Дьявольская карусель - Александр Лекаренко

Г л а в а  4.

Очень сильной стороной Миши была нежадность и скрупулезная честность в делах, - за это ему доверяли те, кто его не любил и любили те, кому с ним нечего было делить. Первая Алешина попытка сорвалась, но Миша честно заплатил ему пять штук, - за вредность. Собственно, за вредность следовало за­платить неизвестно откуда вывернувшемуся телохранителю, о котором Миша ни­чего не знал, павшему на поле боя с ножевой раной в печень, - но выжившему, благодаря хозяину мгновенно доставившему его в больницу. Миша сказал, - что хватит, мол, настрахали на всю оставшуюся жизнь и на второй попытке не настаивал, но Алеша не мог ответить черной неблагодарностью на проявленное к нему благородство - и закончил дело через пару недель, подтвердив свой статус и полив росток своего профессионального достоинства, - чужой кровью.

Миша следил за ходом расследования издалека, но по-родственному пристально, сообщая Алеше о всех его поворотах. Расследование пошаталось туда-сюда да и увяло, как пьяный под забором, через три месяца все забыли о предпри­нимателе, умершем у ворот кооперативного гаража, от удара гвоздя, вбитого в доску, а затем, - в его затылок, - может и сам упал. Родственники-то, ко­нечно ходили и им отвечали, - да, да, ищем,- но уголовное дело уже примостилось на полке среди десятков других «глухарей», - кого было искать, если никто никого не видел, буржуй был пьян, а о ранении водителя в милицию не сообщалось? Постепенно и родственники, получив все необходимые справки и начав входить или предвкушать вхождение через три месяца в права наследова­ния, - утешились, поставив роскошный памятник, в котором поучаствовал и Ми­ша. Все это время, Алеша не сидел в подполье, отращивая бороду, он открыто работал у Миши, - экспедитором, точно зная, что никто не способен обнаружить мелькнувшую через забор тень без лица и пальцев, - он сам убивал чело­века по номеру автомобиля и гаража. Милиции и в голову не пришло поинтере­соваться Мишей, - с чего было интересоваться? Слишком далеко он был от народа, а Марина, которая была намного ближе, слишком любила его дом в Анталии и бриллианты для диктатуры пролетариата, чтобы не уметь хранить тайны,

У всех была «крыша». В то время, как впрочем и в любое другое, - самой обширной «крышей» была милиция. Но у этих благодетелей правая рука не знала, что творит левая, они часто пересекались, им приходилось платить дважды. На криминальном уровне такие вопросы решались путем «стрелок». Но куда можно было пойти, если тебя «крышуют» менты? Тогда старые волкодавы уже ушли, а щенки, набранные из вчерашнего хулиганья, грызлись между собой как соба­ки, от них можно было ожидать всего, - от «крытки» и до беседы на проселоч­ной дороге. Миша платил гигантские деньги «крыше» не ментовской, но он по­нимал, что один честный и готовый на все самурай, - стоит бригады, на все способных «крышатников» любой масти /и у него хватило ума держать язык за зубами, когда один из «крышатников» стал уважаемым бизнесменом и членом парламента, а некоторые из ментов, которым он давал на водку, - начальниками управлений/, Миша понимал с кем имеет дело в лице Алеши и уже убедился в его способности решать вопросы честно и окончательно, - Алеша купался в де­ньгах, которые по Мишиным меркам были копейками, но Миша не обижал, Миша платил честно,- намного больше, чем платили другим бойцам в этой сфере де­ятельности. Железной.

Железо. Никогда в жизни Алеша не видел такого железа, теперь стало доступным  все, - «астры», «береты», «чезетты», - как женщины и - станки, вы­соковольтные опоры, локомотивы, - по цене железа и добываемые с помощью же­леза, стоящего, как валютная проститутка, - были бы деньги. Как угорелый, метался Миша по стране, уже поделенной, но еще не закрепленной за новыми хозяевами, волоча за собой обалдевшего от железа и крови Алешу, - «разобра­ться» в Волгограде, - ужинать в Белгороде, НЭП 20-х был мелочью, детской игрой, по сравнению с НЭПом 90-х, - Великим Переделом, эпохальным грабежом самих себя с целью сбыта барыгам, ботающим по фене европейских языков. Ми­ша вошел во вкус хозяина не только своей жизни и ввел Алешу, - который дал ему попробовать, - вместе и не сознавая этого они вошли во вполне феодальные отношения «хозяин-самурай» и сеяли вокруг себя безнаказанную смерть, с быстротой молнии перемещаясь и перемещая железо по гигантским простран­ствам, засеваемым зубами дракона многими тысячами, подобных им. В быстрых переговорах, где счет велся только на баксы и как в очко на пальцах, Алеша слышал цифры,- «триста тысяч», «пятьсот тысяч», - но следил-то он не за цифрами, а за глазами и руками и когда все это закончилось быстрым бегством Миши за кордон, не так уж много и осталось в его руках, кроме чис­той пары пистолетов и абсолютного неумения делать что-то, превосходящее натяжение курка.

Г л а в а  5.

