Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней - Валерий Лейбин

С другой стороны, хотя любимая работа заполняла все мое время, я чувствовала себя одинокой в Москве.

У меня не было ни своих друзей, ни каких-либо душевных привязанностей. Поэтому, когда у моего мужа, Павла Шефтеля, начались разногласия с его гражданской женой и он заговорил о возможности налаживания совместной семейной жизни, я начала раздумывать о возвращении туда, где родилась и где прошло мое детство. Тем более, что в Ростове-на-Дону проживал мой старый отец, оставшийся вдовцом после смерти моей матери в 1921 году.

После недолгих, но болезненных колебаний я все же решилась покинуть Москву и переехала в Ростов-на-Дону к своему мужу. Все-таки нас объединяла наша общая дочь, Рената.

А в 1926 году у меня родилась от Павла вторая дочь, которую мы назвали Евой. Тем самым я хотела как бы продемонстрировать самой себе, да, видимо, и Павлу, что с появлением на свет Евы начинается совершенно новая жизнь.

Вот когда во мне по-настоящему заговорил материнский инстинкт. Раньше я этого не понимала.

Да, я мечтала иметь сына от Юнга. Да, я хотела назвать его Зигфридом. Но те мои желания и фантазии не имели ничего общего с материнским инстинктом. Они были связаны со слепой страстью молодой женщины, но не с щемящим чувством матери, тревожащейся за своего ребенка.

Желание родить Зигфрида не предполагало никакой ответственности с моей стороны. Вернее, я только думала, что на меня возложена историческая миссия произвести на свет нового Спасителя человечества. Но эта историческая миссия не сопровождалась личной ответственностью.

Другое дело – мои две дорогие дочери. Правда, рождение Ренаты произошло в период моего освобождения от того наваждения, которое было связано с Юнгом. Я была полна творческих замыслов и жизненных сил. До личной ответственности за жизнь первой дочери дело просто не доходило, поскольку, казалось, все еще впереди.

Рождение же второй дочери, Евы действительно пробудило во мне материнский инстинкт. Он стал, как мне кажется, своего рода навязчивой идеей. И в этом нет ничего удивительного, поскольку в середине 1930-х годов над нашей семьей нависла угроза большевистского террора.

Кому-то может показаться сумасбродным то решение, которое я приняла после смерти своего мужа. Но я приняла его сознательно, что бы ни говорили другие люди, которые готовы были назвать меня сумасшедшей.

Нет, я не была сумасшедшей. Во мне говорил материнский инстинкт. И не только говорил, но и подталкивал к неординарным поступкам. Ведь моей младшей дочери, Еве, было в то время еще только одиннадцать лет. И никто не мог гарантировать того, что меня, как моего брата и отца, не арестуют по обвинению в чем угодно, например в порочной связи с фрейдизмом как чуждой большевизму идеологией.

Что стало бы тогда с моей младшенькой? Кто поднял бы ее на ноги? А если бы вслед за матерью арестовали старшую дочь, Ренату, как совершеннолетнюю? Ужас!

Поэтому, будучи прежде всего матерью, ответственной за жизнь своих дочерей, после смерти Павла я поступилась женской гордостью. Я сама пришла к той женщине, с которой ранее жил мой муж и у которой от него родилась дочь.

Дочь Павла, Нина, была ненамного старше моей Евы. К тому времени ей было 13 лет. Не зная, что может случиться в ближайшее смутное время 1937 года, я предложила не менее бедной, чем я сама, женщине проявить взаимную заботу о наших младших детях. Я сказала, что если с ней что-нибудь случится, то готова взять к себе на воспитание Нину, а она, в свою очередь, должна взять на воспитание Еву, если что-то произойдет со мной.

Договоренность была достигнута, тем более что мать Нины, как и я, опасалась за судьбу своей дочери.

На Новый, 1938, год я пригласила Нину к себе, где познакомила ее с Евой. Из Москвы домой приехала и моя старшая дочь Рената, так что я оказалась в окружении трех девочек. И хотя мы не могли позволить себе роскошный стол, как это бывало в лучшие времена в нашей семье, тем не менее, мы весело отпраздновали наступление Нового года.

Позднее, с началом Второй мировой войны, мне казалось, что оккупация немцами Ростова-на-Дону будет спасением моих дорогих девочек от большевистской угрозы. Поэтому я не стала эвакуироваться из города моего детства. Подпитываемый любовью к немецкой культуре материнский инстинкт подсказывал мне, что дети должны быть вместе со мной. Я не только не стала отговаривать Ренату от последующего приезда из Москвы ко мне, но и была рада, когда она вернулась в Ростов-на-Дону.

