40 австралийских новелл - Вэнс Палмер

— Четверть мили — это очень много, — задумчиво произнес Джо и опять, изменив тон, обратился к Энди:

— Как ты там, Энди?

— Хорошо.

— Так я и знал! Зря мы взяли его с собой, — сказал Джо. — Это ползанье ему боком выйдет. Мал он еще соревноваться на чемпиона мира.

Упоминание громкого титула влило в нас новые силы.

— А ну, прибавь ходу! — завопил Джо. — Расступись!

— Бровку — у-у! — закричал я и обогнал Джо.

Несколько минут мы ползли молча. Наконец Джо не вытерпел:

— Черт! Наверно, Энди совсем замучился!

— Как ты там, Энди?

— Хорошо.

— Ну, конечно, умирать будет— не признается! — Временами Джо испытывал к Энди невероятное презрение: — Разве ему можно верить?

— Я уже вспотел, — пожаловался я.

— А я совсем мокрый, — отозвался Джо. — Как твои коленки?

— Горят.

— Мои горят как черти! Интересно, как там Энди? Как твои коленки, Энди?

— Хорошо.

— Врет ведь, негодяй, — пробормотал Джо. — Сколько мы уже проползли?

— Кажется, больше половины.

— Черт!

Мы продолжали ползти молча.

— Энди, наверно, совсем выдохся, — решил я.

— Да, бедняге здорово достается! — пожалел его Джо. — Трава здесь похуже, чем вначале.

— Трава‑то ничего, — возразил я.

— Коленки у меня просто отваливаются, — признался Джо. — А уж Энди, должно быть, вовсе измучился. Как ты там, Энди?

— Хорошо.

— Парень долго не протянет, — определил Джо. — Но мы ни при чем, мы его предупреждали.

— Я тоже выдохся, а надо пройти дистанцию до конца.

— Черт, как болят коленки, — пожаловался Джо.

— Подходим к финишу, — подбодрил я его. — 1 сперь самое главное.

— Чемпионы! Вперед! — закричал Джо.

— Туралла! — кричал я. — Нажимай! Вперед!

Из последних сил мы старались быстрее работать руками и ногами, как вдруг слева от меня появилась маленькая фигурка, и через секунду я увидел перед собой кивающую по — лошадиному голову и быстро мелькающие голые коленки.

Я задохнулся от изумления:

— Черт возьми! Да ведь это Энди!

— Разрази меня гром! Откуда он взялся?! — воскликнул Джо. — Энди!..

Энди промелькнул на четвереньках мимо нас. Лицо его горело от возбуждения, а глаза были жадно устремлены к тому месту на траве, где лежали мои костыли. Расстояние между нами все увеличивалось и увеличивалось, пока наконец Энди не достиг финиша. Тут он вскочил на ноги и победоносно закричал:

— Я чемпион мира по ползанью!

— Чтоб ему пусто было! — возмутился Джо, с трудом поднимаясь с колен. — А ведь он и вправду чемпион.

Джо швырнул в Энди куском засохшего коровьего помета и крикнул:

— Убирайся сейчас же домой, пока я тебе нос не расквасил!

Энди отошел на безопасное расстояние. Джо лег около меня на траву и простонал:

— Ox, до чего коленки болят! — а потом добавил с неожиданной силой: —Я убью этого Энди, дай только домой прийти! Влез в нашу игру и все испортил.

— Ну и вынослив, клянусь головой! — сказал я, почувствовав к Энди новый интерес. — Честное слово, он самый выносливый парень в Австралии!

Джо поднялся и взглянул на Энди:

— А что? Скажешь, нет? Так оно и есть. Ты только посмотри на него. Такой хлипкий на вид, а запросто выиграл первенство мира.

Мы вдруг пришли в восторг от Энди и стали наперебой расхваливать его. Мы вспоминали различные случаи, когда были свидетелями его необыкновенной выносливости. У Джо горели глаза.

— Я в жизни не видел такого ползуна!

— Он ползает куда лучше нас с тобой. Лучше всех в мире! — подхватил я.

Мы поднялись и пошли к Энди, который одиноко сидел в сторонке. Нас распирала гордость за него. Когда мы возвращались домой, Джо обнимал Энди за плечи.

Мы хвастались им несколько недель.

— Он просто чудо, ей — богу! — говорил Джо. — Не сойти мне с этого места!

МОЯ ПТИЦА! (Перевод М. Михелевич)

Тьма была совсем не безмолвной. Над гладью болотных вод далеко разносились шорохи, всплески, утиное кряканье, торопливое хлопанье крыльев. Перекликались между собою лебеди, а кулики, проносясь над самой водой, звали птиц, которые расположились на песчаной косе, отделявшей болото от залива.

