Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

поэтому улыбнулась и ответила: «Конечно, с удовольствием».

Густад покраснел. Ему было трудно продолжать смотреть ей в глаза, но он ничего не сказал, предоставив ей продолжать.

– А недавно я выяснила, чтó это значит на самом деле. Можете себе представить, чтó я почувствовала?

Густад отчаянно пытался найти слова. Испытывая жгучий стыд перед Лори, злость на Диншавджи и страх перед Мейдоном, он смог выдавить лишь:

– Мне очень жаль. Я пытался его образумить.

– Знаете, каково мне вспоминать мужчин, хохочущих вокруг каждый раз, когда он это говорит? Мне стало невыносимо ходить на работу, я решила уволиться и объяснить мистеру Мейдону, почему я это делаю. – Ее тон, до того ровный и сдержанный, становился все более взволнованным. – Теперь, если кто-то произносит мое имя – неважно кто, – мне становится плохо. Оно напоминает мне о грязном значении слова. Мистер Диншавджи испоганил для меня мое собственное имя. – Она промокнула платочком уголок глаза.

Как глубоко она расстроена, вот что наделал Диншу. На этот раз он зашел слишком далеко. И если это дойдет до ушей мистера Мейдона… Чертов Казанова фонтана «Флора». Густад с самым серьезным видом наклонился вперед.

– Пожалуйста, не говорите так. Лори Кутино – прелестное имя. И оно никогда, никогда не будет значить ничего другого из-за глупого совпадения с каким-то сленговым словом.

– Знаете, я ничего не имею против его шуточек и ребячества. Раньше они даже казались мне милыми. Славный старый человек пытается произвести на меня впечатление. Чего он мне только не говорил. Даже что он работает на секретные службы и отвечает за миллион рупий, предназначенных для снабжения партизан Мукти-Бахини. Можете себе представить? Мистер Диншавджи – и секретные службы! – Она посмеялась.

– Ха-ха-ха! Секретные службы? Ну, это уж слишком! – хохотнул Густад, едва сдерживаясь, чтобы не стукнуть кулаком по столу и не заорать, ему захотелось сделать с Диншавджи что-нибудь такое, чтобы тот завыл от боли. Тупой болван! Абсолютно безмозглый! И это после того, как я объяснил ему, насколько строго надо соблюдать секретность! Какой же идиот, полный кретин!..

– Забавно, правда? – сказала Лори.

– Ха-ха, думаю, ни одна секретная служба не наняла бы его даже туалеты чистить.

– В общем, – Лори вернулась к главной теме, – я так расстроилась из-за этой грязной шутки, что хотела пойти и все рассказать мистеру Мейдону. – Она посмотрела на часы. – Но потом подумала, что у мистера Диншавджи будут серьезные неприятности, а мне этого не хочется. Ему ведь, кажется, совсем недолго до пенсии?

– Совсем, – подтвердил Густад. – Всего два года. И еще он очень болен, хотя, глядя на его игривое поведение, и не подумаешь.

– Этого я не знала. – Она помолчала, теребя салфетку левой рукой. – Я решила рассказать все это вам, потому что вы его лучший друг. Но раз вы уже пытались его образумить…

– Я сумею его убедить. Предоставьте это мне. – «Но сначала мне нужно убедить ее, иначе и ему и мне – крышка», – пронеслось у него в голове. – Сегодня же, после работы. Я позабочусь о том, чтобы он больше никогда вас не огорчил.

– Спасибо, мистер Нобл. Я знала, что вы поможете.

Ну погоди же, дай мне только до тебя добраться! Старый дурак. Со всеми твоими идиотскими штучками. Чертов придурок.

III

Даббавала уже отбыл с пустыми контейнерами, поэтому, чтобы предупредить Дильнаваз, что он будет поздно, Густад позвонил мисс Кутпитье. Связь была плохая.

– Алло! Алло! Мисс Кутпитья! Это Густад Нобл.

Никто не ответил на его крики. При телефонной связи, являющей собой нечто вроде колеса рулетки, вероятность попасть на плохой период была равна вероятности поймать хороший. Он повесил трубку, потом вспомнил о своем обещании Рошан вечером нарядить куклу. «Теперь она решит, что я забыл о своем обещании». Впрочем, так оно и есть. У него разболелась голова, боль была острой, словно кто-то пытался взломать ему череп изнутри. Сейчас он хорошо понимал, что чувствовала миссис Пастакия, когда страдала своей мигренью: было ощущение, будто тебе в голову втыкают вязальные спицы и шевелят ими внутри.

Он вернулся на рабочее место, массируя лоб. Слишком уж много всего обрушилось на него одновременно: болезнь Рошан, обвинения Дильнаваз из-за марганцовки, вероломство Джимми, идиотизм Диншавджи, жалобы Лори, предательство Сохраба – сплошные неприятности, печали и разочарования наваливались на него, погребая под собой и грозя раздавить. Он перенес руку со лба на затылок и закрыл глаза.

Когда он открыл их и стал тереть как заспанный ребенок, Диншавджи стоял, склонившись над его столом. Кулак, которым он хотел шарахнуть по столу в ресторане, непроизвольно сомкнулся снова, и теперь он дал ему волю. Бабах! – выпад через стол, и Диншавджи испуганно отпрыгнул назад.

– Эй, парень, полегче! – Внезапный тычок оказался болезненным, он стиснул руками бока и поморщился.

Густад поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями. Хорошо еще, не до крови, подумал он и заговорил очень тихо, так, что Диншавджи вынужден был подойти поближе, чтобы расслышать:

– У меня мозги от тебя вскипают, идиот.

Диншавджи обиделся.

– Ты как со мной разговариваешь, яар?! Что случилось? По крайней мере объясни, в чем я провинился.

– Я объясню. О, обещаю тебе, что все объясню! Встречаемся в шесть под портиком. – Он развернул кресло спинкой к Диншавджи и снова принялся массировать лоб. Диншавджи подождал несколько секунд, совершенно обескураженный, потом ушел.

До конца дня Густад не мог работать. Его терзали мысли о напастях, которые он не переставал перебирать. Когда он подумал о Рошан, у него заледенело сердце: на миг он представил себе худшее, но тут же мысленно проделал жест, которым Дильнаваз отводила беду и над которым он частенько посмеивался. «Как она может меня винить? Ведь марганцовка столько лет действовала безотказно. Джимми рассказывал, что они всегда пользовались ею в армии. Чертов Джимми, ублюдок. Был все равно что братом – а теперь? Невольно вспомнишь все эти библейские истории, которые рассказывал мне Малколм, когда мы ходили на рынок Кроуфорд. Там была одна, о Каине и Авеле… Я тогда думал: сказки. А сейчас, с дистанции времени, понимаю: правда. Взять историю моего отца. Его брат, пьяница и игрок, уничтожил его вернее, чем если бы раскроил ему череп. Джимми – еще одно воплощение Каина. Он убил веру, любовь, уважение – все. А еще история про Авессалома, сына Давида. Сейчас Сохраб мог бы уже заканчивать первый семестр в ИТИ, если бы только…»

«И что осталось теперь, – спрашивал он себя, – после того как ту самую цель, ради которой он боролся, работал, к которой стремился все эти годы, мой собственный сын бездушно растоптал и ошметки швырнул