Черный мотылек - Барбара Вайн

Она повернула домой, не по своим следам, а по дуге, чтобы пройти ближе к линии прилива, и уже не впервые подивилась тому, как равнодушно приняла смерть мужа. Ей полагалось пережить шок, а шока не было, только минутная растерянность, как будто ее застали врасплох, и сразу же — облегчение. И чувства вины не было. Как-то Урсула прочла — ах, сколько книг, журналов, альманахов, еженедельников и газет прочла она за последние годы! — что скорби сопутствует острое желание вернуть умершего к жизни хоть на несколько часов и получить наконец ответы на вопросы, которые так и не были заданы. Да, кивала она, я бы хотела спросить его почему. Почему ты так обошелся со мной, почему отнял так много? Почему отвел мне второе место — и даже не второе — в глазах моих же детей? Почему женился на мне? Нет, даже не так: почему хотел жениться? Но чтобы получить ответ, пришлось бы не только оживить Джеральда, но и изменить его характер. Тот Джеральд, какого она знала, и не подумал бы отвечать.

Урсула припомнила еще одну загадку: миссис Эади. Вот уже много лет она не вспоминала об этой грузной, печальной старухе — дочь в монастыре, сына зарезали, фотография в серебряной раме возле маленькой зеленой в крапинку вазы. Так и стоит перед глазами, столь же отчетливо, как песок и ракушки. А спустя год они покинули Хэмпстед, перебрались сюда, на вершину утеса, в дом с видом на Бристольский канал и остров Ланди.

Туман поднимался. Урсула знала его повадки: дымка не рассеется окончательно, приподнимется и опустится снова, подтает и сгустится опять, и так весь день. Сейчас уголок белой шторы отогнулся, она истончилась, пропуская бледные лучи солнца. Проступила гостиница — агрессивно-красный кирпич, низкий фронтон, черепица цвета герани, которая росла в развешенных повсюду горшках. Пелена тумана с определенным изяществом облекала эту декорацию, словно предъявляла ее многочисленной публике, собравшейся на берегу полюбоваться местными красотами.

На мгновение проступил и ее дом — теперь это ее дом. Не пожизненно в ее владении, не на правах арендатора — собственность. И все гонорары, какие поступят от книг Джеральда, — тоже ей. Почти все имущество Джеральд завещал жене, за вычетом щедрых подарков Саре и Хоуп. Пожалуй, завещание мужа изумило Урсулу сильнее, чем его смерть. Гуляя в одиночестве по берегу, она долго размышляла над этим и пришла к выводу, что таким образом Джеральд компенсировал ей причиненный ущерб. Он не пытался уверить, будто на свой лад любил ее, но помнил, что он перед ней в долгу. Присвоил ее жизнь, отобрал.

На вершине утеса показалась фигура Полин — племянница стояла у ворот и усердно махала рукой. Урсула помахала в ответ, без особого энтузиазма. Ей предстоит совершить поступок, какого никто не ожидает от вдовы, — возьмет и пригласит Полин в гостиничный бар, выпить по стаканчику.

И снова туман сгустился в одночасье — так она и знала — и скрыл из глаз Полин, ее приветливо машущую руку.

3

Человек верит всему, что написано в газете, пока не прочтет свою собственную историю, опутанную паутиной лжи. И тут он призадумается, однако ненадолго, а потом к нему вновь вернется вера в печатное слово.

«Центр притяжения»

Ежедневно в Ланди-Вью-Хаус доставляли три газеты. Урсула пока не отказывалась от прессы ради Полин, которая любила почитать за завтраком, но твердо намеревалась аннулировать подписку, как только племянница уедет. Она предвкушала тот момент, когда больше не будет никаких газет. Лично ей больше нравится, угощаясь грейпфрутом и тостом, любоваться берегом.

С утра море было спокойным, густого синего цвета, ровного, без изумрудных сполохов, и над ним — бледное, очень светлое, без туч небо. Отлив только начался, песок еще влажный, и мальчик лет двенадцати строил высокий замок с башенками, рвом и подъемным мостом. Папаша с двумя малышами пытался запустить красно-белого змея, но ветра не было, и змей не мог оторваться от песка. Джеральд тоже запускал для девочек змеев, а сколько замков он им построил!

— Ты заметила, — проговорила Полин из-за газеты, — что никто не желает высказать простую истину насчет безработицы? А правда в том, что теперь женщины работают. Если бы все они уволились, безработицы среди мужчин не было бы, но никто не осмеливается рассуждать об этом вслух.

— Это не политкорректно, — согласилась Урсула.

— Тебе когда-нибудь хотелось работать? В смысле — не помогать дяде Джеральду, а за жалованье?

