Формула успеха - Фредерик Филипс

Хейзинга нашел для меня кров по соседству, у людей по фамилии ван дер Верд. Кроме меня, они прятали еще и еврейскую девушку, но за две недели пребывания там я видел ее только Один раз. Мое письмо жене, отправленное из Гааги, прибыло вовремя. В нем говорилось, что писать мне можно на почтовое отделение в Грау. Сильвия тут же показала его члену директората Дейкстерхейсу, который, в свою очередь, немедленно сообщил о нем «вервальтерам». Значит, решили они, я, по-видимому, где-то в Фрисландии.

Погода стояла прекрасная, но тем трудней было томиться в моей чердачной комнатке. Так хотелось на волю! Мой зять Франц Виландер-Хейн тоже скрывался — в загородном имении, расположенном между двумя крупными реками, у деревни под названием Зулен. Вот я и решил, что отправлюсь именно туда, на природу, велосипедом. Перед отъездом я сутки провел в доме Хейзинги — они устроили нам с Сильвией свидание. У хозяев было трое детей, и они даже не подозревали, что дядя Франц и тетя Сильвия прячутся у них на чердаке. Там мы смогли обсудить все дела и попрощаться друг с другом — кто мог сказать, надолго ли.

В шесть тридцать утра, когда сотни велосипедистов ехали на работу, я пустился в путь, крутя педали за Хейзингой, с портфелем на багажнике, где лежали зубная щетка и бритва. На мне был плащ с поднятым воротником — я думал, никому на свете меня не узнать. Но куда там! В тот же вечер родственница нашей горничной сказала Сильвии:

— А господин Филипс-то в Эйндховене!

— Не может быть, — покачала головой Сильвия.

— А муж говорит, что точно видел его утром, едучи на работу!

К полудню я добрался до Оса, который в тридцати милях от Эйндховена. Заехав на тамошний филипсовский завод, попросил вызвать управляющего, но тот был в отъезде. Тогда я отправился постричься, потому что знал, что, когда скрываешься, опасно показываться у местного парикмахера. День был чудесный, и я катил по направлению к Зулену в превосходнейшем настроении. Поездка радовала несказанно. В кармане у меня лежали отлично сделанные документы на имя моего покойного зятя Варнера ван Леннепа. Центральный документальный архив в Гааге был целенаправленно разрушен авианалетом британцев, так что до правды не докопаться, и, если меня арестуют, так и скажу, что зовут меня ван Леннеп.

Пока я крутил педали по направлению к Зулену, мое «второе я» плавало где-то в Фрисландии. Ночью, перед отъездом, на чердаке, я написал еще одно письмо жене, которое потом должны были отправить из Бельгии. В нем говорилось, что еду по Арденнам, места вокруг восхитительные, глухие сонные леса — лучшее место, чтобы унять нервы. Чувствую себя уже сносно, писал я. Это письмо также приземлилось потом на письменный стол «вервальтера».

В Зулене я прекрасно устроился по соседству с такими же, как я, беглецами. Мы играли в пинг-понг в саду и чувствовали себя так беззаботно, что совсем не думали о мерах безопасности. Жена и младшая сестра беспокоились больше и решили, что разумней было бы удалить мои выступающие вперед передние зубы. Из-за этих зубов, считали они, не узнать меня просто невозможно. Я же ни в какую не соглашался. Такая перемена во внешности для меня была бы равносильна утрате самого себя.

Но положение мое было совсем не так прочно, как мне хотелось думать. Внезапно 16 августа я узнал, что немцы арестовали Сильвию. Это поразило меня в самое сердце. Я был совершенно бессилен. Оставалось только молиться.

Это был один из немецких приемчиков — схватить жену и детей, чтобы мужчина сдался. Мы с Сильвией обсудили такую возможность загодя и пришли к выводу, что ни при каких условиях я сдаваться не должен. Но теперь предположения стали реальностью. Несколько квислинговцев явились в Гольф-клуб арестовать Сильвию. С тремя старшими дочерьми жена занимала одну из раздевалок. На стене висели оранжевые платья, сшитые из флагов в предвкушении освобождения. Это разозлило квислинговцев еще сильней. Просидев с полдня в помещении гестапо в Эйндховене, Сильвия вместе с тремя руководящими работниками «Филипса» была отправлена в Вюгт. Но пусть она сама расскажет свою историю.

Сильвия рассказывает…

Мы спрашивали себя, куда нас везут. В Вюгте есть дорожная развилка — одна дорога, столь хорошо мне знакомая, ведет в Харен, другая — в концлагерь. В деревне мы ненадолго остановились у местного отделения гестапо. Нас четверых на несколько минут оставили без присмотра. Мы сидели в машине, с некоторым беспокойством слушая новости Би-Би-Си.

Выяснилось, что все-таки — Вюгт. От въезда в лагерь до охраняемых, как бастион, ворот, примерно с полкилометра, я шла в сопровождении охранника. Едва мы тронулись в путь, как он спросил меня:

— Скажите, госпожа Филипс, чем объяснить, что вы не боитесь?

Я с удивлением посмотрела на него.

— В прошлом году я присутствовал при аресте вашего мужа, — объяснил он.

За те несколько минут, что у нас оставались, я попробовала рассказать ему, почему не боюсь. Между тем разговаривать с заключенными запрещалось, и когда мы подошли к воротам, ему сильно попало.

Некоторое время я провела в ожидании, и вдруг в окно послышался хорошо знакомый мне голос: это близкий друг Фрица еще по Делфту, Ганс ван Кетвих-Версхур, в то время заключенный, работавший в лагерном управлении, пытался меня приободрить.

Первую ночь я провела в камере, а наутро была доставлена в барак, где содержалось примерно сто женщин. День напролет они сидели за длинными столами, свивая веревки. Особенно тепло приветствовали меня жительницы Эйндховена. Никогда не забуду, как там спали. Железные кровати были установлены длинными рядами в два этажа и связаны между собою, так что, когда кто-нибудь поворачивался на бок, весь ряд содрогался.

С непривычки в первую ночь я почти не спала. Заметила, что по рядам ходит одна из заключенных, присматривая за товарками, предлагая свою помощь. Как это чудесно, подумала я, что она может сделать что-то для других. И тут же в моем мозгу вспыхнула мысль: «Ты тоже можешь. Ты можешь научить их слушать Меня». Это была самая вдохновляющая мысль. Итак, днем за работой мы перешептывались (разговаривать было запрещено, но кто же удержит от болтовни сотню женщин!), а ночью, когда охранники уходили, сбивались в уголок. У нас имелся один экземпляр Нового завета (что, вообще говоря, не позволялось), и это было огромной поддержкой. В отсутствие священника очень важно было сделать так, чтобы для нас стало фактом: Бог говорит с нами в наших сердцах.

Я рассказала им, как много эта вера изменила в моей собственной жизни, как изменилось мое отношение к мужу, к детям, да, по правде говоря, решительно ко всему. Рассказала, как вот только что, в концлагере, поняла, что новую жизненную цель, только что обретенную мною, никто не в силах отнять. Моей первой целью было иметь счастливую семью. Понемногу, почти неразличимыми шажками, эта цель разрослась и стала желанием внести свой вклад в строительство целого нового мира, такого, каким задумывал его сам Господь, — уж конечно, без войн и концлагерей. Снова и снова наши беседы возвращались к тому, что в возведении нового мира принять участие может каждый.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});