Убийца наваждений - Антон Орлов

Также на пляжах здесь не валяются нагишом, как на иллихейских курортах, и дамам дозволено купаться только в специальных шароварах и кофтах с длинными рукавами. Прилюдно обнажать руки-ноги женщине неприлично, зато все бордели занесены в государственные реестры и официально поделены на категории. Наверняка тесно сотрудничают с цепняками, которые носят красно-желтые шапки и наделены полномочием в любой момент потребовать у тебя личник для проверки.

И нет здесь нечисти вроде той, что в Иллихее сидит по своим логовам, подстерегая, кого бы сожрать, а в урочное время – это для нее самый большой праздник – оборачивается человеком или животным и отправляется куролесить, но до истечения отпущенного ей на гульбу срока должна вернуться на свое место. Окаянные твари причиняют людям много всякого разного паскудства, уж это путешественник изведал на горьком опыте. Из-за этого, можно сказать, родину за бортом оставил.

На первый взгляд благодать, но в Анве сплошь и рядом встречается другая напасть, какой Империя не знает. Воплотившиеся наваждения. С ними разбираются так называемые убийцы наваждений, специально натасканные ребята вроде иллихейских охотников на оборотней.

За обедом приезжий просмотрел купленную у входа в трактир газету. Бумага цвета жидкого чая, заглавные буквы с финтифлюшками. На первой полосе фото: исполинская рыба-палач над крышами тесно слепившихся угловатых домов – больше смахивает на коллаж, чем на репортерский снимок; разгромленное заведение с наполовину оторванной вывеской, наискосяк повисшей над дверью; какой-то парень с миной погруженного в задумчивость аристократа и экзотически раскосыми глазами.

Проглядев без словаря передовицу, путешественник уловил общий смысл: не далее как вчера над одним из районов Лонвара материализовался опасный морок, но оказавшийся рядом профессионал быстренько его развоплотил, хотя без жертв не обошлось.

Кроме наваждений, от которых сплошные подлянки и неприятности, в Анве в ходу иллюзии: для декора, для театральных эффектов, в качестве оружия при военных конфликтах, и еще у них тут распространена рамография, или рамга, – этакая особая разновидность искусства.

В зачарованную рамку вставлен прямоугольник из специального стекла, в уголке углубление для магического кристалла. Напоминает картину, только живую, говорящую, переменчивую, изображающую целую историю от начала до конца: то смотри, что там происходит, то читай написанный текст. Баловство вроде книжек, которые путешественник не уважал, ибо не любил, когда ему дурят голову тем, чего нет.

Знаменитых рамок он никогда не видел, вывозить их отсюда нет смысла, так как вдали от Анвы они превращаются в бесполезный не волшебный хлам. Теперь можно будет поглядеть своими глазами… Хотя он заранее знал, что это дребедень.

Рамгой занимаются мастера, обладающие даром сочинять и воплощать иллюзорные истории. Иначе говоря, дармоеды. Узнав, что иным из них недурно платят, путешественник искренне расстроился – западло же, когда кому-то за ерунду деньги дают.

Зато, услышав о том, что их творения иной раз выходят из-под контроля, превращаются в морок и норовят убить своего создателя, он ощутил злорадное довольство: так их, бездельников, пусть бы лучше у станка на фабрике стояли или какую-нибудь там брюкву на огороде окучивали.

Правда, злорадствовал он на борту «Принцессы Куннайп», когда пассажиры языками мололи, а здесь, в Анве, где за каждым углом можно столкнуться нос к носу с чьим-нибудь воплотившимся наваждением, его начали одолевать совсем другие чувства. Скорее уж опасливые.

После плотного обеда он отправился подыскивать гостиницу подальше от порта. Убедился, что Лонвар – дрянь-город: не найдя места получше, его построили на сплошных косогорах, дыхалку надорвешь карабкаться вверх-вниз по этим лестницам. В придачу воняет копотью, улицы окутаны дымными вуалями, иностранная речь понятна с пятого на десятое, хотя и зубрил всю дорогу венгоский язык, словно придурок-студент перед экзаменом.

Несмотря на сытость и одышку, путешественник бдительности не потерял и сберег свой чемодан, который дважды попытались спереть. Уж в этих-то делах он знал толк, его учить не надо, сам мог бы научить здешних незадачливых хапунов.

Наткнувшись за поворотом на Кошачий храм, он остановился и отвесил степенный поклон изваянию Лунноглазой Госпожи, видневшемуся за аркой ворот. Ручку чемодана при этом не выпустил, не надейтесь.

