Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

интереснее…

Тарковский. Нет, все-таки, думаю, он не боится, и это делает ему честь.

Сурков. Он так уверен в себе?

Тарковский. Дело не в этом. Дело в том, что у него сейчас есть определенный заряд энергии, который заставляет его о театре думать больше, чем о себе лично…

Калмыкова. Так и должно быть у настоящего худрука.

Сурков. Ну, если все это так, то отлично!

Тарковский. Конечно, все худруки ужасно эгоистичны. И Марк со своим темпераментом тоже не мальчик… Кстати, вы знаете, как мы с ним встретились? Мы ведь участвовали в одном драматическом кружке в районном Доме пионеров. Там-то и познакомились…

Сурков. Да что вы говорите? Просто невероятно!

Тарковский. В Замоскворецком районе, на Полянке. Там есть такой Дом пионеров, выстроенный в ложно-готическом стиле…

Сурков. Серьезно? Не может быть! Боже, как интересно!

Тарковский. Он появился у нас, когда кружок уже распадался. Там работала его мама. Причем я помню, что он всегда очень хотел театр. Так что должен вам сказать, что Захаров мне нравится… Пока что!

Сурков. Да нет, вопрос, конечно, не в том – просто сама ситуация взаимоотношений между людьми чрезвычайно интересна: вообще, как и почему, для чего люди встречаются? Вот вы мне сейчас рассказывали о вашей встрече с Захаровым, а я почему-то вспомнил рассказ Будимира Метальникова. Во время войны, после ранения, он лежал в госпитале. Вторая Градская больница. Стал уже выздоравливать, ну, и назначил свидание на скамейке какой-то медсестре. Пришел на эту скамейку и видит, что там сидит парень. Он и говорит, что, мол, мотай отсюда, двигай, потому как у меня здесь свидание. А тот ему в ответ, что, мол, сам мотай отсюда, потому что у меня самого здесь свидание. А пока они ссорились и махали своими костылями друг на друга, появилась и сама сестра, которая, оказывается, им обоим назначила свидание. Так вот одним из этих парней был Будимир Метальников, а другим оказался Владимир Соловьев!

Тарковский. Шутите! Это когда Соловьев ногу потерял или был ранен в ногу?

Сурков. Ну да… А вообще сама ситуация поразительно смешная, верно?

Тарковский. Нет, вообще-то какая сволочь эта сестра…

Сурков. Тем не менее с этого момента они узнали друг друга: поссорившись, познакомились и далее пошли вместе…

Тарковский. А мой отец рассказывал мне, что когда потерял ногу во время войны, то уже в госпитале, если бы у него не было пистолета под подушкой, он, наверное, мог попросту умереть. У него уже начиналась гангрена, так ему приходилось буквально стрелять над головами медиков, чтобы просто обратить на себя их внимание. А то ведь знаете, что сестры делали? Наркотиками кололись, которые давали раненым, чтобы хоть немного унять их мучительные боли… А им было на все это наплевать, и они гуляли с офицерами. Так что обратить на себя внимание можно было только выстрелами… Хотя, с другой стороны, каково было двадцатилетней девке вынести постоянное зрелище бесконечных страданий? Наверное, ей было и страшно, и омерзительно. Противопоказано. Зачем ей это?

Калмыкова. Вы знаете, Андрей, во время войны мы с Женей были в Перми, и театр наш ездил играть в военные части, которые переформировывались после того, как были разбиты на фронте. Там же был врач, который оперировал раненых. Он был в таком ужасном перенапряжении, что на него было страшно смотреть. Он говорил: «Ну что я вижу ежедневно, с утра до ночи, иногда круглосуточно: мясо-кровь-мясо… и я режу, режу…

Тарковский. Вот что записывать-то надо!

Сурков (зло иронически). Не-е-ет, у нас этого нельзя… У нас врач – это…

Тарковский. Да все можно, Евгень Данилыч…

Калмыкова. Да. Врач этот говорил, что ощущает себя почти мясником: пилит и режет, не осушая рук, не имея ни минуты покоя…

Тарковский. Ох, действительно, какой кошмар! Я был на одной операции… страшной! Ну да ладно…

Ну что, Евгень Данилыч, возвращаясь к началу, думаете, нереально это все? Насчет нашего театра? Мне кажется, надо что-то такое сделать, Евгений Данилович! Мне одному театр не дадут. Я не член партии и не хочу стать ее членом даже ради своих дел. Хотя, честно говоря, я считаю себя, на самом деле, гораздо партийнее других…

Калмыкова. Надо иметь театр маленький, мобильный, чтобы все играли, – вот тогда это театр! А что делать актерам в каком-нибудь театре Моссовета, где сто человек труппа?!

Мордвинова. Конечно, в театре должно быть не более 35–40 человек…

Тарковский. А вы знаете, Евгений Данилович, что сделал Захаров, когда получил театр? Это было потрясающе! Тут я должен отдать ему честь! Я был тронут Марком бесконечно. Когда он получил театр, то позвонил мне, хотя к тому моменту мы не были уже связаны и я уже его плохо помнил. И вдруг! Помните, Лара? Звонит Марк Захаров, который только что получил театр, естественно, страшно занят и неожиданно назначает мне свидание. И что же, вы думаете, он мне говорит: «Андрей, я хочу, чтобы вы что-то у нас поставили…»

Сурков. Еще тогда?

Тарковский. Да, он позвонил мне в тот момент, когда получил театр, когда он еще весь горел в ожидании будущего: как все сложится, как состоится… Все было еще непонятно: ведь до этого его столько ругали в прессе… к тому же он еврей… Но он не испугался предложить мне постановку…

Калмыкова. Вообще это просто замечательно.

Мордвинова. Это означает, что Захаров действительно хотел создавать театр!

Тарковский. Ведь до этого его ругали за все. Помните, у него были два левых спектакля у Плучека? Поэтому я и спросил у него тогда в полном недоумении: «Как тебе-то удалось получить театр? Как ты разговаривал у Ягодкина? Непонятно!». Я в этом ничего не понимаю и совершенно неспособен на такие разговоры. Для всего этого мне нужен рядом какой-то другой человек, который бы всем этим занимался и сумел оградить театр от каких бы то ни было внешних посягательств, посадил бы его под колпак… Мы с ним долго тогда сидели в новом «Национале» – знаете, там сейчас новая гостиница и ресторан сверху? Долго сидели… Пили водку… Впрочем, он-то, кажется, не пьет…

Мордвинова. Авы точно этого не помните?

Все хохочут под «провокационный» вопрос Ольги Константиновны.

Тарковский. Нет, он действительно не пьет, по-моему… Но, во всякой случае, он внимательно выслушал мои соображения, программу, которой бы я придерживался в его случае, но потом от всего этого отказался. И, Евгений Данилович, он был прав, потому что у него была своя собственная программа. К тому же я идеалист и ВЕРЮ, что побеждает только идеализм. А Захаров был практиком, а практик побеждает ВСЕГДА… и одновременно проигрывает… Или, точнее, так: практик одновременно и проигрывает, и выигрывает, а идеалист побеждает всегда!

Ольга (в полном восторге). Вот это совершенно точно!

Тарковский.