Дьявольская карусель - Александр Лекаренко

Когда, еще слегка спросонья спустившись в полуподвал, он сунул ключ в замочную скважину, - незапертая дверь душевой неожиданно открылась и он увидел голую женщину, стоящую к нему спиной,. Разумеется, как воспитанный че­ловек, Алеша тут же прикрыл дверь. И прирос к полу. Он не мог сделать ни шагу, ноги не слушались его. И он стоял там, таращась в черный дермантин двери, на который сетчатка его глаз проецировала изображение женщины, - ее спину с глубокой ложбинкой, ее зад, ее ноги. Через несколько томительных мгновений, до него дошло, что голая женщина, - это девочка Инга Зиброва. Не это ничего не изменило, - его тело зажило своей жизнью, оно отказывалось повиноваться. В следующее мгновение в его голове пронеслась серия видений, напоминающих десяток порнофильмов, прокручиваемых одновременно и с огромной скоростью. Он распахивал дверь, он врывался. Он тихо проскальзывал внутрь. Дверь открывалась и стоя на пороге, Инга призывно улыбалась ему. Инга виз­жала, стоя на четвереньках, когда он насиловал ее сзади. Он распинал ее на мокром полу, стуча коленями об кафель. Он прижимал ее к стене, тискал ее грудь, выл, кусался и его мозг переживал по оргазму в каждом кадре и в каждом нейроне. Он успел сделать ей предложение, жениться, съездить на Багамы и провести с ней тысячу и одну ночь в отелях на побережье, - почти не видя ее лица, - весь мир с его пальмами, островами и щербатым кафелем заслонила ее задница со следом от бикини и сияющими каплями воды на белоснежной коже.

В конце-концов, он обнаружил себя сидящим за столом на первом этаже и перебирающим какие-то бумажки, на которые падали капли пота с его лба. Он тяжело дышал, был насквозь мокр, как-будто переплыл океан и не поднял головы когда троица гуськом проплыла мимо него в свою комнату. Но успел увидеть последнюю, - Эвелина улыбнулась ему через плечо, глянув на него из темного проема двери, - она поймала его взгляд, она его поймала.

Разумеется, если бы кто-то рассказал ему такую историю раньше, он бы только  усмехнулся. Но теперь ему было не до смеха. Он добрался до дому, завалился спать и весь день видел во сне голую Ингу, а ночью проснулся и сидя за бу­тылкой водки, понял, - что бомба взорвалась, нельзя безнаказанно душить либидо, нельзя безнаказанно заглядывать в душевую к купающимся девочкам, - око за око, Анакреон превращается в козлика.

Г л а в а  9.

Может быть инцидент и не получил бы своего развития, - если бы он не был лишь первым актом, заранее заготовленного сценария. На следующий день, Зе­бра уже не смогла сбить его с ног взглядом в упор, - как она это сделала да веча задом, - он даже разозлился, хотя и должен был признать, что девка сногсшибательно красива, не так уж по-кобыльи тупа и по яйцам ему попала крепко. В тот же день, они снова явились к нему, - на урок.

«Оральная практика», - вот что крутилось в его воспалившемся мозгу, когда они читали текст, тщательно артикулируя звуки, - у Гелы губы были еще лучше чем у Инги, а у Эвелины, - столь исчезающе нежны, что их прикосновение ощущалось на расстоянии, он чувствовал, как у него приподнимается крыша от ее дыхания. Все трое пришли в облегающих эластиковых шортах и майках, - после физкультуры. Его изнывающий нос чувствовал, что им требуется душ, они все, черт возьми, вчетвером нуждались в нем, - но душ в «спецухе» был недоступной роскошью в непомывочный день. Если бы предыдущей ночью, после принятой по­лубутылки водки, Алеша не принял меры, - он бы изныл от нужды, не высидев до конца урока. Но его либидозный организм требовал не одной ночи и не од­ной пары рук для профилактики, он восстанавливался столь быстро, что к кон­цу Алеша приблизился уже с дрожащими руками и выжатым, как лимон, он так рявкнул на учениц, - что они, переглянувшись, пулеметной очередью вылетели из классной комнаты. Но он продолжал видеть их то здесь, то там втечение всего рабочего дня, они путались в мыслях и были за каждым углом запутанных коридоров, - если только действительно были, - их глаза, их губы, их задницы, их груди с сосками пропечатывающими копеечный эластик сплетались в оргии тел, - шестирукой, как индусская богиня и пронзали его, как голема, шестико­нечной печатью, они были, - 666,- вырезанным на его сжимающемся в кулак сер­дце, ударом, тройным прыжком в пропасть, шестилучовой звездой, испепеляющей его мозг. Если бы директриса заведения, - ведьма с жестяной волосней и же­лезными зубами, - могла увидеть мысли и яды бродящие в сердце учителя анг­лийской словесности, она погналась бы за ним с ржавой пилой, чтобы кастри­ровать, загнав в глухой угол, под хохот и улюлюканье столпившихся за ее ко­стлявой спиной суккубов.

