Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом - Александр Казанцев

Мы переходим в столовую и усаживаемся за стол.

— Так что же дальше? — спрашивает Жиленков.

— Начинаем разговор, — продолжает рассказ Власов. — Вдруг один из них, ни к селу, ни к городу, вскакивает, становится в карикатурно театральную позу, представляете как: одну руку за спину, другую за борт мундира, и замогильным голосом говорит: «Генерал Власов, нам с вами не по пути. Вы за Россию, мы за свободную…», вот сейчас уж не помню, не то за Узбекистан, не то за Таджикскую республику. Встал и я, — ну, что ж, говорю, если не по пути, так расстанемся. Вот, говорю, Бог, а вот — порог. Всего, говорю, хорошего, кланяйтесь Розенбергу.

Он редкий рассказчик. Изображенная в лицах сцена полна комизма и какого-то особенного, свойственного только ему юмора.

Жиленков покатывается со смеху:

— Неужели так и сказал — кланяйтесь Розенбергу?

— Так и сказал, конечно, — смеется и сам рассказчик. — Да ведь по рожам видно — люди подосланы, что же стесняться с ними…

К вопросу о газете возвращаемся еще раз при прощании.

— Ну, так с Богом и за работу, — говорит Андрей Андреевич, провожая меня из комнаты. — Подбирай редакцию и готовься к выпуску. Я думаю, скоро начнем. Немцев особенно не ругай, я знаю, что ты их не любишь, ну, да кто же их любит. Поэтому им и приходится самим себя любить. А вообще они нам пока еще нужны, так что ты их не обижай, а то я заступаться буду. С Богом!

Подобрать состав редакции было делом не очень сложным. Журналистов было много, главным образом, прибывших из Советского Союза, так что выбирать было из чего. К сожалению, были имена, которые, по крайней мере на первое время, нельзя было привлечь к работе: слишком германофильским духом своих статей они создали себе плохую славу, и в первой готовящейся к выходу русской газете им места быть не могло.

У меня не было опыта руководства большой, построенной на широкой базе газетой. Два года редактирования центрального органа нашей организации в этом отношении не учили ничему. Там была своя семья — ни принципиальных, ни, тем более, идейных расхождений не было и быть не могло. Здесь — дело другое. Платформа Освободительного Движения очень широка, и здесь люди единодушные в отношении Манифеста и программы, могут расходиться в вопросах менее существенных, а это будет затруднять и без того нелегкую работу. Впрочем, этот вопрос решился как-то сам собой. Набросав примерный список постоянного состава редакции и распределив в общих чертах отделы, я подсчитал и только тогда заметил, что из восьми человек намеченного состава только два не члены организации. Три человека были старыми эмигрантами, а пять — вчерашними советскими гражданами.

Поговорив с каждым из кандидатов и заручившись их согласием, я представил список на утверждение Жиленкову.

Он просмотрел внимательно, над некоторыми задумался, как бы что-то вспоминая, потом спрашивает меня:

— Это что же, все партийцы ваши? — Ну, чтобы все, так нет, — отвечаю я. — Есть и не члены.

— Сколько же их?

— Да, немного. Два.

— Это дело ваше. Надеюсь, что со стороны нареканий не будет, я имею ввиду союзников. А так вам работать гораздо легче. Да и хорошо, что уж если ваши, то хоть люди со всех сторон проверенные, сюрпризов никаких опасаться не надо…

Получив утверждение, я собираю редакцию у себя. Обсуждаем первые номера, распределяем первые статьи.

Через неделю меня позвали на совещание редакторов будущих изданий и радиопередач. Были представлены будущие газеты на украинском языке, белорусском, на языках народов Кавказа. Правда, некоторые из них так и не смогли выйти. Розенберг одержал на этом участке фронта первую победу.

Чтобы подготовить издание центрального органа, пришлось преодолевать большие трудности. Нужно было в течение нескольких дней создать издательство, провести его через соответствующие учреждения, обзавестись запасом бумаги, найти подходящие помещения, наладить каналы распространения и т. д. Мой помощник по технической части сбивается с ног. Каждый вечер он приходит и рассказывает о малых успехах и о все новых возникающих препятствиях. Каждое утро он пишет какие-то всё новые бумаги, заполняет анкеты и уходит опять на целый день, чтобы вечером с отчаянием рассказать, что дело не сдвинулось с места. Протащить всё это через канцелярские дебри просто не представляется возможным. Все издательства и центры, распределяющие бумагу, находятся введении или под контролем какого-то таинственного Амана, вся сила которого заключается в том, что он был фельдфебелем той роты, в которой Гитлер воевал прошлую войну. Этого Амана найти было невозможно, он жил постоянно где-то под Мюнхеном, в Берлине появлялся очень редко, а без него нельзя и вздохнуть. Что касается помещения, то дело еще безнадежнее. Почти после каждого налета превращается в развалины несколько сот домов, и всё, где сохранилась крыша, переполнено до отказа. — Вот капитализм проклятый! — ругается мой помощник по техчасти. — Знаете, как бы это было в Москве? Пошли бы мы с вами, Александр Степанович, по улице, выбрали бы на глазок какой-нибудь дом подходящий, дали бы его адрес соответствующим органам и через два часа — пожалуйста, въезжайте, дом свободный…

