Большая коллекция рассказов - Джером Джером

– Дело не в Эдит, а в ее негодном муже, – возражала миссис Эппингтон. – Я уверена, что он хочет избавиться от нее под благовидным предлогом и нарочно навязывает ей в компаньоны Сеннета. Я вот пойду да и поговорю с ним…

– И глупо сделаешь, – обрывал ее муж, – если ты права, то своим вмешательством только ускоришь развязку, а если неправа, то откроешь Блэку глаза на дело, которого ему лучше не знать. Предоставь все это мне. Я уж сумею влезть ему в самую душу так, что он и не заметит этого, и разнюхаю все, что нам нужно. Тебе стоит поговорить разве только с Эдит, а самого Реджинальда не трогай.

Когда мать спросила дочь, верно ли, что говорят о ней и о Сеннете злые языки, дочь не стала отнекиваться и прямо созналась, что продолжает любить того, кого любила еще до брака. Мать пришла в ужас и, всплеснув руками, вскричала:

– Эдит, да неужели у тебя даже нет чувства стыда?

– Был у меня, мама, стыд, да пропал с тех пор, как я нахожусь в этом доме, – ответила дочь, показывая рукою вокруг себя. (Разговор происходил в доме Блэка.) – Знаете ли вы, чем явился для меня этот дом с его раззолоченными зеркалами, мягкими коврами и красивой мебелью? Тюрьмою, мама, в которую я попала без всякой вины. И можно ли теперь осуждать меня за то, что я воспользовалась возможностью подсластить себе это незаслуженное заключение?

Мать с жалкою, виноватою миной поднялась с места, словно хотела подойти к дочери и обнять ее; но, видя, что та смотрит на нее довольно неприветливо, с глубоким вздохом снова села и через силу прошептала как бы про себя:

– А мы все думали, так будет лучше.

– Ну разумеется! – с горечью подхватила дочь. – Что бы дурное ни сделали люди, все должно, по их мнению, вести к «лучшему». Я сама думала, что будет «лучше»; оно, наверно, так бы и было, если бы не необходимость продолжать жить… Но оставим это, мама. Я знаю все, что вы можете мне сказать на это, и вперед со всем соглашаюсь. Поэтому не трудитесь зря тратить слова.

Наступило тяжелое молчание, нарушаемое только шумным дыханием взволнованной матери да тиканьем дрезденских фарфоровых часов, словно говоривших своим монотонным голосом: «Не забывайте о Времени. Я всегда при вас и постоянно имею возможность разрушать ваши планы и замыслы и изменять ваши чувства. Ведь вы – только игрушки моей прихоти».

– Что же ты думаешь дальше делать? – спросила, наконец, миссис Эппингтон.

– Разумеется, прогнать Гарри, навеки распростившись с ним, полюбить законного супруга и зажить жизнью мертвой куклы, – ответила дочь. – Ведь вы этого ждете от меня? – насмешливо прибавила она.

Мать с испугом взглянула на нее и не узнала своей дочери. В сидевшей перед ней молодой женщине с искаженным злобою лицом не было, казалось, ничего общего с той прелестной молодой девушкой, которая еще так недавно была единственным украшением, единственным светлым лучом в убогом родительском жилище. Раньше лицо Эдит было чистым, открытым, дышавшим добротою и благородством ангела; теперь же оно напоминало собою маску злой фурии. И как мы иногда в темную ночь видим в мимолетном блеске молнии всю окрестность, так один этот взгляд миссис Эппингтон на дочь озарил перед нею все, что до сих пор было для нее темно в жизни дочери. Ей вдруг представилось, что стены раздвинулись, убранная с кричащей рыночной роскошью гостиная исчезла и на ее месте возникла низенькая, убого обставленная, полутемная мансарда, где она, миссис Эппингтон, со своим любимым светловолосым и темноглазым ребенком, маленькою Эдит, играет в «сказки». То она изображает волка, поцелуями пожирающего Красную Шапочку – Эдит, то злую мачеху Золушки, то ее принца. Но самой любимой игрою для обеих была та, когда миссис Эппингтон изображала превращенную злым драконом в старуху прекрасную молодую принцессу. Маленькая Эдит мужественно побивала дракона, роль которого предоставлялась трехногому и донельзя потрепанному бумажному коню, и сгорбленная, морщинистая, еле шамкающая жалкая старуха вновь становилась молодой, «прекрасной и нарядной» принцессой. Во время этих игр забывались все житейские невзгоды вплоть до неоплаченных счетов из мясной и булочной, а по окончании игр светловолосая кудрявая головка девочки прижималась к груди матери и с ее пухленьких румяных губок срывались недетские вопросы: «Мама? ведь это мы только играли, да? Ведь это не настоящая жизнь? А какая же настоящая? Я часто думаю о ней, но никак не могу понять»…

Мать отвечала прописной моралью и теперь сомневалась, хорошо ли она тогда поступала. Не лучше ли было внушать девочке всматриваться в окружающее открытыми глазами, чтобы понять, что такое «настоящая жизнь»? Может быть, тогда Эдит и поняла бы своевременно суть бытия, а не одни его декорации? Хорошо ли внушать детям чужие, деланные мысли, вместо того чтобы заставлять их мыслить самим?

