Театр китового уса - Джоанна Куинн

я смогу показать ему, что это не так. Он уважает военных.

– Он не будет уважать тебя за глупость.

Они мгновение сидят в тишине. Шум вечеринки продолжается под ними.

Кристабель говорит:

– Прости, Дигс. Ты уже принял решение?

Он склоняет голову ей на плечо.

– Принял. Мне тоже жаль. Ты сердишься, не так ли?

– Пытаюсь не сердиться. Только попробуй не писать мне каждый чертов день.

– Каждый день. – Через паузу Дигби добавляет: – Не думал, что ты чего-либо боишься.

– Как ты смеешь. Я не боюсь.

– Тогда ты не должна бояться за меня.

– Не буду, черт возьми, – говорит Кристабель, выдыхая дым и отвлеченно гладя его по голове.

Где-то в доме внизу кто-то начинает пьяно петь «Землю надежды и славы».

Флосси внизу никак не может найти возможность включить себя в вечер. Куда бы она ни повернулась, везде закрытые группы. Она растратила все вступительные разговорные кусочки. Волосы болят. Ее не приглашали на танцы. Она хотела бы сыграть на рояле, но этому мешают люди. Вокруг идет вечеринка – без нее.

Она бредет по Дубовому залу, когда напольные часы отбивают полночь, и видит сквозь щель в двери, что Уиллоуби по-прежнему развалившись сидит у камина в гостиной. Огонь потух до оранжевого румянца между углей. Мужчины в вечерних костюмах опираются на каминную полку с бокалами портвейна и сигарами. Флосси замирает на мгновение, вслушиваясь в шифрованное бормотанье разговора джентльменов: вещи, о которых говорят только в определенных кругах, вещи, о которых говорят только завуалированным, иносказательным образом.

Она представляет, как откроет дверь и присоединится к ним. Но она знает, что даже вид ее – молодой женщины – заставит голоса смолкнуть и убраться подобно подъемным мостам. Ее примут с ироничным, шутливым почтением («Ах, юная дева Сигрейв явилась облагодетельствовать нас своим присутствием»), но затем разговорные намеки станут еще менее понятными, пока не станут сплошным подтекстом. Ей никогда не услышать, что они на самом деле имеют в виду. Она никогда не услышит, о чем они говорят без женщин.

А так, подслушивая у двери, она может полууслышать разговор, кружащийся с сигарным дымом, хотя и тяжело понять, кто говорит и что. Вот Перри, она почти уверена, отпускает пренебрежительное замечание о французской армии. А вот Уиллоуби, конечно, говорит, что единственное, на что можно положиться во Франции, – это славные дамы из кафе «Голубой фонарь» в Гавре, нет, эти дружелюбные мадемуазели никогда не теряют головы, несмотря на общенародную приязнь к гильотине.

Смех. Звон бокалов. Скрежет и шипение зажженной спички.

Перри, снова:

– Удивительно недальновидно сносить головы правителям.

Уиллоуби:

– Они довольно короткорукие, французы.

Теперь кто-то другой, с громовым голосом:

– Нельзя не благодарить за разделяющую нас воду, так? Честно говоря, будь я фюрером, меня бы тоже мучил соблазн вторгнуться к ним.

Затем кто-то еще, такой же громогласный:

– Попроси Уиллоуби отвезти тебя в гости на своем летном аппарате.

Сердитый голос постарше:

– Все закончится к Рождеству. Не могу поверить, что немцы собрали армию. Мой сын уверяет, что те танки, которые они показывали на параде, сделаны из картона. Это правда, Перегрин?

– Ничуть, – отвечает Перри, так же ровно, как всегда, не человек, а уровень.

Уиллоуби добавляет:

– Кристабель видела нацистские парады, когда была в Европе.

– Неужто?

– Она была в ужасе от происходящего там.

Снова сердитый:

– Чертовски жаль, что мы потеряли Дэвида из-за той ужасной американской авантюристки – Уоллис или как ее там звать, – он бы мог нас укрепить.

– Уоллис Симпсон. Слышал, что она в Шанхае выучилась паре трюков, что сделали бедного парня недееспособным.

– После двух браков она бы выучила побольше пары трюков.

Смех, смех. Сиропное хлюпанье портвейном. Восклицания «до дна!».

– У баварцев есть хребет. С этим не поспоришь. У них есть право отстраивать свою страну.

– А ты бы что делал? Учитывая угрозу с востока.

– Не поспоришь. Вопрос национальной гордости.

Громогласный голос:

– Нас всех к этой точке привела алчность. Чистая алчность. Всегда была еврейской слабостью.

– Но ты читал эту статью в «Таймс» сегодня утром?

Гул голосов. Симпозиум. Командный пункт.

Затем Перри, с уверенным спокойствием:

– Хотя надежда на лучшее всегда остается, я считаю, что самой важной проблемой остается наша вера в то, что наши противники будут играть по-честному. Эта вера существует даже в среде разведки, которую мы сократили до опасного состояния. Я не уверен, что эта вера все еще имеет право на существование. Джентльмены, это будет не джентльменская война. Посмотрите на Гернику – исключительно гражданскую цель. Честно говоря, я не уверен, что мы оставили себе время на…

Вдруг Розалинда проскальзывает мимо Флосси и распахивает дверь гостиной, взмахами рук разгоняя сигарный дым и восклицая:

– Вот где вы все. Мы же, конечно, не закончили танцевать?

Д – К

19 октября 1939

Кент

Дражайшая Криста,

Удивительно легко записаться на убийство людей. Или на собственную смерть, полагаю. Три поездки на поезде, несколько уколов, странные полчаса, когда мне осматривали зубы, и вот я стал рядовым в Британской армии. Рядовой Сигрейв, Второй батальон, Гвардейский гренадерский полк.

Человек в призывном пункте пораженно спросил:

– Дигби Сигрейв? Мальчишка Уиллоуби?

И я не мог не вспомнить то стихотворение Одена, что нам так нравилось в школе: «Достойным их имен ты должен стать, и задавать вопросы бесполезно».

Я ответил тоном леди Брэкнелл[39]:

– В жизни о нем не слышал.

Теперь я в тренировочных бараках с вещмешком (тяжелым) и формой (колючей) вместе с еще сотней парней, шутящих о том, сколько нам еще осталось прожить. Странным образом напоминает школу.

Мое появление заметил сержант-шотландец, который обрушил на меня поток грязной ругани, которая – в грубом переводе – сообщила мне, что я слишком похож на милую юную мисс, чтобы принести кому-либо пользу, и мне стоило бы привыкнуть к чистке отхожих мест, потому что на большее я не способен. Это было великолепно. Как стоять посреди бури.

Что я видел из окна поезда, и что могло бы понравиться тебе: овчарка прыгала через высокий забор, поджав в полете ноги. Комки закопченного пара из паровоза висели меж деревьев, как попавшие в ловушку облака. Гуси, летящие косяком наравне с поездом. Пожилой джентльмен в саду за домом строил бомбоубежище возле грядки. Мужчины в форме, стоящие на платформах станций подле ожидающих прощания семей. Несколько осунувшиеся женщины. Дети с широко распахнутыми глазами, будто знающие, что что-то происходит, но не уверенные что.

Я заметил курящего в одиночестве мужчину во флотской форме, и задумался, почему никто не пришел проводить его. Надеюсь, он найдет