне и пришлось думать не о власти, а о жизни.

— Что-то не верится, — хмуро сказал Тубар. — Чтоб у Калата да люди самовольничали? Иль самому тебе этот пащенок по нраву?

— Терпеть его не могу, но Огил прав: я не сумею. Если наступит пора большой крови…

— Ты не станешь ручки марать!

— Да, — сказал я резко, — не стану. Нет такой цели, что оправдала бы большую кровь!

— А этому дозволишь…

— Высокочтимый тавел, — сказал я ему, — если бы я знал, как спасти страну без этой крови, я бы никуда не ушёл и ничего не позволил. Мне не нравится то, что делает Огил, но как сделать иначе, я не знаю, а значит, не должен ему мешать.

— А, дьявол тебя задери! — сказал Тубар. — И тут вывернулся! Из дерьма вылезаешь, а чистенький выходишь! И стыд — не стыд, и грех — не грех. А Калат? Ему-то каково?

— Наверное, не лучше, чем мне.

Тубар глядел на меня. Глядел и молчал; лицо его было в тени, и только огонь свечи двумя горячими точками обозначал глаза. И только короткопалые сильные руки легли на парчовую скатерть. И только чуть громче стало дыхание.

— Ладно, — сказал он наконец. — Ты ведь не за тем ко мне пришёл. Не оправдываться. Ну?

— Да, прославленный тавел. Не думал, что надо оправдываться.

Он усмехнулся.

— Хочется думать, что всё-таки оправдался. Если нет… — я глянул на него и потерял весь пыл. — Позвольте с вами проститься, прославленный тавел.

— Сиди! — велел он, и я уселся на место. — Ишь, какие мы гордые! Поперёк ему не скажи! Сам вломился, ну и слушай, что заслужил. — Старческие ворчливые нотки прорвались в нестарческом голосе, и с каким-то детским удивлением я вдруг понял, что Тубар — старик. Детское удивление и детская обида: такой человек не может быть стар. — Ежели б я сам не хотел, чтобы ты передо мной оправдался… нашлось бы кому тебя до самого дома палками гнать! А ежели бы не оправдался — ноги бы твоей отныне в Лагаре не было! Ну, чего скалишься?

— Значит, всё-таки оправдался?

Смотрю на него и улыбаюсь, и он, наконец, улыбнулся в ответ.

— Дьявол тебя, дурака, задери! Ты что, вовсе страху не знаешь? Иль на язык свой долгий надеешься?

— Хватит меня ругать, биил Тубар. Вот погибну, будете жалеть, что не по-доброму простились.

— С чего это вдруг?

— А я с этим к вам и шёл. Не оправдаться, а говорить о войне.

— Ну, говори.

— Квайр должен победить, — сказал я ему. — Судьба всех наших стран зависит от того, кто победит — Кеват или Квайр.

— Может быть, — сказал Тубар.

— Квайр может победить, — сказал я ему. — Страна готова к войне, армия сильна и обучена, а Крир уже бил кеватцев.

— Раз на раз не приходится.

— Они же ничему не научились, биил Тубар! В прошлый раз на нас бросили 80 тысяч, теперь бросят 120 — только и всего.

— Ладно, парень, — сказал он угрюмо. — Я эту песенку знаю. Лагар в войну не вступит.

— Биил Тубар, — тихо сказал я, — Тибайен очень болен. Я не знаю, сколько он ещё проживёт, но после его смерти в Кевате начнётся смута.

— Обещаешь? — с усмешкой спросил Тубар, и я твёрдо ответил:

— Обещаю.

— Нет, парень. Верю, что не врёшь, но Лагар в войну не вступит.

— Только потому, что у нас аких, а не локих?

— Да, — угрюмо, сказал он, — потому. Мы смолчали, когда он судил и выслал самолучших людей. Мы смолчали, когда он давеча разогнал Совет Благородных… Молчи! — остановил он меня. — Знаю, что сами виноваты. На какого коня сел, на том и скачи. Но и ты, парень, пойми: торговый договор можно подписать с кем попало, союзный — только с равным себе. Наш государь твоего купчишку равным признать не может!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});