Ночное солнце - Полина Федоровна Елизарова

ее квартиру послужил для них лакмусовой бумажкой?

А сейчас, из-за неожиданного визита полковника, она еще и чувствовала себя виноватой…

Стоя под душем, Варвара Сергеевна не могла сдержать слез.

Гель с ароматом пачулей, купленный в Риме, стоил почти как флакон туалетной воды.

Еще один щедрый жест доктора, у которого еще не было такой, как сейчас, зарплаты. Интересно, получил ли он уже на работе аванс? Раньше он делился с ней всем, а теперь она почти ничего о его новой жизни не знала.

Этот гель не трогала даже беспардонная Анька, понимая, что он дорог матери не только из-за высокой стоимости.

Намыливая тело, Варвара Сергеевна окунулась в воспоминания о Риме, о запахах его переулков, истоптанных с Валерой вдоль и поперек. Если выйти из гостиницы и повернуть направо — выйдешь извилистыми улочками к виа Венето, где тут же почувствуешь себя героиней фильма Феллини — загадочной темноволосой красавицей с густо подведенными томными глазами и густыми черными ресницами.

В этом древнем городе и днем и ночью пахло свежесваренным кофе, жареными каштанами, сводящими с ума неизвестными духами местных синьор, табаком неспешно раскуривающих на ходу свои трубки синьоров, модной одеждой из новых коллекций, а кое-где, в глубине переулков, — винтажной, пропитанной нафталином. На рынках, где они любили обедать, пахло выпечкой, фритюром и еще — рыбой.

И этот последний вспомнившийся запах, совсем не портивший многоголосия Рима, вдруг зазвучал в носу доминирующей, стирающей радостную картинку нотой.

Так пахло из подброшенных к их двери мешков с мусором.

Так пахло в квартире Ольги Рыбченко, когда…

— Мам, ты там жива? — Анька подергала за ручку двери.

— Да, уже выхожу.

Наскоро промокнув тело, Самоварова накинула халат и намотала на влажные волосы белоснежное мягкое полотенце. С тех пор как она снова оказалась в своем доме, кое-какие полезные привычки, приобретенные ею за время проживания у доктора, она привнесла и сюда. Для того чтобы белое постельное белье и махровые полотенца не отдавали «серостью», она начала покупать дорогой, с отбеливающим эффектом стиральный порошок. Прежде чем загрузить белье в машинку, предварительно замачивала его на ночь. Жизнь с доктором, выходит, сделала ее, всегда не любившую быт, лучше, его же жизнь, как выяснилось сегодня, осталась без изменений.

Варвара Сергеевна открыла дверь. Анька топталась у порога.

— Что так долго-то? Уж полчаса, как ты здесь засела.

— Я что, кого-то задержала?

— Да нет… просто испугалась, что тебе плохо.

— С чего это мне должно быть плохо? Мне двести лет, что ли? — огрызнулась на дочь Самоварова.

— Ну… жива — и слава богу, — пожала плечами Анька и, развернувшись, удалилась в сторону своей спальни.

Доктор все так же сидел в кресле и работал.

Положив под язык две таблетки глицина, Варвара Сергеевна разложила диван.

Как следует взбив подушки и взяв со столика очки и книгу, улеглась в постель.

Валера захлопнул ноутбук. Погасив верхний свет, молча вышел из комнаты.

Вернулся минут через десять. От него пахло пачулями.

Юркнув под одеяло, он требовательно вытащил из ее рук книгу и погасил ночник.

С момента переезда в эту квартиру любовью они еще не занимались ни разу.

Валера был нежен, но нетерпелив, будто пытался доказать кому-то третьему не только чья она женщина, но и с кем ей лучше.

За время соития оба не проронили ни слова.

Довольный и уставший доктор потянул на себя одеяло и, пожелав ей спокойной ночи, повернулся на бок.

Через пару минут комнату наполнило его спокойное умиротворенное посапывание.

У Варвары Сергеевны сна не было ни в одном глазу.

…Регина перестала появляться в летнем садике, а Варя не сталкивалась с более не звонившей и не отвечавшей на телефонные звонки Ольгой.

В июле Варя, под контролем Никитина, приступила к расследованию серьезного преступления — три мужских, с огнестрельными ранениями, трупа в одном из дворов на территории их района. Свидетелей не было, при проверке личности убитых выяснилось, что двое из них ранее задерживались за производство и распространение наркотиков.

Советский Союз как дряхлый больной старик угасал на глазах.

Теневые структуры все больше укреплялись в своей пока еще незримой для простого обывателя власти.

Дело, след которого тянулся из Средней Азии, было скользким, его сразу взяло под контроль начальство.

Расследование быстро зашло в тупик. На все ее запросы коллеги из Ташкента отвечали уклончиво.

Создавалось устойчивое ощущение, что откуда-то сверху дело пытались замять, списав на обычную «хулиганку».

В то лето она впервые начала сомневаться в своей профессии, в правильности выбранного пути.

Никитин искренне горячился и убеждал ее в том, что скоро все переменится, коррупционеров пересажают, а в органах останутся только честные и неподкупные кадры. Но верилось в это с трудом.

Как-то вечером, возвращаясь домой с Анютой, она встретила у подъезда Маргариту Ивановну.

— Как дела у Ольги? — выкинув окурок в урну, многозначительно растягивая слова, пристально взглянула на нее соседка.

— Давно ее не видела.

— Вы ведь вроде подруги! — усмехнулась Маргарита.

На ней были фирменные ярко-розовые штаны-бананы, на зависть всем молоденьким и не очень девчонкам округи привезенные из-за границы стюардессой — младшей сестрой мужа.

Варя замялась. Подругой бы Ольгу она не назвала даже в лучшие времена. Приятельница, соседка, кто угодно… До статуса подруги Рыбченко никогда не дотягивала.

— Видела ее тут вчера. Встретились в универсаме. Набрала полную тележку рыбных консервов и яблочного пюре.

— Сочетание что-то не очень, — поморщилась Варя.

Соседка продолжала внимательно на нее глядеть.

— Меня насторожило ее поведение, — дождавшись, пока Анюта, устав вертеться на месте, отбежала к песочнице, продолжила Маргарита.

— Ну… запасаться консервами в нынешнее время не так уж и странно.

— Да уж… — понизила голос соседка. — Знаешь, что наши Олимпиаду в Лос-Анджелесе бойкотировали? Все надежды и чаяния зазря. Новый-то дед с ордой гэбистов… и, боюсь, с ним будет еще хуже, чем с «бровеносцем в потемках»…

— Про Олимпиаду слышала.

Спорт Варю никогда особо не интересовал, а тревог относительно будущего как страны, так и системы, которой она служила, ей и так хватало.

— Так что с Ольгой? — переспросила Варя только ради того, чтобы не поддерживать скользкую тему.

Маргарита Ивановна задумалась:

— Она же вроде не пьет?

— Нет. Насколько знаю, капли в рот не берет. Даже странно.

— В том-то и дело… Знаешь, мне показалось, она на «колесах». Какая-то чересчур возбужденная: глаза горят, слова опережают мысли. Я поймала ее у полки с рыбными консервами — она уж как-то слишком поспешно, будто чего-то боялась, набрасывала их в тележку. Консервы хороши для холостяка, водку закусывать, но не для матери маленького ребенка.

— Почему же? Моя время от времени шпроты с хлебушком да с лучком с удовольствием ест.