Миссис Эппингтон так глубоко задумалась, что не заметила, как возле нее опустилась на колени дочь, и пришла в себя только тогда, когда эта дочь обхватила руками ее колени и прошептала:

– Милая мама, не огорчайся: я постараюсь быть опять хорошей.

Так все мы, вечные дети, кричим после каждой нашей проказы, пока мать-природа не отправит нас на беспробудный покой…

Мать и дочь замерли в объятиях друг друга, чувствуя себя как бы перенесенными назад, в то безвозвратно минувшее сладкое прошлое, когда они в убогой мансарде играли в «сказки» и были счастливы.

Объяснение между тестем и зятем происходило иначе и велось совсем не с той тонкостью, с какой намеревался провести его мистер Эппингтон. Совершенно обескураженный одним видом своего богатого зятя, игравшего теперь не последнюю скрипку в биржевом оркестре, старик вел себя так нервно, так смущенно глядел по сторонам и бормотал такой вздор, что Блэк, отличавшийся в известных случаях большою прямотою, вдруг пробурчал:

– Сколько же вам нужно, любезный тестюшка?

Мистер Эппингтон сначала не понял этого вопроса и растерянно взглянул на красное одутловатое лицо зятя, с добродушной усмешкой щурившего на него свои маленькие хитрые глаза. Когда же понял, то еще больше смутился и пролепетал:

– Ах, нет, дорогой зять… я не затем к вам сегодня… совсем не затем… Тут другое… совсем другое…

– Что же именно? Не мнитесь, говорите прямо.

Старик внутренне ругал себя дураком: хотел разыграть хитроумного судебного следователя, искусно выведывающего у подозреваемого всю подноготную, а вместо того сам попал в неловкое положение. Не зная, как теперь выпутаться, он немилосердно врал, уверяя, что видел какой-то дурной сон о дочери и, встревоженный этим, пришел узнать, как ее здоровье.

– Настолько хорошо, что нет никакой надобности тратить из-за этого время! – отрезал Блэк и добавил: – Ну, нечего юлить: вываливайте, что у вас на душе.

Старик вздохнул, потер рукой вспотевший лоб, потом тряхнул головой и решительно сказал:

– У меня на душе то, что молодой Сеннет бывает здесь чересчур часто. Разве это не беспокоит вас, дорогой зятюшка?

Блэк уперся в тестя каким-то странным, неподвижным взглядом. Испуганный этим взглядом, Эппингтон поспешил добавить:

– Конечно, само по себе это ничего не значит, но Эдит еще так молода, недурна и…

– Ну, дальше? – подстегивал Блэк вновь запнувшегося тестя.

– Да, вот, люди говорят…

И старик опять не мог докончить начатой фразы. Тяжело отдуваясь, он махнул рукой и окончательно замолк.

Блэк поднялся. Когда он был не в духе, глаза его принимали такое выражение, которое могло навести жуть на самого храброго человека, а язык его становился как бритва. Так было и теперь.

– Скажите этим людям, чтобы они не совали своего носа куда не следует, держали язык за зубами и занимались своими личными делами, а не моими! – отчеканил он и, стуча кулаком по столу, развил эту сентенцию в другой, более выразительной, но неудобной к передаче форме.

– Простите мне, старику, зятюшка, – более твердо и связно выговорил Эппингтон, в свою очередь, поднявшись с места и отыскивая свою шляпу. – Эдит – моя дочь, и мне больно слышать, как треплют ее имя. Сеннет был всегда вхож и к нам; он и Эдит играли вместе, когда были детьми, и у них была друг к другу детская привязанность. Мы с матерью убеждены, что эта привязанность осталась такою и до сих пор, но люди…

– Охота вам слушать глупые сплетни и придавать им значение! – более мягко проговорил Блэк, у которого в сердце зашевелилось нечто вроде жалости к старикам. – Эдит, ваша дочь, а моя жена, – одна из самых лучших женщин в мире. Это говорю вам я, и этого с вас должно быть вполне достаточно для успокоения… Будет глупости разводить, тестюшка. Давайте лучше позавтракаем и потолкуем о чем-нибудь более интересном.

И, подхватив старика под руку, Блэк повел его в столовую.

Сеннет продолжал бывать в доме так же часто, как раньше, и Эдит постоянно можно было видеть вместе с ним на гуляньях, в магазинах, в театре и в других публичных местах.