Великая судьба - Сономын Удвал

— В то время ничего нельзя было сделать! Да я думаю, что и вы, человек выдержанный и немногословный, не стали бы вмешиваться, поняв, что это бесполезно. Сухэ-Батор велел узнать у вас: может, вы сумеете встретиться кое с кем?

— Да-да. Ко мне уже приходили люди, но я ничего сам толком не понимал. Ну, а после встречи с вами я точно на свет вышел.

Жав собрался уходить.

— Подумайте о словах Сухэ-Батора, — сказал он на прощанье. — Если надо будет встретиться, я сам вас найду. — С этими словами он исчез в темноте.

* * *

Чтобы просить помощи у Советской России, падо было иметь письмо с печатью богдо. Да-лама Пунцагдорж и Хатан-Батор Максаржав должны были встретиться с богдо и любыми средствами добиться, чтобы он поставил печать под письмом. Собственно, Да-лама Пунцагдорж не знал, что в письме говорится о помощи Народной партии. Дело в том, что Сайн-нойон-хан Намнансурэн, чин-ван Ханддорж и еще несколько князей хотели получить помощь от царской России и Да-лама был с ними заодно. Вот почему и он искал способа отправить письмо в Россию и даже несколько раз докладывал об этом богдо. Он почти склонил его на свою сторону. Однако приближенные богдо были против того, чтобы обращаться за помощью к России, и называли другие страны. В конце концов у богдо голова пошла кругом, и он ужо ничего не мог понять.

Максаржав взял у членов Народной партии письмо и передал через приближенного богдо Намсарая, что просит аудиенции. Богдо дал согласие.

Возле Зеленого дворца царило безмолвие. Не слышно было никаких звуков, кроме колотушек сторожей, которые ходили вдоль ограды. Вблизи дворца не разрешалось останавливаться караванам, запрещено было держать скот и собак. В тишине отчетливо слышался стук копыт по деревянному настилу моста через Дунд-гол.

Максаржав подошел ко дворцу. Он снял с пояса нож, поправил дэли и вошел в покои богдо. Оставить при себе нож, с которым обычно монгол не расстается ни дома, ни на охоте, считается признаком враждебности, и, входя во дворец владыки, каждый должен расстаться с оружием.

Почтительно осведомившись о здоровье богдо, Максаржав сел на маленький стул перед тропом.

— Я просил у вас аудиенции в связи с письмом в Советскую Россию — вам уже докладывали.

— Слышал об этом, но никак не думал, что придете именно вы.

— Я считаю, что другого выхода у нас нет. Красные победили. Не сможем ли мы с их помощью прогнать китайцев?

— Красные свергли своего царя...

— Да, но с тех пор прошло уже три года... А кроме того, нас это не касается. Главное — они могут помочь нам избавиться от врагов. — Максаржав выжидательно смотрел на богдо. Он отметил, что владыка выглядит значительно хуже, чем в прошлый раз.

— Вот здесь надо поставить печать. — Он достал письмо из-за пазухи и положил перед богдо.

Богдо вынул ключ из чехла, открыл стоящий рядом шкаф, вытащил квадратную деревянную шкатулку с выпуклой крышкой и достал печать. Он взял письмо, поднес его близко к глазам, а затем, положив на стол, нащупал печать и поднес ее к бумаге. Ма-гун чуть заметно подтолкнул руку богдо к тому месту, куда надо было поставить печать, и богдо опустил ее на бумагу. Максаржав поспешно сложил письмо и, убрав его в конверт, спрятал за пазуху. А богдо снова положил печать в шкатулку, поставил ее в шкаф и запер на ключ. «Кому же служит этот человек, знающий только одно — войны и сражения?» — подумал богдо, но ничего не сказал Максаржаву и позвонил в колокольчик, вызывая слугу.

Максаржав вышел из дворца и, вскочив на коня, сразу же пустил его рысью. Когда он подъехал к условленному месту, его уже ждали два всадника, которые издали следили за Максаржавом — им было приказано охранять полководца.

— Да будут успешными все ваши дела! — сказал им Максаржав и повернул коня к дому.

* * *

Деревянная лестница внутри двухэтажного каменного здания, построенного китайцами — сейчас здесь был штаб гаминов, — вела к двустворчатой двери. В штабе допрашивали халхасцев и русских, бурятов и казахов; потом арестованного вели по лестнице и ставили перед дверью, если он еще мог стоять, а если он был уже совершенно без сил, его клали на пол, накидывали ему на шею веревку, переброшенную через крюк, вбитый в стену снаружи, и, открыв дверь, толкали несчастного — тот повисал на крюке. Первое время китайцы собирались смотреть на казнь, по потом перестали, эта процедура стала привычной. Тело казненного закапывали в землю, чтобы никто не знал, куда и как исчез человек.