Все складывалось один к одному, баш на баш, как зерна на четках Сатаны, - уже отработав срок и собираясь домой, он вдруг был призван в кабинет настоятельницы.

Она встретила его стоя, с тощей папкой под мышкой и сказала, - Мне очень жаль, но придется поработать, - голосом гвоздя по стеклу, отметающим все возражения. -Учитель труда не вышел и не сообщил, возможно заболел, - она постучала крестцом по дребезжащей дверце канцелярского шкафа, - А может, напился или слава те Господи, попал под машину. Короче, дам ключ от телевизора и отгул к выходному. Надо подежурить сверхурочно, - нет выхода. - Вряд ля Господь был виновен в том, что трудовик напился, попал под маши­ну и заболел, - щелкнули четки и черный шар закатился в лузу, - выхода не было.

Г л а в а  10.

Около полуночи, Алеша сидел за столом в пустом коридоре и смотрел на лист бумаги, в конусе света от настольной лампы и свои руки. Руки рисовали, как заведенные,- женщину сзади. Рисовальщиком Алеша был плохим и чудовищные задницы, которые он пытался втиснуть в одну проекцию с чудовищными грудями, напоминали помесь «Герники» с кошмарами Босха. Но эрекцию вызывали чудовищную - или эрекция разума вызывала чудовищ?

Еще пару недель назад он стал молодым учителем, завязавшим с тяжелым прошлым и вышедшим на светлую дорогу в темных джунглях спецшколы, - впереди вставало солнце. Что случилось? Разве кто-то вычистил его сознание и на­чал с нового листа, - рисовать задницы? Он остался тем же, - те же руки, те же ноги, одна голова. Что же делает его способным на любые безумства, что превращает его в пятилучевую звезду, готовую сжечь себя и все вокруг? Кто перечеркивает весь жизненный опыт и чертит курс его жизни, - каплями половых гормонов в его крови? Кто этот Тот, рисующий знаки?

Они появились бесшумно, из темноты своей спальни, не произведя ни звука и не примяв ни единого ядовитого цветка в его мыслях, - но он почувствовал. И поднял голову от портрета Инги сзади, - она стояла перед ним в фас. Он судорожно сжал руки на своем листе бумаги, - Инга облизнула губы.

В «спецухе» особым шиком считалось обрезать ночные рубашки намного выше колен, - убирая заодно и ненавистный штамп. За это наказывали, но девочки в один голос оправдывались тем, что материя им нужна для гигиенических надо­бностей. Это была правда, - тампонами здесь не пахло.

В воздухе витал аромат особой смеси, применяемой в «спецухе», - аптечный запах кока-колы и спиртовой настойки боярышника, - бутылкой, Гела покачивала в руке, Эвелина появилась последней.

- Пожалуйста, - сказала Инга, наклоняясь к столу, - Ну, пожалуйста, - развя­занные у ворота тесемки ее рубашки, почти коснулись Алешиных рук, стиснутых на ее портрете. - Что? - хрипло каркнул он. - Ну, пожалуйста, пустите нас в душевую, - сказала Инга. - У нее сегодня день рождения, прямо сейчас, - сказала Гела, - Что же нам, клей нюхать под одеялом, как свиньи? - Мы ни­чего страшного не сделаем, - тихо сказала Эвелина, - Можете пойти с нами и посмотреть. -

И он пошел с ними посмотреть, - Мальчик-Кровавый-Пальчик, ведомый тремя девочками-людоедками.

В запретной комнате Эвелина извлекла откуда-то секретную лампочку и вру­чила ее длинной Инге. Длинная Инга заменила ею  обычную и вспыхнув алым, инфернальное пространство предбанника быстро налилось багрово-синим светом, - лампочка оказалась окрашенной красной гуашью, половина которой моментально обгорела и все вокруг приобрело оттенок венозной крови. Напряженно гудело в трубах или в ушах, бились сердца, не слыша друг друга, каждое, - за фиолетовыми кулисами собственной похоти, крылатые тени замерли под потолком, - на багровой сцене, в атмосфере дешевого мыла и пота, разыгрывалась четырехгрошовая драма, - орел или решка?

- Блядь, - сказала Гела, - Я извиняюсь, - она подняла хлопнувшую об пол бу­тылку. Раздались редкие аплодисменты, - Хорошо, что пластиковая, - ироничес­ки сказала Эвелина.

Когда они спускались вниз, у них ничего не было, кроме сиротских рубашек на голом теле и бутылки в руке Гелы и вдруг, - откуда-то из темных углов, появился пестрый плед, медная ваза с фруктами и тонкие пиалы, расписанные розовыми цветочками, - Алеша понял, что его разрешение на вход, было просто входным билетом на заранее подготовленный спектакль. - Скорее, скорее, - подгоняла Эвелина, - Скоро полночь, скоро Зебра ро­дится. - Действительно ли родилась Инга в полночь, проверить было невозможно, - но что значила действительность в инфернальном пространстве действа и чем этот час был хуже любого другого, для начала праздника жизни?