Русскоговорящий - Денис Гуцко

Мама выказала желание сходить к внуку и зятю на стадион, посмотреть, как они там гоняют мяч, и Марина вдруг придумала, что — ах! — она что-то забыла на факультете — сепаратор выключить — нужно сбегать, а то взорвётся.

— Так что ты, и в субботу работаешь?

— Не всегда. Правительственный заказ.

Кристоф там, она знала, сегодня он набивает в свой компьютер данные с контрольных точек. Данные задержали на две недели, должны были привести вчера, пока она стояла на вещевом рынке. Их нужно обработать к утру понедельника, и Кристоф будет сидеть допоздна. Мама пожала плечом: беги, раз надо. «Наверняка обиделась», — подумала Марина. Со стадиона ей нужно будет отправляться прямиком на автовокзал, а она любит, чтобы с ней прощались чинно, по порядку: дочка, зять, внук.

Ветерок приятно холодил голый затылок, и она почувствовала себя так, как чувствовала на втором курсе, когда постриглась так же коротко: лёгкой и готовой к счастью. Солнце было медовым. Кристоф повернулся к ней от монитора, и выражение каменной сосредоточенности быстро растворилось в улыбке:

— Ньеожиданно! — кивнул он на её причёску. — Ньеожиданно хорошо, по-русски.

И показал на листки, лежащие на столе:

— Но это эбсолутно не настоящи данные! Это так не может быть, такие отклонения. Они записалы от…

— От балды, — подсказала она ему и улыбнулась в ответ.

«Он всё понял», — догадалась Марина. Она так и стояла в открытой двери. Ей нужно было несколько секунд, и Кристоф терпеливо молчал, не отводя глаз. Она была благодарна ему за это терпеливое молчание, за его тактичность. Кристофер Медведев. Красивый и талантливый мужчина. Её мужчина. Или это всё было неделимо: красота и талант — и называлось каким-то одним, пока что незнакомым ей, словом? Да, именно, и он может так обворожительно класть ногу на ногу, и так улыбаться, потому что он молодой красивый профессор, свободный и самодостаточный человек. Он больше не был для неё иностранцем. Она больше не считала себя обязанной пригибать и гасить свою красоту, от которой, она знала, мужики вокруг неё нагреваются до критической точки. Они смотрели друг на друга и молчали.

После долгих блужданий она добралась до своих. Здесь её место.

Необходимые ей несколько секунд прошли. Протянув руку вперёд, Марина махнула ему: пока — и ушла. Около часа она гуляла вокруг студгородка, собираясь с духом перед тем, как вернуться в общежитие.

День рожденья

На углу Крепостного рыскал беспризорный бультерьер, тыкал голову-болид в двери магазинов, обнюхивал фонарные столбы. Суетливые повадки его были совершенно дворняжечьи, грязная шкура в обтяжку смотрелась как одёжка, севшая после стирки. Как ему живётся на улице? Лучше, чем с хозяином? Впрочем, бультерьеру везде, должно быть, живётся неплохо.

Митя тихонько прошёл мимо собаки и свернул на Садовую к «Интуристу».

Олег элегантно опоздал. Ровно на пять минут. Сбежал по служебной лестнице, на ходу договорив по телефону. Сунул телефон в карман и резко выплеснул кисть для рукопожатия:

— Привет! Извини, задержался. Замотали меня совсем, — он возмущённо передёрнул плечами. — Без меня ни шагу. Как дети малые!

Мите всегда были симпатичны люди, извиняющиеся в случае опоздания. Особенно тогда, когда можно обойтись и без извинений. Положил на журнальный столик папку, показал: вот, всё здесь.

— Давай посмотрим, что ты принёс, — Олег сел в кресло.

Просматривая бумаги, он перекладывал их из одной стопки в другую. Нервно оборачивался на шаги со стороны служебной лестницы, поглядывал сквозь витринное стекло на улицу. «Ждёт кого-то», — подумал Митя.

— Ксерокопии паспорта, военного билета, заявление… есть заявление? Вижу… Пенсионное, квитанции оплаты госпошлины… Вроде всё.

— Паспорт сам не нужно?

— Ну ты даёшь! Разве можно паспорт отдавать!

Отодвинув от себя паспорт, Олег сложил бумаги обратно в папку. Папку Митя купил дорогую. С гербом.

— Слушай, старик — сказал Олег извиняющимся тоном. — Не успеваем посидеть с тобой, поболтать. Бежать мне надо в Администрацию. Налоговые дела душат, во, — он хлопнул ладонью под горло.

Олег торопился. Худые его пальцы бегали по красному пластику папки, будто собирались убежать в Администрацию самостоятельно.

— Конечно, конечно. Минуту только, — Митя хотел разобраться с главным. — Денег-то сколько?

— Денег? — Олег вскинул брови. — Да погоди с деньгами. Там видно будет. Паспорт новый тебе нужен?

— Ещё как!

— Разберёмся. Пойдём? Боюсь, опоздаю. Машина моя в ремонте. Чёртовы «мэрсы»! Ломаются не хуже «Запорожцев».

Перед Областной Администрацией они распрощались.

— Жду твоего звонка.