Прозрение

Воспоминания настолько захватили Сабину, что она отвлеклась от ноющей боли в ноге. Но чем ближе воспоминания прошлого приближались к настоящему, тем тревожнее становилось у нее на душе.

Переход от женского к материнскому был своеобразной платой за былые страсти. Обострение материнского инстинкта привело не только к рождению младшей дочери, Евы, но и к стремлению объединиться с обеими дочерьми, стать единым целым.

Но разве забыла Сабина своего символического ребенка? Разве не она «родила» ту статью 1912 года, в которой размышляла о жизни и смерти?

Нет, она ничего не забыла и ничего не вычеркнула из своей памяти. Просто только сейчас, устало передвигая ноги по пыльной дороге, Сабина начала понимать тот абсурд фантазийного арийско-иудаистского соития, который породил в реальности гремучую смесь, замешенную на репрессиях большевизма.

В силу обстоятельств она оказалась как бы между молотом и наковальней. Впрочем, вся жизнь Сабины проходила в просвете между ними.

Острая боль занозой засела в ее отвисшей груди и, высекая искры прозрения, ударила в самое сердце. Надежды и упования на немцев оказались не менее иллюзорными, чем ее девичьи фантазии о рождении сына от Юнга. Все это обернулось тем, что находящиеся рядом с ней дочери стали пленницами ее воображения, не соотнесенного с реальностью.

Будучи психоаналитиком, Сабина не могла не знать того, что многие больные, с которыми ей приходилось иметь дело, живут в мире фантазий. Фрейд неоднократно подчеркивал, что для образования невроза важна не столько физическая, сколько психическая реальность. Говоря психоаналитическим языком, психически больные люди не тестируют реальность.

Будучи молодой девушкой, Сабина сама прошла курс лечения в клинике Бургхольцли. Позднее она закончила медицинский факультет Цюрихского университета, защитила докторскую диссертацию и стала практикующим психоаналитиком. Поэтому она как никто другой была знакома и со сферой одолевающих человека фантазий, и с неукротимыми бессознательными желаниями, не считающимися ни с какой реальностью.

В то же время ей были хорошо известны идеи профессора Фрейда, выдвинутые им в 1911 году. В соответствии с ними каждый человек в своей жизни стремится руководствоваться принципом удовольствия, но, находясь в обществе, вынужден придерживаться принципа реальности.

Сабине не пришлось напоминать самой себе об этих азбучных истинах психоанализа. Но пришедшее к ней запоздалое прозрение столь сильно сдавило ее сердце, что, поперхнувшись и громко закашляв, она зашаталась под грузом материнской вины.

Материнский инстинкт, материнская вина. Все верно.

Но почему, – спросила сама себя Сабина, – это случилось именно со мной? С человеком, знакомым с психоанализом не понаслышке, прошедшим все муки профессионального приобщения к сану психоаналитиков?

Ужаснее всего то, что в просвет между молотом и наковальней попали и ее дочери. Их рождение было наградой за все предшествующие переживания. Но она никак не могла представить себе их смерть от руки арийцев.

Разве в ее предшествующих рассуждениях о жизни и смерти содержался подобный мотив? Разве ее размышления не служили жизни?

Даже в самом кошмарном сне ее бессознательное не сталкивало между собой евреев и арийцев. В ее сознании жизнь и смерть также находились по ту сторону действительности, где не было никакой грани между еврейством и арийством.

Сабине стало не по себе. Тошнота подкатывала к горлу, лишая ее последних сил. И все же, украдкой взглянув на дочерей, шагавших рядом с ней, она, собрав, что называется, в кулак всю свою волю к жизни, попыталась изобразить на своем лице спокойствие.

Девочки не должны видеть свою мать в таком угнетенном состоянии. Она всегда была им надежной опорой, защищала от бед и невзгод, особенно обрушившихся на их семью в последние годы.

Как бы ей самой ни было плохо сейчас, она должна, просто обязана выстоять и поддержать своих дочерей.

Чуть выпрямившись и превозмогая боль в ноге, Сабина крепче сжала руку Евы и, подбадривая взглядом Ренату, сделала вид, что ей намного легче. Пусть девочки видят, что их мать не только не является обузой в этот нелегкий день их страданий и испытаний, но и может служить примером стойкости духа!

Вместе с тем Сабина понимала, что при всем напряжении воли ее силы не безграничны. Хотя она не старуха, тем не менее, возраст дает о себе знать. Долго она не выдержит. Не дай Бог потерять сознание! Что тогда будет с ее дорогими девочками?