Оказалось, что эта эпоха в жизни Алеши, заняла всего лишь год да несколько недель, - за это время он заработал не менее трехсот шестидесяти пожизненных сроков в самой вонючей и грязной дыре, самого нижнего из кру­гов ада - или одну быструю пулю в лоб, если бы жив был товарищ Берия. Но проклятый сталинизм ушел в прошлое и ночной грохот сапог не нарушил мир­ного сна Алеши, - все утонуло в грохоте рушащейся империи и пыль улеглась, солнце взошло.

Но как глядеть в лицо солнцу новой жизни, человеку не имеющему за душой ничего, чтобы ее приятно отягощало, - грошей, например? Алеша искупался в деньгах и они стекли с него, как вода и высохла последняя капля в лучах восходящего солнца, - солнце утомило его, не утолив его жажды. Чего? – «Не вкусив от млека и меда и се - аз умираю», - взбрело в его утомленную солн­цем голову, когда он лежал на поляне в лесу, окружавшем его дачу. Хотел ли он денег на самом деле? Или деньги были предлогом, - чтобы убивать? Де­лать то, чего он на самом деле хотел, прикрывшись корыстью, как щитом, что бы не блестело безумие? Но хотел ли он убивать? И чего он вообще хотел? Он вынул из-под голого бедра теплый пистолет я заглянул в его муд­рый глаз. Ну? Но истине всегда не хватает натяжения курка, чтобы поразить мир. Ей всегда требуется кто-то, прилагающий усилие и тогда, - она либо распинает его, либо сама раскидывает мозгами по зеленой траве, - вот она, истина, лежащая изнасилованной под солнцем жизни. Он плюнул, протер пальцем зеркальное влагалище ствола и пошел домой, - влачить свою жизнь.

Ночью ему приснился чабан, - как бурхан, с улыбкой и сплетенными мудрой пальцами. - Зачем ты грустный? - спросил он,- разве ты забыл, что надо улыбаться? - Я помню, - сказал Алеша, - И понимаю теперь, зачем клоун ри­сует улыбку, - иначе заболят губы. - Мы все, - клоуны, - вздохнул бурхан, - Кто-то дергает нас за веревочки, а мы думаем, что танцуем сами, - за деньги. Что мы будем делать, если нам перестанут бросать монеты в нашу клетчатую кепку? - Бросим танцевать, - сказал Алеша. - Танец, - это жизнь, подвешенная   на   веревочке,   -  нельзя   остановиться,  нельзя не дышать, - сказал чабан. - Можно, - сказал Алеша. - Кому? - усмехнулся бурхан, - С кем ты разговариваешь? Где ты просыпаешься, когда засыпаешь? Сон, - это мале­нькая смерть. Но всегда приходится просыпаться. Кто просыпается, проснув­шись? Кто ты? Ты - трава, без имени, без лица. Ты рождаешься под солн­цем и умираешь от холода, каждый день или каждый век, - кто у тебя спра­шивает? Улыбайся! Ты - ничто, лишь личина персоны делает тебя индивиду­альностью, - дуально разделяющей пустоту, смотрящую на саму себя через про­резь маски. Ты - маска Бога-Шизофреника, Его образ и подобие, корчащее ро­жи самому себе. И каждый, кого ты встречаешь на своем пути, - это Он. Поэтому, тебе так нравится убивать, - ты можешь убить себя только один раз. Все прирожденные убийцы и святые таковы, сынок. Они срывают маски, в поисках своего Бога, - чтобы найти пустоту самого себя, - лишенного кожи. И делают это снова. И снова. Пока, лишенные кожи, - не находят самого себя в пусто­те. Тогда они смеются там. Вот почему, чистые, лишенные кожи Добро и Зло, - редчайшие вещи в пустоте Вселенной - и суть единство индивидуальности, разделяющей Пустоту на Я и не-Я. Разве это не смешно? Так потратиться на преступление и святость, - чтобы увидеть собственное рыло в зеркале! Так смейся! Не будь таким угрюмым и тяжелым, - уронишь себя. Ухмылка клоуна, - вот что приклеивает твою индивидуальность, она не сделает тебя реальней, но придает достоинство. Улыбайся, - тебе больше ничего не остается делать. Ты не можешь не делать, нет занавеса, за которым можно спрятаться, смерть, - фикция. Никто, кроме твоей гипсовой персоны не прольет слезу над траге­дией твоего финального ухода, - все зрители смеются, клоун обосрался! -

Он проснулся, улыбаясь, в ушах его звенел смех бурхана, в окно били лучи солнца.

Г л а в а  6.

Просидев полгода в лесу на даче и почитав всякие книжки, он вдруг ощутил желание учительствовать - и корысти ради и искусства для и отправился в гороно /раньше это звучало как «горнаробраз», - вот омерзительное слово/, подыскать себе работенку. Оттуда его отправили в облоно /вот, мягкое и приятное слово/, но и в этом лоне обнаружилось, что найти теперь работу учи­теля не так-то легко, - тяжелое наследие социализма. Поэтому, когда ему предложили поработать в спецшколе для детей с отклонениями поведения, /«спецшоп», как они ее там называли/, расположенной на пустыре, за самым трущобным районом города, - он согласился. Дальше ехать было некуда. Точка.