Террор - Дэн Симмонс

В пятницу третьего декабря Крозье зарядил дробовик и в одиночестве совершил долгий переход в холодной тьме от «Террора» к «Эребусу». Если обитающее во льдах существо возымеет желание убить его, подумал Крозье, еще несколько вооруженных мужчин никак не повлияют на ход событий. Как произошло в случае с сэром Джоном.

Крозье добрался благополучно. Они с Фицджеймсом обсудили положение дел – низкий моральный дух людей, просьбу о богослужении, ситуацию с консервами и необходимость сократить рацион после Рождества – и сошлись во мнении, что мысль провести общее богослужении в следующее воскресенье, возможно, очень даже неплоха. Поскольку капелланов или самозваных священников на борту кораблей не имелось – до прошлого июня обе эти роли исполнял сэр Джон, – проповедь предстояло произнести обоим капитанам. Крозье думал о предстоящей миссии с еще большим содроганием, чем о посещении портового зубного врача, но понимал, что это надо сделать.

Настроение людей вызывало серьезные опасения. Лейтенант Эдвард Литтл, старший помощник Крозье, доложил, что матросы на «Терроре» стали изготавливать ожерелья и прочие амулеты из зубов и когтей белых медведей, убитых летом. Лейтенант Ирвинг несколько недель назад доложил, что леди Безмолвная укрылась в носовом канатном ящике и что люди начали оставлять в трюме свои порции рома и пищи, словно принося ведьме жертвы в надежде на заступничество.

– Я думал о вашем маскарадном наряде, – прошепелявил Фицджеймс, когда Крозье уже начал одеваться, собираясь откланяться.

– Маскарадном наряде?

– Большой венецианский карнавал, который устраивал Хоппнер, когда вы зимовали с Парри, – продолжал Фицджеймс. – Когда вы оделись чернокожим лакеем.

– И что? – спросил Крозье, наматывая шарф на шею и голову.

– Сэр Джон взял с собой три огромных сундука таких костюмов, – сказал Фицджеймс. – Я обнаружил их в его личной кладовой.

– Неужели?

Крозье удивился. Старый болтун, который, дай ему волю, проводил бы богослужения по шесть раз в неделю и который, несмотря на свой частый смех, никогда не понимал ничьих шуток, кроме своих, казался совершенно не того рода начальником экспедиции, который стал бы брать в плавание сундуки с фривольными нарядами, как это делал помешанный на театре Парри.

– Они старые, – сказал Фицджеймс. – Возможно, иные из них принадлежали Парри и Хоппнеру – возможно, именно в них вы наряжались двадцать четыре года назад, когда зимовали в Баффиновом заливе, – но в сундуках свыше сотни потрепанных костюмов.

Крозье, уже полностью одетый, стоял в дверях бывшей каюты сэра Джона, где два капитана вполголоса проводили свое совещание. Он не понимал, к чему Фицджеймс клонит.

– Я подумал, мы можем устроить для людей маскарад, – прошепелявил Фицджеймс. – Разумеется, не такой роскошный, как ваш Большой Венецианский карнавал, и не такой веселый по причине этой… неприятности… на льду, но все же какое-никакое развлечение.

– Возможно, – сказал Крозье, даже не пытаясь изобразить воодушевление. – Мы обсудим этот вопрос после чертового воскресного богослужения.

– Да, конечно, – торопливо согласился Фицджеймс, пришепетывая сильнее обычного. – Мне послать кого-нибудь проводить вас до «Террора», капитан Крозье?

– Не надо. И лягте спать пораньше сегодня, Джеймс. У вас усталый вид. Нам обоим нужно взбодриться и собраться с силами, если мы хотим достойно выступить с проповедью перед обеими командами в воскресенье.

Фицджеймс послушно улыбнулся. Бледной странной улыбкой, вызывающей тревогу.

В воскресенье пятого декабря 1847 года Крозье оставил на корабле группу из шести человек под командованием первого лейтенанта Эдварда Литтла – который, как и Крозье, скорее согласился бы удалить себе почечные камни ложкой, чем присутствовать на богослужениях, – а также фельдшера Макдональда и инженера Джеймса Томпсона. Остальные пятьдесят с лишним оставшихся в живых матросов и офицеров двинулись по льду за своим капитаном, вторым лейтенантом Ходжсоном, третьим лейтенантом Ирвингом, старшим помощником капитана Хорнби и прочим начальством. Было почти десять утра, но под мерцающими звездами царила бы кромешная тьма, если бы не полярное сияние, которое пульсировало, играло, переливалось над ними, освещая длинную вереницу фигур, отбрасывающих пляшущие тени на трещиноватый лед. Сержант Соломон Тозер – огромное родимое пятно у него на лице особенно резко выделялось в разноцветном сверкании сполохов – возглавлял отряд вооруженных мушкетами морских пехотинцев, шагавших впереди, по сторонам и позади колонны. Белый зверь не стал трогать людей в это воскресное утро.