— Давай. Завтра я встречаюсь с генералом Фомичёвым. С зам-минитра по общественному порядку. По твоему делу.

— Ого!

— Зачем мелочиться? К тому же, такие вопросы лучше решать наверху. Какая-нибудь пешка из ПВС может и залипушный паспорт подсунуть, верно?

— Верно.

— Так что, чем выше, тем лучше.

— Тебе виднее.

— Ну, пока. Кстати, поздравляю с днём рожденья.

Митя удивился, решив сначала, что Олег со студенческих времён помнит его день рожденья, но потом понял: он же только что рассматривал его паспорт. Возвращаясь к себе, он прислушивался к тому, что происходило внутри. Внутри было как-то ломко и опасно, будто на тонком льду.

Он вспомнил, как в девяносто втором ходил в милицию, в паспортный стол за тем самым «вкладышем о гражданстве». Было очень похоже на посещение Ворошиловской ПВС две недели назад. В кабинете его встретил такой же генератор ненависти. Такая же высоковольтная тётка. Только лет ей было побольше, а макияжа на ней — поменьше. Она смотрела в стол и говорила спокойным голосом, от которого поднимались волоски на руках. «— У тебя временная прописка. Вкладыша не положено. Иди. Следующего пригласи». Было понятно, что человек, пришедший оформлять гражданство, не может просто так, без единого вопроса, развернуться через левое плечо и выйти. Но она сказала именно так: «Не положено. Иди. Следующего пригласи». Она как раз и ждала этих его вопросиков, испуга, жалкой суеты человечка, у которого не в порядке документы. Но почувствовав это, он поступил так, как она не ожидала: в самом деле развернулся через левое плечо и молча вышел…

Днём он съездил к матери. Отговориться было невозможно: у него был выходной. Она подарила ему белый шарф. Ей всегда нравились белые шарфы. Они выпили полбутылки поддельного «Мукузани». Было обязательное сациви и был ореховый пирог с шоколадной глазурью, который он однажды в детстве назвал «грязным» — так и повелось: «грязный пирог».

Мама пыталась оживить застолье. Улыбалась часто, напряжённо — и как-то отчаянно-радостно. Говорила о его детстве, вспоминала, как он прятался от неё в шкафу и испугался там бабушкиной шубы. И только усиливала своими рассказами его недоумение: ну кому, для чего это теперь нужно? всё это? Она пробегала пальцами пробор, уложенный по случаю при помощи лака, приглаживала непослушно переваливающуюся на другую сторону прядь.

— Ну что такой бука? Расскажи маме что-нибудь.

У неё есть набор обязательных воспоминаний.

— А помнишь, как дедушке на работе индюшку живую подарили? Как она нам все обои в прихожей обкакала!

Они просидели час.

На прощанье он чмокнул её в щёку. Она потянула его голову к себе, но он выпрямился, высвобождаясь.

— А маленьким был такой лизун, с колен не слазил, — сказала она то, что говорила всегда, когда он чмокал её в щёку и поспешно выпрямлялся.

Митя пристраивал на шее белый шарф, стараясь запихнуть поглубже под пальто, чтобы не так заметно, а она поправляла по-своему, вытаскивала его из-под воротника.

Вечером он побрился, надел костюм и расположился в кресле. На столике между креслом и диваном стояла непочатая бутылка всё того же «Мукузани». Должен был позвонить Ваня. Марина не говорит с ним по телефону. Всё ограничивается стандартной формулой «мама передаёт тебе свои поздравления». Выпьет он только тогда, когда поговорит с сыном.

Когда мы с тобой встретимся, нам, наверное, поначалу будет трудно говорить. Мы пойдём с тобой в парк. Мы пойдём с тобой по аллеям, как ходили когда-то, когда ты по привычке брал меня за руку. И всё вернётся.

Интересно, в Осло есть приличные парки? Или только набережные с крикливыми жирными чайками? Когда они с Ванечкой остались одни и переехали из общаги во флигель к бабушке Свете, у них появился свой парк — по дороге в Ванину школу. Получалось длиннее, чем напрямик через дворы, но Митя старался водить его в школу этим путём. Они выходили из дому заблаговременно. Уходили подальше от проезжей части и медленно шли по аллее. Бывало, особенно осенью, даже опаздывали на урок. Он старался привить Ване свою щемящую любовь к осени. Ваня сходил с дорожки, забирался в гущу опавших листьев. «— Шуршанём, пап?». Митя становился рядом и они шли, раскидывая ногами шумную листву. Хорошо, что Ваня ходит в школу через этот парк. Хорошо каждое утро встречать на своём пути большие деревья. Он тоже ходил в школу мимо больших деревьев, мимо чинар, у которых летом сквозь зелень не разглядеть верхушек. После ливня с них ещё долго срывались одинокие крупные капли и стекал дурманящий лиственный запах. А осенью под чинарами выстилался густой рыжий ковёр. Проходя мимо, можно было срывать со стволов тёмные коричневые корочки, похожие на те, что срываешь с болячки на колене или локте, не дождавшись, пока отвалится сама. Теперь рядом с ним шёл его сын. Деревья другие. Но иногда случается тот самый дурманящий запах.