Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом - Александр Казанцев

Вместе с соблазнами котелком, папиросой и деньгами, зондерфюреры — руководители отделений пропаганды на фронте уделяли внимание в листовках и политическим вопросам. Политика, с их точки зрения, заключалась в восхвалении гения фюрера, причем это делалось в таких выражениях, что у советского читателя, кое-что понимающего в гениальности вождей вообще и привыкшего к такой патоке, какою пишется о Сталине в советской пропаганде, восхваление фюрера не могло не вызвать тошноты. Все это писалось таким невозможным русским языком, что искажало даже несложный смысл, превращая листовку в определенно антинемецкий документ. Я видел одну, в которой автор с большим пафосом восклицал «Знаете ли вы, кто такой Адольф Гитлер? Нет, вы не знаете кто такой Адольф Гитлер. Адольф Гитлер — это единственный человек не только в Европе, но и во всем мире, который хочет построить всюду национал-социализм». Красноармеец читал и, вероятно, думал: «тяжело ему бедняге приходится, если даже никто из немцев не помогает ему в этом». Весь текст листовок, как правило, уснащался какими-то причмокиваниями, неудобоваримыми немецкими шуточками и остротами, безграмотно переведенными на русский язык, безграмотно настолько, что приходилось долго соображать, мысленно переводит всё это на немецкий, чтобы догадаться о тех крохах смысла, которые вкладывали туда авторы. В нашу лабораторию часто давались эти листовки, изданные на фронте, нашим экспертам для отзыва и критики. Листовки эти поступали тысячами — каждый отдел пропаганды на фронте выпускал свои собственные. Характеристика их сводилась уже не к выяснению вопроса, удачная листовка или неудачная, а о том, — больше или меньше она вреда принесет немцам, будучи переброшена солдатам и офицерам Красной Армии. За большинство из них советское командование могло бы заплатить с удовольствием крупные суммы.

Иногда смысл был яснее. Обрисовав в издевательски оскорбительных словах бедность и нищету, в которые ввергло советское правительство русский народ, авторы успокаивали — «когда кончится война, то ваш народ под руководством гениального вождя Адольфа Гитлера будет жить лучше». Иногда руководство передавалось в руки «умного и хозяйственного немецкого народа». Для красноармейца, как бы отрицательно к советской власти он ни относился, было вполне достаточно и руководства гениального вождя Иосифа Сталина и руководства партии большевиков. Он крепче сжимал винтовку в руках и старался отстреливаться от новых непрошеных руководителей по-возможности без промаха.

Такие листовки писались тысячами, печатались десятками миллионов и перебрасывались на ту сторону. В руках самого немудрящего советского политрука каждая из них была одновременно и убедительным антинемецким документом, и юмористическим листком, скрашивающим солдатам серые фронтовые будни. Все это невходило в планы и расчеты немецкого командования и несоответствовало немецким интересам, но это старательно делалось на всех участках фронта в продолжение всей войны. Складывалось от всего этого впечатление, что если бы немецкую пропаганду вели хорошо оплачиваемые агенты Сталина, то, проявив максимум изобретательности, они не могли бы придумать ничего лучшего. Какие-то немцы, вероятно, это понимали. В бытность в Смоленске я слышал анекдот, шедший, как мне говорили, из немецких кругов.

Большое соединение советских бомбардировщиков готово к отлету, чтобы бомбить город в занятых немцами областях. Перед отлетом Сталин собрал летчиков и произнес им речь: «Прежде всего бомбите расположение немецких войск — казармы, лагеря, бараки. Потом склады боеприпасов, железнодорожные пути, мосты и вокзалы. При этом, конечно, пострадает и мирнее население. Жаль, но ничего не поделаешь- война. Но если кто-нибудь из вас бросит хоть одну бомбу, хоть по ошибке, на отдел немецкой пропаганды, — пусть лучше не возвращается- расстреляю!»

Анекдот как нельзя лучше характеризует работу немецких пропагандистов.

Пропаганда велась не только листовками, перебрасываемыми самолетами и специальными пропагандными бомбами в расположение советских частей. Этой же цели служило радио. Но самым действенным видом пропаганды считалась устная пропаганда, пропаганда голосом.