В последний раз обе команды в почти полном составе собирались на богослужение – проведенное сэром Джоном незадолго до того, как жуткое существо унесло набожного руководителя экспедиции в черноту подо льдом, – на верхней палубе под холодным июньским солнцем, но поскольку сейчас температура воздуха была по меньшей мере минус пятьдесят, когда не дул ветер, Фицджеймс распорядился освободить место для богослужения на жилой палубе. Передвинуть огромную плиту не представлялось возможным, но люди подняли матросские обеденные столы на максимальную высоту, сняли передвижные переборки, отделявшие лазарет от кубрика, и убрали другие переборки, отгораживавшие спальную зону мичманов, крохотную каморку стюарда, а равно каюты старшего и второго помощников капитана и второго лоцмана. Кроме того, они сняли переборки офицерской столовой и каюты фельдшера. Образовавшегося свободного пространства хватит на всех, хотя и придется потесниться.

Вдобавок ко всему плотник Фицджеймса, Томас Хани, соорудил низкий помост с кафедрой – приподнятый лишь на шесть дюймов за недостатком места под бимсами, с подвешенными к ним столами и запасами строительного леса, но достаточно высокий, чтобы Крозье и Фицджеймс были видны людям в задних рядах сплоченной толпы.

– По крайней мере, мы не замерзнем, – шепнул Крозье Фицджеймсу, когда по знаку Чарльза Гамильтона Осмера, лысого старшего интенданта «Эребуса», собравшиеся затянули вступительный гимн.

И действительно, от тепла сгрудившихся тел воздух в жилой палубе прогрелся сильнее, чем когда-либо с тех пор, как шесть месяцев назад на «Эребусе» перестали сжигать огромные груды угля и прогонять горячую воду по трубам отопительной системы. Фицджеймс также потратил бешеное количество масла на десять, если не больше, подвесных ламп, которые освещали обычно темное и задымленное помещение ярче, чем когда-либо с тех пор, как два с лишним года назад солнечный свет перестал литься в престонские патентованные иллюминаторы.

Темные дубовые бимсы сотрясались от мощного хора звучных голосов. Матросы, по своему долгому опыту знал Крозье, любили петь практически в любых обстоятельствах. Даже во время богослужения, коли нет другого повода. Крозье видел в толпе макушку помощника конопатчика Корнелиуса Хикки, рядом с которым, сильно сгорбившись, чтобы не задевать головой бимсы, придурковатый великан Магнус Мэнсон басом ревел гимн столь фальшиво, что резкий скрежет льда снаружи казался почти благозвучным в сравнении. Эти двое совместно пользовались одним из потрепанных сборников церковных гимнов, выданных интендантом Осмером.

Наконец закончился последний гимн, и наступила тишина, нарушаемая лишь шарканьем ног, покашливаниями и пошмыгиваниями носом. В воздухе разносился запах свежеиспеченного хлеба, поскольку на рассвете мистер Диггл явился сюда, чтобы помочь коку «Эребуса», Ричарду Уоллу, управиться с выпечкой. Крозье и Фицджеймс решили, что в такой особый день стоит потратить дополнительное количество угля, муки и масла, если это послужит укреплению морального состояния людей. Впереди еще оставались два самых темных зимних месяца.

Теперь настало время для двух проповедей. Фицджеймс побрился, тщательно напудрился и позволил своему личному стюарду, мистеру Хору, ушить свой мешковатый жилет, брюки и мундир, так что сейчас он выглядел спокойным, собранным и привлекательным, с блестящими эполетами. Один только Крозье, стоявший позади него, видел, как Фицджеймс нервно сжимает и разжимает бледные пальцы, положив свою личную Библию на кафедру и раскрыв на Псалтире.

– Сегодня мы обратимся к сорок пятому псалму, – провозгласил капитан Фицджеймс.

Крозье слегка поморщился от аристократического пришепетывания, заметно усилившегося от волнения.

«Бог нам прибежище и сила,скорый помощник в бедах.Посему не убоимся, хотя бы поколебалась земляи горы двигнулись в сердце морей.Пусть шумят, воздымаются воды их,трясутся горы от волнения их.Речные потоки веселят град Божий,святое жилище Всевышнего.Бог посреди его; он не поколеблется:Бог поможет ему с раннего утра.Восшумели народы; двигнулись царства:Всевышний дал глас свой, и растаяла земля.Господь сил с нами,Бог Иакова заступник наш.Приидите и видите дела Господа -какие произвел Он опустошения на земле:Прекращая брани до края земли,сокрушил лук и преломил копье, колесницы сожег огнем.Остановитесь и познайте, что Я Бог:буду превознесен в народах, превознесен на земле.Господь сил с нами,заступник наш Бог Иакова».

Люди хором проревели «аминь» и в знак одобрения потопали ногами.