История цивилизации в Европе - Франсуа Гизо

За нею следовала другая партия, которую мы назовем партией политической. Она находила, что древние гарантии, законные ограничения недостаточны, что необходимо произвести существенную перемену, революцию не в формах, а в самой организации правительственной власти; что король и его совет должны лишиться всякой независимости и передать свое политическое преобладание палате общин; что правительство, в собственном смысле этого слова, должно принадлежать этому собранию и вождям его. Она сознавала свои идеи и цели не в таком ясном, систематическом виде, в каком мы теперь представляем их; но такова была сущность ее учения, ее политических стремлений. Вместо абсолютного самодержавия короля, вместо чистой монархии она верила в верховную власть палаты общин как представительницы страны. Под этим понятием скрывалась идея народной державности – идея, значение которой было далеко не вполне понятно для партии, столь же мало понимавшей и все последствия ее; верховная власть палаты общин – вот форма, в которую была облечена эта идея.

С партией политической революции стояла в тесной связи религиозная партия пресвитериан. Пресвитериане желали произвести в церкви такую же революцию, какую союзники их замышляли в государстве. Они желали, чтобы церковь управлялась собраниями, чтобы религиозная власть принадлежала целой иерархии собраний, соединенных между собою, подобно тому как их союзники хотели предоставить политическую власть палате общин. Но пресвитерианская революция отличалась большею смелостью и ясностью требований, потому что она домогалась изменения как форм, так и сущности церковного правительства, тогда как политическая партия стремилась только к перемещению центра тяжести и преобладания и не замышляла при этом никакого переворота в форме учреждений.

Вот почему не все вожди политической партии были расположены в пользу пресвитерианской организации церкви. Многие из них, например Гэмиден и Голлис, предпочитали епископов с умеренною властью, ограниченною чисто церковными обязанностями, и не препятствующею развитию свободы совести. Однако они вскоре отказались от осуществления этой мысли, потому что не могли обойтись без своих фанатических союзников.

Третья партия требовала гораздо большего: она утверждала, что необходимо одновременно изменить и сущность, и форму правительства; что вся политическая конституция неправильна и вредна. Эта партия отделялась от прошедшего Англии, отрекалась от народных учреждений и воспоминаний, чтобы положить основание новому правительственному строю, согласно с отвлеченною теориею, по крайней мере в том виде, в каком она представлялась реформаторам. Они замышляли не простой правительственный переворот, но социальную революцию. Вторая из указанных нами партий, т. е. партия политической революции, хотела ввести существенные изменения в отношения парламента к престолу; она хотела расширить власть обеих палат, в особенности палат общин, предоставить им право избрания в высшие общественные должности и высшее руководство государственными делами; но этим и ограничивались предложенные ею нововведения. Она нисколько не заботилась об изменении избирательной, судебной, административной и муниципальной систем, действовавших в государстве. Республиканская же партия замышляла все эти изменения, провозглашала их необходимость, одним словом – хотела преобразовать не только государственные учреждения, но и гражданские отношения, распределение частных прав.

Подобно предыдущей, эта партия также слагалась из оттенков религиозного и политического. К политическому оттенку принадлежали республиканцы в собственном смысле слова, теоретики Людло, Гаррингтон, Мильтон и другие. Рядом с ними стояли республиканцы по обстоятельствам и личным выгодам, главные начальники армии – Айртон, Кромвель, Ламберт, более или менее чистосердечные в первых своих порывах, но потом подчинившиеся личным видам и условиям своего положения. Вокруг них собиралась религиозная республиканская партия, все фанатические секты, которые признавали одну только законную власть – власть Иисуса Христа, и в ожидании Его пришествия желали правительства Его избранников. Наконец, вслед за этою партиею шло довольно значительное число второстепенных вольнодумцев и мечтателей, из которых одни надеялись достигнуть вольности, другие – имущественного равенства и всеобщей подачи голосов.

К 1653 году после двадцатилетней борьбы, все эти партии одна за другою окончили свою роль и окончили ее безуспешно; таково было по крайней мере всеобщее убеждение, с которым должны были бы согласиться и сами члены партий. Партия законной реформы, скоро оставшаяся позади всех, сделалась свидетельницею того, как древняя конституция, древние законы пришли в полный упадок, как победа повсюду осталась за нововведениями. Партия политической революции увидела падение парламентарных форм в новой сфере деятельности, в которую она хотела ввести их; она увидела, как после двенадцатилетнего господства палата общин, за последовательным изгнанием роялистов и пресвитериан, сильно уменьшилась в своем составе, навлекла на себя презрение и ненависть общества и сделалась неспособною к управлению страною. Республиканская партия, по-видимому, имела более успеха; за нею осталось и поле сражения, и власть; в палате общин считалось не более ста членов, и все они были республиканцы; они могли признать и провозгласить себя обладателями страны. Но страна безусловно отказывала им в повиновении; они нигде не могли действовать по своему усмотрению и не имели никакого влияния ни на армию, ни на народ. Не было ни общественной связи, ни безопасности; отправление суда остановилось или по крайней мере перестало быть правосудием; судьи руководствовались своими страстями, личными видами, духом партий. Недостаток безопасности ощущался не только в личных сношениях граждан, но и на больших дорогах: они кишели ворами и разбойниками; всюду царила анархия, материальная и нравственная; палата общин и Республиканский государственный совет оказались бессильными для прекращения ее.

