Театр китового уса - Джоанна Куинн

модернизации страдфордского барда.

Дигби Сигрейв, 15 лет, очаровательный Ромео, сообщил нашему репортеру, что был вдохновлен британскими волонтерами, присоединившимися к битве за Испанию. Он добавил, что надеется занять место в Кембридже наряду со следованием театральным амбициям.

Постановка также включала элементы танца, напомнившие экспериментальные работы мистера У. Х. Одена для «Группового театра», под храбрым аккомпанементом мисс Флоренс Сигрейв на пианино и цимбалах.

«ЮЖНЫЙ ТАЙМС», АВГУСТ 1937

Меньшая толпа, чем в прежние годы, посетила летнюю постановку в Чилкомбе.

Труппа «Антония и Клеопатры» боролась с непрекращающимися ливнями, но также, возможно, и с притяжением комедийного фильма «О, мистер Портер!», привлекшего рекордное число зрителей в «Плаза-Синема» Дорчестера.

«ДОРСЕТ ДЭЙЛИ ЭХО», АВГУСТ 1938

Работа над новым пирсом Веймута началась после решения судей о победителе среди проектов, представленных на архитектурный конкурс.

Летние посетители могли насладиться зрелищем закладки основания достопримечательности.

Дальше по побережью посетителей развлекала постановка «Все хорошо, что хорошо кончается» в поместье Чилкомб.

Акт третий

1939–1941

Вечеринки

Октябрь 1939

Розалинда распахивает входную дверь так широко, как только возможно, и дом вдыхает: поток ветра стремительно пробегает по холлам; огонь в каминах служебных помещений вскипает ему навстречу, и пламя свечей подпрыгивает и дрожит – жадными, обогащенными кислородом движениями, что отражаются в танцующих искрах на серебряных подносах с коктейлями и рамках фотографий, стоящих на рояле, и на самом рояле, черном и блестящем, как оникс.

Розалинда, стоящая в дверях, представляет себя стоящей в дверях. Узкий силуэт на фоне горящего прямоугольника. Она поправляет лисью накидку; ждет. Они едут. Газуют к ней в своих дорогих машинах, фары, будто факелы, прокладывают путь сквозь вечернюю тьму.

Темнеет все раньше и раньше. Днем осеннее солнце низкое и щедрое, округа горит от деревьев в янтаре, умбре и охре. Деревья на землях поместья стоят гордо по мере того, как меняют цвет, будто люди с высоко поднятой головой перед расстрельной командой. Но когда солнце падает за горизонт, холод настигает внезапно и очень быстро.

Напольные часы в Дубовом зале отбивают час. Скоро прибудут гости Розалинды, и она проведет свой прием. Ее приемы не прекратились. Пока нет. Но вот выходит мистер Брюэр с замечанием, что они должны задернуть светонепроницаемые шторы, потому что дом снова светится и становится целью.

– Знаю, мистер Брюэр. Я всего лишь хотела, чтобы все увидели Чилкомб какой он есть. Мы ужасно много действий предприняли, чтобы спрятаться от немецких бомбардировщиков, когда их не видно и не слышно.

– Лучше перебдеть, миссис Сигрейв.

– Упаковочная лента на окнах настолько уродлива, что одним своим видом отпугнет любые силы вторжения.

– Я задерну шторы, миссис Сигрейв.

– Через минуту. – Потому что приближается машина, прибывают ее гости. Она должна держать в руке сигарету. – Уиллоуби!

Уиллоуби, развалившись на кресле в гостиной, покачивает виски в стакане. Он наблюдает, как Моди опорожняет гремящий совок углей в камин, с парящим шипением гася пламя, раздувает его парой мехов, пока оно снова не разгорается. Уиллоуби слышит легкий вздох раздражения с каждым вздохом мехов. У Моди дар к оживлению неоживленного, она вынуждает орудия своего труда говорить за себя. Она так и не научилась отстраняться, подобно другим слугам, даже после двадцати лет работы в доме. Она всегда присутствует, привлекает взгляд.

