Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

нем нет не только базук, но даже и подвалов».

Отговорки мне не помогли, они меня арестовали и увезли с собой.

Первые сутки я провел в тюрьме без пищи и воды. Затем мне завязали глаза и перевезли в лахорский форт, 450-летнюю кирпичную крепость Моголов. Там построил роскошный Дворец Зеркал создатель Тадж-Махала Шах Джехан. Я прогуливался там в былые времена с семьей, любовался прудами водных лилий. Но после переворота лахорский форт получил печальную известность как пыточный застенок, запоздалый ответ Пакистана на парижскую Бастилию.

Нас, арестованных, находилось там одновременно от двадцати пяти до тридцати. Среди тех, кого я встретил, Джехангир Бадар, резервный генеральный секретарь ПНП Пенджаба; генеральный секретарь Шаукат Махмуд финансовый секретарь Мухтар Аван один из бывших министров много правительственных чиновников. Условия там царили кошмарные.

Каждые два дня меня таскали на допрос. Время произвольное. То в шесть утра, то вечером, то среди ночи, непредсказуемо. Несмотря на то что мы находились в тюрьме, нас держали в наручниках. Допрашивали бригадный генерал Рахиб Куреши, начальник штаба администрации военного режима Пенджаба, и генерал-майор Абдул Кайюм, глава разведки Пенджаба. Имена и физиономии этих людей я никогда не забуду.

«Мы вам предоставляем уникальный шанс, — говорили они мне, стоявшему перед ними час за часом. — Вы еще молоды. Вам еще жить да жить. Все, что от вас требуется, это дать показания против госпожи Нусрат Бхутто и ее дочери Беназир Бхутто в деле угона самолета».

Я отказался. Их это не смутило.

«Вы политик, вы не мыслите жизни без политики. Нам ничего не стоит сделать вас министром». От политики перешли к экономике. «Вы занимаетесь текстилем. Разрешение на строительство вашей новой фабрики отменено из-за ваших политических заблуждений. Мы обеспечим вам разрешение. Вы станете богатым человеком». Я не соглашался, и они сменили тактику.

«А не желаете ли провести двадцать пять лет за решеткой? Военное положение, знаете ли. Нам не надо долгих разбирательств. Раз, два — и готово».

Три месяца я провел в каменном мешке размером четыре на пять футов. А ведь я ростом шести футов! Ни днем ни ночью не выпрямиться. Моя камера — одна из четырех в блоке, решетки отгораживают эти ниши от двора, но не закрывают солнца. С полудня и до вечера оно безжалостно припекало нас, температура доходила до 115 градусов по Фаренгейту. На подставках напротив наших камер установили электрические вентиляторы, гнавшие в нас со двора раскаленный, обжигавший, как пламя, воздух. Губы у меня распухли, болели так, что невозможно было пить. На коже образовались нарывы, она шелушилась, по всему телу ото лба до пят пошли темные пятна и круги. Все болело внутри и снаружи. Однажды я привязал к решетке рубашку, чтобы заслониться от солнца и вентилятора, но надзиратель сорвал ее, и три дня я оставался еще и без рубашки.

Соседи мои один за другим теряли силы и падали, сраженные солнечным ударом, я слышал их бессознательный бред. Они все были старше меня, тогда тридцатисемилетнего. Но через два месяца не выдержал и я. Через два дня я очнулся в прохладе импровизированного подвального медпункта. Убедившись, что я пришел в себя, тюремное начальство вернуло меня обратно в мою клетку.

Ночью тоже не было отдыха от мучений. Ни у меня, ни у соседей не было никакого белья, даже ни одной простыни. Приходилось сворачиваться калачиком на растрескавшемся цементном полу рядом с открытой вонючей дырой, служившей туалетом. По нам ползали муравьи, тараканы, бегали ящерицы, крысы, кусали все, у кого были челюсти. А жара не убывала, об этом тоже позаботилась предусмотрительная администрация. В семифутовый потолок каждой клетки вделали 500-ваттную лампу, лампы горели всю ночь. Светильники были устроены таким образом, чтобы предотвратить доступ к патрону, чтобы не дать возможности отчаявшемуся узнику покончить с собой. Мне кажется, что я был к тому близок.

Здоровье… О каком здоровье в таких условиях может идти речь? Удивительно, что все мы остались живы. Жалкая еда, которую мы должны были схватить с подставляемого к решетке на десять секунд подноса, состояла из куска хлеба с мелкими камушками и песком, смазанного соусом кар-ри, покрытым месивом мух. Я переболел там дизентерией, малярией и холерой. Температура однажды поднялась до 105 градусов. Голова раскалывалась от боли, свет резал глаза, я не мог удержаться от стона. Тело то жгло, то леденело, меня неоднократно тошнило, и я валялся в собственных рвотных массах.

— А посмотрите-ка, кто вас навестил, — елейным тоном обратился ко мне однажды в начале допроса один из моих мучителей. Я заморгал, прищурился… У стены допросной комнаты стояла моя мать.

— Двадцать пять лет ваш сын отсидит в тюрьме, — повернулись они к матери. — Двадцать пять лет, если не даст показаний против Бхутто.

По лицу матери катились слезы. Немало ей пришлось перестрадать. Муж сестры после пыток в изгнании, сын доведен до состояния полутрупа, а наследственные земли засыхают, потому что военные власти отрезали водоснабжение. Но несмотря на то, что она всегда была женщиной доброй и мягкосердечной, она проявила неожиданную для меня силу характера.

— Не дай себя запугать, Фейсал, — обратилась она ко мне так, как будто мы с ней остались наедине. — Не иди против своей воли. Поступай, как велит совесть.

— На Бога полагаюсь, матушка, — ответил я ей. — Эти двое — всего лишь люди, как и я. Если Богу угодно, чтобы я провел двадцать пять лет в тюрьме, я ничего не могу сделать. Но предавать семью Бхутто я не буду.

И не только я не мог их предать. Ни один из заключенных в лахорском форту не мог. Мы все из добрых семей, с давними традициями религиозной и правительственной службы. Все получили образование. У нас имена в обществе, мы ими дорожим. Мы не могли однажды солгать и затем жить в бесчестии. Несмотря ни на какие посулы или угрозы.

Ни один из бывших правительственных чиновников не согласился лжесвидетельствовать против вдовы и дочери Бхутто. Через три месяца начальство пошло на попятный и перевело всех нас в местные тюрьмы. Я оказался в тюрьме Гуджранвала в сорока милях к северу от Лахора, где провел еще два месяца. В таком состоянии, до которого нас довели, вернуть нас в общество режим не решился.

Рассказывает Кази Султан Махмуд, бывший служащий отеля «Флэшман», генеральный секретарь секции ПНП в городе Равалпинди.

Я уже провел год строгого режима в Центральной тюрьме Мианвали за организацию демонстраций и маршей против смертного приговора председателю Бхутто. Администрация отеля вынуждена была уволить меня за участие в