Министерство Сюя готовило арест Максаржава и Дамдинсурэна. Сюй понимал, что, если он начнет арестовывать одного за другим прославленных полководцев Монголии, это вызовет почти такое же возмущение, как если бы в тюрьму посадили самого богдо. Поэтому он решил ограничиться лишь арестом Максаржава и Дамдинсурэна — это должно произвести устрашающее впечатление на народ. «Да и что могут противопоставить отлично вооруженной китайской армии эти безоружные и забитые монголы? Максаржав называет их «мой народ», а этот народ едва насчитывает полмиллиона. Ни к чему этим нищим кочевникам столько земли!»

А Максаржав собирал силы, он объехал аймаки Тушэ-хана и Засагт-хана с призывом: «Довольно китайцам бесчинствовать у нас! Пора начинать борьбу! Готовьте цириков и оружие».

Однажды он встретился с Жавом, и тот сказал ему:

— Если выступим слишком рано, зря потеряем людей. Нужно нам собраться вместе и все обсудить.

* * *

Наступил первый месяц осени 1920 года. Максаржав послал в свой хошун Того, чтобы он помог Цэвэгмид ц детям; при нем остался Сурэн, который сражался вместе с ним еще под Кобдо. Они поставили маленькую юрту на берегу Дунд-гола и стали ждать новых известий.

Был тихий осенний день. Максаржав поил в реке коня. Хотя дождей давно не было, трава все еще зеленела и пестрели яркие цветы. В кустах щебетали птицы, перескакивая с ветки на ветку. Максаржав с грустью смотрел на них. «Они совсем как мои дети, шумят и скачут, не ведая забот... И все-таки никак не могу взять в толк: почему богдо-хан пошел на такое унижение, согласился кланяться портрету китайца? Может, у него были какие-то тайные планы?»

Вдруг из кустов поднялись китайские солдаты — их было не меньше тридцати, — и тут же откуда-то подъехала машина. Максаржав понял, что китайцы выследили его, и вскочил на коня.

«Скакать к лесу и пытаться спастись? Нет, это недостойно звания батора, я встречу врагов лицом к лицу!» — решил Максаржав.

Молоденький китайский офицер спрыгнул с машины.

— Максаржав-ван, соблаговолите сойти с коня! Вы видите, сопротивление бесполезно. Если попытаетесь бежать, я выстрелю немедленно. Хотя вы знаете, мы люди культурные, образованные и без достаточных оснований такого не допустим.

Он не успел еще закончить фразу, как подбежали солдаты и схватили за повод коня Максаржава. Сурэну не позволили приблизиться к полководцу, солдаты постарались оттеснить его подальше. Двое китайцев хотели было помочь Максаржаву сойти с коня, но он, оттолкнув их, спрыгнул сам.

— Не говори Цэвэгмид, не заставляй ее волноваться, — сказал он, передавая Сурэну повод.

Гамины усадили Максаржава в машину и повезли в Хурэ.

Едва они подъехали к тюрьме, широкие ворота отворились и пропустили машину. Максаржава привели в камеру, где уже было много арестованных, и заперли за ним дверь.

— Хатан-Батора арестовали, — зашептались люди в камере.

— Хатан-Батор, идите садитесь сюда, здесь не так сыро.

— Гамины совсем обезумели — арестовать такого человека!

— Манлай-вана тоже арестовали. Его пытали, говорят.

— Не слышали, как он себя чувствует? — спросил Максаржав.

— Кто знает...

— Нас здесь жестоко избивают. Некоторые не выдерживают истязаний. А китайцы на место погибших тут же приводят новых арестованных.

— Так нас всех постепенно поубивают...

— Всех не перебьешь! Будьте мужественны! Монголия — это не только мы с вами, — сказал Максаржав.

Назавтра его вызвали на допрос. Началось следствие. Сюй получил приказ из Пекина: попытаться привлечь Максаржава и Дамдинсурэна на свою сторону — и потому для ведения следствия по делу Максаржава прислал чиновников из управления.

В маленькой комнате — всего четыре шага в длину и четыре в ширину — стояли низкие стулья с шелковой обивкой и мраморный стол на ножках из сандалового дерева. На столе были выставлены закуски, черный цветочный чай, лежали дорогие папиросы.

Следователь сидел, удобно облокотившись на стол, он жестом пригласил Максаржава сесть.

— То, что вы пожаловали сюда, одновременно и радостно, и печально. Безусловно, мне приятно видеть вас здесь: это говорит о том, что крепнет мощь нашего государства. Печальным же мне кажется то обстоятельство, что великий полководец, который водил в бой тысячную армию и сам всегда был впереди под развернутым знаменем, сидит теперь здесь и дает показания мне, низкорожденному. Но мне кажется, мы должны найти общий язык. Старшие и младшие братья могут ссориться и мириться, но все равно это одна семья. У нас, в Пекине, вас уважают как прославленного героя. Забудем все, что было прежде, давайте жить в мире. Не хотите ли выпить чаю? Завтра я велю приготовить для вас чай с молоком. Вы знаете, Максаржав-ван, — продолжал чиновник, слащаво улыбаясь, — я человек из министерства Сийлэнбу. Наш министр просил передать вам привет.