В углу комнаты на граммофоне крутится джазовая пластинка, повторяя скрипучие сентиментальные песни. Неподалеку крутится Флосси, оттачивая шаги танца и поглядывая в зал на прибывающих гостей. Она одета в вышитое розовое платье на два размера меньше нужного. Уиллоуби задумывается, специально ли Розалинда плохо одевает бедняжку, или ее наряды – нечаянное столкновение между любовью девятнадцатилетней Флосси к пастушьему дирндлю и верой ее матери в то, что женщина должна быть обернута в одежду так же туго, как подарок из «Харродс».

Уиллоуби вытягивает ноги, закидывает их на табуреточку. Ему никогда не нравилось начало вечеринок.

– Мне никогда не нравилось начало вечеринок, – говорит он, когда жена снова зовет его по имени. – Скучные упражнения в обязательствах. Моди, тебе нравится начало вечеринок?

– Я никогда не бывала на вечеринке, мистер Уиллоуби, сэр, – отвечает она.

– Лгунья. Конечно, бывала. Даже в унылых романах Гарди деревенские иногда ходят по вечеринкам. Провозглашают сидром тосты. Распевают песни об ухаживаниях, которые прерывает жестокая судьба, разбивающая надежды.

– Никогда не бывала на вечеринках вашего сорта, мистер Уиллоуби.

– Они переоценены. Тебе бы не понравилось, – говорит он, ероша волосы. – Моди, прости, – я не в лучшем настроении. Сегодня я ездил в Винчестер предложить службу своей стране, но мне велели отправляться домой. Предложили лучше организовать силы местной самообороны.

– Бетти сказала мне, что носит в кармане фартука перечницу для защиты от гуннов, – говорит Моди. – Ей бы не помешала некоторая организация.

– Спасибо, Моди.

– Вы стали слишком стары для сражений, мистер Уиллоуби?

– Не дождетесь, черт возьми! Мне еще нет пятидесяти – до следующего месяца. Перри просто нужно замолвить словечко. Он и о Дигби позаботится. Не могла бы ты дойти до буфета и найти виски?

– Мастер Дигби не создан для сражений.

– Когда дело доходит до войны, выбирать не приходится. Он будет делать, что должен. – В своем голосе Уиллоуби слышит обескураживающее эхо отца. Он понимает вдруг, что не может смотреть на Моди, и вместо этого опускает глаза к коленям, будто ожидая увидеть там газету, тогда как рука без стакана оказалась поднятой с растопыренными пальцами, будто в жесте, говорящем, что все уже было устроено.

С прибытием каждого гостя сквозь дом проносится сквозняк, беспокоящий огонь в каминах, отчего они издают звук, будто флаги, полощущиеся на ветру. Флосси, зависшая в дверях, рапортует:

– Каннингемы прибыли. Ее платье прекрасно.

Уиллоуби протягивает стакан Моди.

– Еще немного.

– У нее в шляпе белое перо, – продолжает Флосси. – Как думаешь, это радикальное заявление?

– Друзья твоей матери часто обозначают свои чувства головными уборами, – говорит Уиллоуби.

– Они поженились в Венеции в прошлом месяце, – говорит Флосси.

– Речь о том, кого обнаружили в Грин-парке со стражником? Полагаю, они пришли к какому-то соглашению.

Флосси поправляет колье:

– Криста говорит, что богачи после брака никогда не смотрят друг на друга.

– Если могут себе это позволить, – говорит Уиллоуби, кидая взгляд на роскошную фотографию жены на журнальном столике. – Перри не показывался?

– Пока нет, – говорит Флосси. – Прибывает джентльмен постарше в дождевике. Возможно, это тот самый польский журналист в изгнании. Мама говорит, он видел неописуемые ужасы.

– Твоя мать много говорит. Часто. Снова и снова.

– Он кажется измученным.

– Почему бы тебе не представиться ему, Флосс? Подбодришь его.

– Возможно.

– Вполне вероятно, это