— А что же было бы с жильцами? — спрашиваю я.

— Как что? А эти два часа на что же? В эти два часа они бы куда-нибудь исчезли. Вот это работа была бы, а?

— Нет уж, ну его к черту. Давайте в будущей России устроим так, чтобы в течение двух часов нас из квартиры не выкидывали.

— Да я это шутя… больно уж злость на здешние порядки берет. Но положение складывается просто безвыходное.

Как это часто бывает в жизни, выход все-таки нашелся и притом в самую последнюю минуту. Звонок по телефону и торжествующий голос Жиленкова:

— Приезжайте немедленно. Мы спасены. Встречает меня довольный, потирает руки:

— Вот наше спасение, — указывает на сидящего около стола господина. — Познакомьтесь, это господин… господин…

— Амфлет, — скромно говорит тот, учтиво наклоняя голову.

— А вот это — наш редактор. Прошу любить и жаловать. Вместе работать

придется… У «спасенья» вид не очень просветленный. Маленький человечек, кругленький, с прилизанным тщательно пробором во всю голову и со сладчайшей улыбкой, которая не сходит с лица в течение всего разговора. По-русски говорит очень прилично.

— Так вот, — говорит Жиленков, — господин… господин… простите, никак не могу…

— Амфлет, — приподнимается тот, сладко улыбаясь, как-то особенно почтительно наклоняя голову.

— Так вот, господин Амфлет — представитель издательства, в котором выходило «Новое Слово». С того дня, как будет выходить наша газета, «Новое Слово» прекратит свое существование, и издательство в лице господина Амфлета предлагает нам свои услуги. Ну, разве это неблестяще? Мы получаем и помещение, и технический аппарат, и типографию, и всё… Что скажете на это? — обращается Жиленков ко мне.

Мне это кажется тоже блестящим.

Господин Амфлет, действительно, явился к нам как посланник небес.

— Мы можем представить в ваше распоряжение адреса наших подписчиков, весь аппарат распространения, запасы бумаги на довольно продолжительный срок, — сладко улыбаясь, воркует он.

— Чудеса, чудеса! — восторгается Георгий Николаевич и сияющими глазами смотрит то на гостя, то на меня.

— Вам предоставлено будет хорошее помещение для редакции, все комнаты связаны телефоном, кабинет редактора (поклон в мою сторону), пишущие машинки и, если угодно, машинистки и стенографистки…

— Сказка! — вырывается у меня.

Контракт решаем подписывать завтра: от имени Комитета — Жиленков, от издательства — господин Амфлет.

О названии центрального органа разговоров и споров было не мало. Однажды на небольшом совещании у Власова из пяти предложенных названий было выбрано одно, на котором без возражений согласились все. Газета будет называться «Воля народа».

— Потом, может быть, мы будем издавать брошюры, а позднее и книги, — обращаюсь я к Амфлету, — и все они будут выходить в нашем издательстве «Воля народа». По-моему, это будет хорошо.

— Мы предложим вам для брошюр специальный набор шрифтов, особую бумагу, а когда будут книги, то если угодно, и их переплет, — не унимается представитель издательства.

— Слушайте, вы не человек, а ангел, и издательство ваше не издательство, а золотой клад, — не могу удержаться я.

Он застенчиво улыбается, немного бочком наклоняя голову.

Прощаемся страшно довольные друг другом. Он вытягивается, щелк каблучками в одну сторону, щелк в другую, как-то особенно подобострастно бросает в поклоне голову и так, не поднимая ее, выходит из комнаты.

Манифест, наконец, готов. Комитет сформирован, число его членов будет пополняться путем кооптации. Но сейчас уже есть достаточный состав для того, чтобы подписать документ. Все Управления — Гражданское, Организационное, Пропаганды, все вспомогательные их органы — укомплектованы нужными им людьми, и в любой момент вся машина может быть пущена в действие. Штаб Армии, во главе которого стоит генерал Трухин, готов к формированию первых дивизий.