Рукопись Бэрсара - Елизавета Манова

Это жалкое существо, безмозглый комочек плоти неожиданно оказался сильнее всех иллюзий. До сих пор я думал, что принадлежу этому миру — а теперь я ему принадлежу. До сих пор я думал, что завтра за него отвечаю — а теперь я за него отвечаю. Все, что я сделаю в этом мире, падёт на моё дитя. И всё, что я не сумею сделать, тоже падёт на него. Раньше я не был в ответе ни перед кем. Только перед собой, своей совестью и своей любовью. Слова! Очень легко перехитрить свою совесть и обмануть любовь, но это маленькое существо не обманешь, жизнью своей он ответит за всё, что я натворю…

Я придержал коня, потому что увидел Эргиса. Он стоял поперёк тропы, загораживая путь, и это значит, что кончился наш лес, и начались чужие леса — земли чужих племён и тропы олоров — и надо ждать провожатых, которых пошлёт нам лес. Раньше я был чужой, мне хватало оружия и охраны, теперь мы уже свои, и чтим законы лесов. «Забавно, — подумал я, — с охраною или без я мчался по этим лесам мимо десятков глаз и думал, что я — невидимка, тень, и путь мой не ведом никому». Но — слава Эргису! — я поумнел и чту законы лесов. А вот и проводник: угрюмая тень в лохматом меху. Он молча коснулся груди и пошёл по тропе, и наши кони пошли за ним, почти не замедлив ход.

И можно думать о том, о чём надо подумать в пути, но опять я думаю о другом. О караванах, которые скоро выйдут из Каса. Пять караванов готовы к отправке в Тардан; отборные меха и стекло; Эслан был прав, называя меня купцом, мне надо и я буду торговать. «Деньги, — подумал я, и если я не вернусь, сумеют ли Сибл и Асаг сохранить Малый Квайр?»

И та же тревога, моя неподъёмная ноша, клочок неожиданной тверди под ногами — мой Малый Квайр.

Всего лишь предместье крохотного Каса, несколько улочек простых бревенчатых изб, где живут много женщин, детей и стариков, и совсем немного мужчин, но чем он стал для меня!

Можно и должно любить свой народ и отвечать за него, и, конечно, ты знаешь, что «народ» — это значит только «все люди», но слово очень легко заслоняет людей, есть нечто абстрактное в слове «народ», и ты считаешь его абстракцией, и можно уверить себя, что ты знаешь лучше, чем сам народ, чего желает народ, и знаешь лучше, чем сам народ, что нужно народу, и можно убрать народ за скобки, рассчитывая его и свою судьбу. Но если народ твой — четыреста человек, и ты почти всех знаешь в лицо, а они все знают тебя, и ты отвечаешь перед каждым из них…

Нет, Малый Квайр не заменил мне большого — скорее, уравновесил его. Большой Квайр — это боль почти без надежды, Малый — это надежда почти без боли. Большому я не сумею дать ничего. Может быть, я помогу ему уцелеть, но он не станет счастливей и уцелев, потому что я уже вижу, куда он идёт.

Малый Квайр заберёт у меня все. Он, как губка, впитывает меня: время, силы, даже немного знаний; понемногу он втягивает в себя Кас — беглецов, осевших здесь после бунтов и войн, храбрецов, беспокойных, искателей новизны.

Мои люди скоро уйдут в леса, но в моих мастерских не убудет рабочих рук, и мои караваны поведут лихие купцы, которые объегорят самого сатану, и в моей маленькой школе на два десятка ребят останутся трое учителей — и все это будет жить… если буду жив я.

Тот самый вопрос, который не задал Сибл: смею ли я рисковать Малым Квайром, навсегда потеряв большой?

— Должен, — сказал я себе. — Если Кеват, слопав Квайр и Лагар, в надлежащее время проглотит Бассот, история вытрет из памяти город Кас, и я впервые узнаю о нем, когда совершу бесполезный побег.

Провожатый оставил нас. Растворился среди стволов, и Эргис подождал меня.

— Слышь, Тилар, Тан говорит, засады в приграничье. Отрезов пять, говорит. Ежели обходить…

— А если не обходить?

Он с усмешкой поглядел на меня.

— Коль нет, так своротить пора.

— Пора, — согласился я.

— В Биссал?

— Можно и в Биссал.

— А можно и в Согор?

— Да нет, — сказал я. — Нельзя.

Звериные тропы, зелёный подводный свет, и яркое небо в разрывах крон. Движение. Мы движемся в Квайр. Мы вовсе не возвращаемся в Квайр, мы только соприкасаемся с ним. «Земля отцов, — подумал я. — Высокопарный бред — но правда». Моя земля, земля отцов, пятнадцать поколений нас упрятано в неё, оказывается, это существует, — зов крови… или зов земли? Она звала меня, такая же, покрытая такими же лесами — и всё-таки особая. Моя.

Мы едем в Квайр. Всего лишь две недели на все про все: шесть дней пути, семь дней работы, день в запасе. А после все размечено до точки, и обязан сделать то, что только я сумею сделать. Забавный парадокс: я возвращаюсь в Квайр врагом, чтобы его спасти. Я должен уцелеть, перехитрить, переиграть своих врагов-друзей, чтобы быть полезным Квайру.

А Эргис молчит. Едет передо мной и молчит. Мне не хочется думать о них — о врагах-друзьях и друзьях-врагах, потому что есть на свете один, который мне просто друг.

— Эргис, — спрашиваю я, — как это случилось, что ты мне поверил? Увидел в первый раз — и поверил.

— А страху в тебе не было.

Он не удивляется моим вопросам. Привык.

— Был.

— По тебе сроду не видать. — Придержал коня, чтобы ехать рядом, глянул искоса: — Что, уморился в господах ходить?

— Есть немного.

— А я чего-то как на казнь еду. Не то что боюсь… душу рвёт. До коих-то пор в родимую землю вором прорыскивать?

— Всегда, — говорю я ему. — Покуда живы. Знаешь, Эргис, — говорю я ему, — если мы погибнем этой весной, так именно за то, чтобы нас никогда не признали в Квайре.

— Загадка проста, да отгадчик простей. Ты что, Огила за дурака считаешь?

— Речь о Таласаре.

— О Равате, что ль? — глухо спросил Эргис.

— Забудь о Равате, Эргис. Есть Таласар — наш смертельный враг, и он унаследует Квайр.

— Слышь, Тилар, а тошно, поди, жить, коль все наперёд знаешь?

Воспоминание — как вина, и я ответил Эргису так, как должен был бы сказать Баруф.

— Очень тошно. Просто я знаю, что судьбу возможно изменить. И я сделаю все, чтобы её изменить.

Распутица изнуряет нас. Полдня дождя — и тропы совсем расползались, мы едем через лес напрямик, прорубая дорогу в подлеске. У границы мы отдали сменных коней и остались одни. Я да Эргис, да двое людей Эргиса, да Дарн с Эгоном. Ещё одна цепь несвободы, наложенная на меня. Мне нравится Дарн, и мне приятен Эгон, но Дарн — это око Сибла, а Эгон — ухо Асага; я знаю: они мне верны и с восторгом умрут за меня, но с таким же восторгом доложат Старшим каждый мой шаг и каждое моё слово на этом шагу. И Зелор тоже тайно оберегает меня, и как только я перейду границу, ему станет известен каждый мой шаг и каждое слово.

— Великий! — окликнул Дарн. Он ехал сзади, почти впритык, и был ещё мрачней, чем всегда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});