Лунноглазая прогневалась из-за того, что он причинил обиду ее жрице, и Госпожу следовало поскорее умилостивить. За время плавания путешественник не раз молился и обещал пожертвовать в первый же храм, какой попадется, два изумруда на гляделки для кошачьей статуи. Всенепременно надо откупиться, богов лучше не гневить.

С другой стороны, ежели по справедливости, не так уж сильно он виноват. Не сам ведь стрелял в окаянную монашку, а всего лишь приказал стрелять наемникам. С кем не бывает?

Обещанных изумрудов у него при себе не было. Хорошо еще, деньги были. Разжился на пароходе, хотя поднялся на борт почти нищим, отдав последние гроши за билет. Без шороху разжился, подумали на корабельную обслугу.

Через квартал от Кошачьей обители подвернулся ювелирный магазин. Приезжий остановился перед витриной с россыпью цветных сверкающих стекляшек, прикидывая, немедля выполнить обет или все-таки обождать?

– Э-э, господин… Купить кольцо?.. Недорого…

Сказано было больше, но ровно столько он разобрал из их венгоской тарабарщины. Почитай, самое главное разобрал. Оправленный в причудливую серебряную загогулину кристалл, помогающий усвоению языка, все же полезная штука.

Перед ним топтались два потасканных субъекта. Мелкие городские хапуны самого последнего разбора. Отбросы.

Один из них показывал на слегка трясущейся заскорузлой ладони два недурственных золотых колечка, с жемчугом и с изумрудом. Что ж, ежели по сходной цене, половину обета он сегодня же выполнит, а вторая половина обождет.

Зажав чемодан меж колен – а то мы не знаем, как делаются такие делишки! – он взял то, что с изумрудом, придирчиво рассмотрел и остался доволен. Как пить дать, краденое.

– Сколько?

Забулдыга выдернул у него из пальцев кольцо и назвал сумму. Приезжий урезал ее вдвое. Начался торг. Говорил один из продавцов, второй поддерживал его кряканьем и мычанием.

– Побойся богов, и так по дешевке отдаю! – потрясая своим товаром, горячился первый.

Наконец они сошлись, приезжий вытащил из-за пазухи бумажник с обмененными в Гостевом Управлении купюрами. Он как раз закончил отсчитывать нужную сумму, когда оба кольца странно мигнули и исчезли.

Приезжий оторопел.

«Да чтоб вас, ушнырки поганые, вы за кого меня держите – за тупака?!»

Сдержался, вслух не вырвалось. Он и слов-то таких никогда не слышал. Он сама флегма.

Надо сказать, забулдыги тоже выглядели огорошенными. Посмотрели друг на друга, на несостоявшегося покупателя, который яростно пихал скомканные купюры обратно в бумажник, и попятились к щели переулка за магазином.

– Цхенда! – выкрикнул один из них, непонятно к кому обращаясь.

Приезжий спрятал бумажник, проворно подхватил чемодан и зашагал прочь. Припомнилось, что по-венгоски «цхенда» – «злая ведьма». Есть еще «наньяда» – «добрая ведьма» и «монкра» – просто «ведьма».

Чуть не развели. Еще несколько секунд – и плакали бы денежки… И ведь даже тени сомнения не возникло, что кольца настоящие! Так он узнал на собственном опыте, что представляют собой анвайские иллюзии.

Дом с дурной репутацией не выделялся среди окрестных строений: два этажа, серая черепичная крыша, невысокое крыльцо под наклонным навесом с витыми столбиками. Арочные окна с частым переплетом как будто покрыты изнутри молочной наледью – вошедшие в моду белые шторы плотно задернуты. Архитектурный стиль Жемчужной династии, а все же видно, что постройка не столь давняя, искусно выполненная стилизация под старину.

По навесу барабанил дождь, мокрая мостовая отливала металлическим блеском. Темре предстояло проникнуть в дом и истребить расплодившиеся там наваждения. Заказчица дала ему ключ, но сама с ним не пошла, только заверила, что никого из людей внутри не будет: своего сына, который тут жил, она уговорила уехать на приморский курорт, его прислугу отправила в отпуск.

Темре чувствовал себя взломщиком, каковым он и являлся с точки зрения закона. Госпожа Аргайфо наняла его втайне от сына – хрупкого, бледного, обуреваемого болезненными фантазиями молодого человека романтического склада. Нолган Аргайфо нипочем не согласился бы впустить к себе в дом убийцу наваждений, намеренного разделаться с тем, что «исторгла раненая душа». Темре был немного знаком с этим парнем и мог представить себе его реакцию. Да и мать сказала, что он будет категорически против, но добавила, значительно и тревожно понизив голос, что с мороками, которые там завелись, надо разобраться, пока они не сожрали самого Нолгана или кого-нибудь из соседей.