Линии передовых позиций иногда сходились очень близко, и стояли без движения подолгу. Где-нибудь около самых передовых постов устанавливался громкоговоритель, и обыкновенно ночью пропагандист, сидящий в окопе, читал воззвания, объяснял смысл войны, с немецкой точки зрения. Иногда его выступления чередовались с граммофонными пластинками русских песен и музыки. Как правило, такое выступление заканчивалось словами «Переходите к нам!»… В начале войны на такой призыв в течение одной ночи нередко откликались десятки и сотни людей, переходили и поодиночке, и группами, и целыми подразделениями. Та сторона мешала этой передаче стрельбой, нередко даже из орудий, стараясь заглушить передачу и разбить установку. Но это редко достигало цели, и немецкое командование, без затраты одного патрона, получало десятки тысяч перебежчиков в течение одного месяца. Но и эти переходы были не благодаря немецкой пропаганде, а скорее вопреки ей.

Иногда позиции сходились так близко, что громкоговорителя устанавливать было не нужно: можно было кричать на ту сторону в рупор, так что там было слышно.

Пока этот вид пропаганды был всецело в немецких руках, он ничем не отличался от пропаганды, ведущейся листовками, — говорили всякую ерунду, неуклюже переведенную с немецкого языка на русский, и говорили люди, русским языком владеющие далеко не безукоризненно.

С тех пор, как в пропагандные роты стали привлекаться военнопленные и вообще русские люди из занятых областей, содержание передач переменилось круто. И особенно оно изменилось с тех пор, как стали обозначаться контуры будущего Освободительного Движения. Это было в начале 43-го года. Вместо обещания накормить и дать папиросу, русские пропагандисты стали давать на ту сторону основательную критику большевистской системы, разоблачать замыслы Сталина, вновь загоревшегося к тому времени мечтаниями о мировой революции, и знакомить солдат и офицеров Красной Армии с идеями Русского Освободительного Движения. Призывы переходить на сторону немцев были к тому времени анахронизмом — и политическим, и стратегическим. Политическим — потому, что русским антибольшевикам не было никакого интереса переманивать сюда людей, чтобы немцы заставляли их сидеть за проволокой лагерей или как на каторге работать в промышленности. Для Движения гораздо выгоднее было иметь как можно больше единомышленников с той стороны. Вдень последней схватки это могло сыграть решающую роль. Анахронизмом стратегическим это было потому, что восточный фронт к тому времени с нарастающей быстротой катился на запад. Рассказывают о случае, имевшем место где-то на южном участке фронта. Пропагандист-немец, прокричав по записке то, что ему полагалось, закончил свое выступление освященным традицией призывом: «Переходите на нашу сторону!»

С той стороны было совсем резонно отвечено: — Да как же к вам перейти-то, если вас и догнать нельзя! Пропагандистом устной пропаганды был и мой сосед по купе, Боженко. Между прочим, о нем рассказывают, что он умел повести выступление так, что вызывал на реплики и другую сторону, и что нередко им велись долгие и содержательные переговоры. Беседа с полковником как раз и касалась этой темы.

— Язык общий всегда можно найти, — рассказывает Боженко, — и у нас редко бывало так, чтобы с той стороны не задал кто-нибудь вопроса и чтобы, в конце концов, не завязался оживленный разговор. Ну, конечно, если поблизости нет политруков. Если они есть, начинается сразу же стрельба…

Приезжаем в Прагу около трех часов ночи. В большой комнате вокзала полковник Меандров распределяет по списку по отелям приехавших гостей. Те, чьи фамилии он называет, выходят и усаживаются по автобусам.

К Меандрову развязной походкой подходит капитан-немец и, тронув за рукав, спрашивает, в какой отель может поехать он.

Меандров меряет его взглядом с головы до ног и громко, так. что слышат десятки стоящих здесь людей, говорит:

— Капитан, не забывайте, что вы здесь гость, и ведите себя, как подобает гостю. В противном случае мне будет трудно по отношению к вам быть радушным хозяином.

— Но я… — пытается возразить что-то тот. — Не перебивайте, когда с вами говорит старший по чину и примите соответствующую позу. Вот так… Когда я найду нужным, я вызову вашу фамилию. Ступайте.

За последнее время я присутствую уже не в первый раз при подобных сценах. Это не результат перемены в сознании русских в связи с образованием Комитета и непрерывными поражениями немцев на всех фронтах. Это результат того, что большинство немцев никак еще не может свыкнуться с мыслью, что 1941 год ушел в невозвратное прошлое…