Повсюду над болотом и над окружавшими его зарослями стлался запах водорослей, тростника и ползучих корней.

Миновала полночь, близилось утро — первое утро сезона охоты на уток. Дэн Люси, инспектор Управления рыболовства и охоты, еще накануне прибыл в Уирриби на своем служебном грузовичке. Весь день он осматривал болотные угодья, готовясь к предстоящему приезду охотников.

Болотные угодья были разделены на два участка, из которых один являлся заповедником местной болотной птицы. Охотникам вход сюда был запрещен, и водоплавающая птица могла тут жить на покое и выводить птенцов. Осталь ная территория, известная под названием Большого болота, на три месяца в году отдавалась охотникам. Этот период они называли «утиным сезоном».

Большое болото отделялось от заповедника гатью. Во время открытого сезона охотники могли сколько угодно бродить по Большому болоту, но заходить за гать они уже не имели права. Эта полоска земли была границей двух владений: в одном царил мир, в другом бушевала война.

Обязанностью Дэна было не допускать вторжения охотников в заповедник и стрельбы по запретной дичи.

Во время закрытого сезона под запретом находились все утки, но даже когда Управление рыболовства и охоты разрешало открыть «утиный сезон», по — прежнему запрещалось бить птиц редких видов, которые и так постепенно вымирали. Нарушавшие это правило подлежали штрафу и конфискации оружия.

Стоя у своего грузовичка, Дэн Люси следил за фарами машин, приближавшихся к площадке в той части болота, где охота была разрешена.

Почти целый год — охранял он уток от вооруженного человека. Лунными ночами, вглядываясь и вслушиваясь, он обходил дозором лесные болота, иной раз пробираясь крадучись на выстрел браконьера; по пояс в воде, вброд, продирался он сквозь густые заросли к птичьим гнездам, разглядывал оставленные вспугнутыми птицами еще теплые яйца; смотрел, как по тихим заводям дикие утки ведут за собой целую флотилию утят, проворно перебирающих лапками; следил за первым, робким полетом птенцов.

— А хорошо смотреть, как утки летят, — однажды сказал он. — Люблю я глядеть, когда они на закате возвращаются на землю. До чего здорово слушать шум их крыльев. Подымешь голову — а они шарахаются от тебя в сторону. Славная птица утка, люблю я их.

Дэн Люси родился на Маррумбиджи, где река медленно течет меж высоких глинистых берегов, среди склоненных над водой сучковатых красных эвкалиптов, и там провел свое детство. Он вырос крепким, стройным, со свойственным всем туземцам изяществом движений, с внешностью, отлично гармонирующей с окружающей природой. Но, когда он был ребенком, босоногим темнокожим мальчишкой, он не проник еще в тайны мира, в котором жил. Пытливый, беспокойный, он доискивался каких‑то откровений, какого-то ответа, всеобъемлющих открытий, которые, чудилось ему, поджидали его за каждым изгибом реки, за каждым деревом, за каждым холмом.

Он был искателем: заглядывал под куски сухой коры, где укрывались сороконожки; шарил в дуплистых стволах, где спали опоссумы либо устраивали себе гнезда попугаи; бродил по топям, продираясь сквозь заросли, или стоял неподвижно, заглядевшись на небо, где еще трепетал, замирая, свист птичьих крыльев.

Будь у него дома книги, в которых поэты воспевают истину, будь у него вдохновенные творения великих писателей, он сидел бы под тенью акаций у себя во дворе и раскрытая на коленях книга заменила бы ему крылья.

Но книг у него не было. В полете птиц являлась ему Красота; сила и мощь раскидистых эвкалиптов, уверенно и прочно сидящих в земле, вызывали в нем тот взлет духа, который вызывают в человеке книжном великие творения литературы. Драма и Поэзия открывались ему, минуя посредников: он черпал из самого их родника — чистого и прозрачного, точно звон колокольчика.

Он хорошо знал речную птицу. Подолгу рассматривал он и только что снесенное яйцо, и раскалывающуюся скорлупу, и едва вылупившихся пушистых птенцов, и толстых крикливых, еще не выучившихся летать хлопунцов. Подолгу наблюдал он и за полетом взрослых гладкоперых уток в косых лучах вечернего солнца. Они спускались, кружась в вираже, сверкая жемчугом, и в душе у него все пело.

Это не мешало ему, однако, наравне с другими мальчишками стрелять из рогаток по отдыхающим птицам. Правда, бил он мимо цели. В стрельбе из рогатки его восхищало само пенье натянутой резины и парящий полет камня в вышине. Позже, гордый сознаньем, что он уже взрослый, он таскал за собой по болотам полученный ко дню рождения подарок — ружье и, случалось, мимоходом бил уток. Привязав окровавленных птиц к поясу, он возвращался домой и рассказывал о своей изумительной меткости.