Итак, три великие революционные партии последовательно остановились во главе движения и старались управлять страною по своему разумению и по своей воле, и ни одна из них не имела успеха в этом деле. Все три потерпели совершенную неудачу и окончательно растратили свои силы. «Тогда, – говорит Боссюэ, – появился человек, который ничего не предоставлял случаю и по возможности все извлекал из-под власти судьбы, расчетом и предусмотрительностью», – выражение в высшей степени ошибочное, опровергаемое всеми фактами истории. Никогда и никто больше Кромвеля не полагался на свое счастье, никогда и никто не рисковал больше чем он, не подвигался вперед с такою отвагой, без намеренья, без цели, но с полной решимостью предаться судьбе, куда бы она ни повела его. Безграничное честолюбие, удивительное умение извлекать из каждого дня, из каждого обстоятельства какую-либо новую выгоду, искусство пользоваться случаем, без всякого притязания управлять им, – таковы отличительные свойства Кромвеля. Он достиг того, что может быть никогда не удавалось подобным людям: он умел приноровиться ко всем самым разнообразным фазисам революции; сначала предводитель восстания, поборник анархии, самый горячий из английских революционеров, – потом человек антиреволюционной реакции, восстановленного порядка, новой общественной организации. В нем одном совместились все роли, которые в течение революции обыкновенно разделяются между величайшими деятелями ее. Нельзя сказать, чтобы Кромвель был Мирабо: ему не доставало красноречия, при всей своей деятельности, он ничем не отличился в первые годы долгого парламента. Но он был последовательно Дантоном и Бонапартом. Он больше всех содействовал низвержению власти, и он же восстановил ее, потому что никто, кроме него, не сумел овладеть и воспользоваться ею. А между тем правительство было необходимо; он имел успех там, где все терпели неудачу, – и вот его право на владычество. Сделавшись главою правительства, этот человек, до тех пор столь ненасытно честолюбивый, постоянно стремившийся вперед, с неизменным счастьем и с твердым намерением никогда не остановиться, – обнаружил такой здравый смысл, такое верное понимание возможного и невозможного, что обуздал самые сильные страсти свои. Он питал чрезвычайное влечение к абсолютной власти, страстное желание возложить на себя корону и передать ее своему семейству; но он отказался от последнего намерения, потому что своевременно увидел его опасность. Что касается до абсолютной власти, то хотя он и пользовался ею на самом деле, но всегда понимал, что она противна духу времени, что революция, в которой он принимал участие, за которою следил во всех ее фазисах, была направлена против деспотизма, и что неизменное желание Англии – быть управляемою посредством парламента и с соблюдением парламентарных форм. Вот почему он сам – деспот и по природе, и на деле – решился поставить рядом с собою парламент и разделить с ним управление Англиею. Он обращался последовательно ко всем партиям; он пытался составить парламент из религиозных энтузиастов, из республиканцев, из пресвитериан, из офицеров армии. Он употреблял все меры, чтобы образовать парламент, который имел бы желание и силу действовать за одно с ним самим. Но усилия его были тщетны; каждая партия, призванная заседать в Вестминстере, старалась исторгнуть из его рук правительственную власть и, в свою очередь, присвоить себе господство над страною. Конечно, первою мыслью Кромвеля были его различные выгоды, личные страсти. Тем не менее если бы он отказался от власти, то на другой день он без сомнения был бы вынужден снова принять ее. Никто, кроме Кромвеля, не мог в это время управлять с некоторою правильностью и справедливостью: ни пуритане, ни роялисты, ни республиканцы, ни офицеры. Это было доказано событиями. Невозможно было предоставить парламентам, т. е. партиям, заседавшим в парламентах, власть, которую они не могли удержать за собою. Таково было положение Кромвеля: его правительственная система, по собственному убеждению его, не соответствовала желаниям страны; необходимость его власти была очевидна, но она никем не признавалась добровольно. Ни одна партия не видела в его господстве окончательного правительства. Роялисты, пресвитериане, республиканцы, самая армия, т. е. партия, по-видимому, всего более преданная Кромвелю, – все были убеждены, что управление его не что иное, как переходное состояние для Англии. В сущности, он не властвовал над умами, он всегда был крайним, за неимением лучшего, средством, временною необходимостью. Протектор, неограниченный повелитель Англии, принужден был постоянно и всеми силами заботиться об удержании за собою власти; ни одна партия не могла заступить его место в правительстве, но все одинаково чуждались его, все одновременно угрожали ему.