— Я подумывала присматривать за детьми в гостинице. Им часто нужна няня.

Полин уставилась на тетю, проверяя, не шутит ли. Лицо Урсулы оставалось непроницаемым.

— Но ты этого так и не сделала?

— Джеральд не одобрил идею.

— Еще бы! Жена знаменитого писателя сидит с чужими детьми за два фунта в час!

— Вообще-то, за три, — поправила ее Урсула. — Если ты закончила, я, пожалуй уберу со стола, пока Дафна не пришла. Сиди, я справлюсь. Читай свою газету на здоровье.

Когда она вернулась за кофейником, Полин сообщила:

— Тут опубликовано письмо про дядю Джеральда. Хочешь прочесть?

— Не очень. — Зная склонность племянницы читать вслух, Урсула слегка вздохнула и сдалась: — Ладно, прочти мне.

— Довольно странное письмо. Загадка, да и только. «От издателя „Современной филателии“».

— «Таймс» постоянно публикует такие письма.

— Очень странно. Вот, слушай: «Сэр, я обращаюсь к вам по поводу некролога Джеральда Кэндлесса, писателя (Некрологи, 10 июля). Автор утверждает, будто покойный мистер Кэндлесс после войны работал репортером в „Уолтамстоу Геральд“. Я занимал должность заместителя главного издателя в этом печатном органе с 1946 по 1953 год и смею вас заверить, что, если бы это скромное издание имело счастье числить в своих рядах выпускника Тринити и будущую мировую знаменитость, я бы сохранил это в памяти. Боюсь, вы ошиблись, назвав Джеральда Кэндлесса „лиценциатом“ „Уолтамстоу Геральд“. Остаюсь, сэр, ваш покорный слуга, Джеймс Дроридж». Что еще за «лиценциат»?

— Так раньше называли выпускников университета.

— А! Почему они написали, что дядя Джеральд работал в этой газете, если он там не работал?

— Не знаю, Полин. Ошиблись.

С кухни донеслись обрывки песни, возвещавшей о прибытии Дафны Бетти. Под напев «Сегодня я снова тебя полюбил» Урсула поспешила с кофейником на кухню. Дафна прихватила с собой «Дейли Мейл», чтобы Урсула непременно прочла интервью Мэри Ганторп с Хоуп. По крайней мере, она не порывалась прочесть ей вслух этот шедевр: «О мой возлюбленный отец! Хоуп в отчаянии».

Урсула смирилась с неизбежностью. Она вспомнила, что периодически Джеральд зарекался читать рецензии на свои книги, но уклониться ему ни разу не удалось. Раньше или позже ему пересказывали статьи по телефону, цитировали в письмах, присылали вырезки, подчеркнув красными чернилами текст. Не прочесть сейчас — Дафна оставит газету, уходя, Полин подберет, и уж она-то не помилосердствует. Урсула села и начала читать, а Дафна заглядывала ей через плечо:

Он был высоким, крепко сбитым мужчиной с крупными чертами лица и широкой насмешливой улыбкой. Она — нежная, с розовой кожей, с темными волнистыми волосами, глаза кажутся чересчур большими на личике в форме сердца. И тем не менее Хоуп Кэндлесс — точная копия отца, знаменитого романиста, скончавшегося две недели назад. Тот же ум блистает в тех же карих глазах, и столь же проницателен взгляд, и такая же музыка в голосе.

Голос, правда, прерывается, и в карих глазах — слезы. К смущению Хоуп, слезы потекли, едва она заговорила об отце. Хоуп, облаченная в приталенное бело-розовое платье и в белых сандалиях на высоком каблуке — ей бы и в голову не пришло надеть джинсы с футболкой, — вытирает глаза кружевным платком. Впервые вижу настоящий платок с тех пор, как десять лет назад умерла моя бабушка. На платочке розовыми нитками вышито «X».

— Я скучаю по нему, — признается она. — Он был мне не только отцом, но и лучшим другом. Если бы я могла выбрать одного-единственного человека, чтобы прожить с ним всю жизнь, я бы выбрала его. Глупо, да?

Когда мы с сестрой писали сообщение о его смерти, то не могли подобрать эпитет, выразить по-настоящему свои чувства. «Возлюбленный» — этого было недостаточно. Мы написали «обожаемый», ведь мы и вправду обожали его. И добавили строки из того стихотворения викторианской эпохи, «потому что мы могли говорить с ним, пока солнце не сядет».[2]

— Странно, не правда ли? Каждая из нас твердо уверена, что любимицей была она. Думаю, он любил нас одинаково, и так сильно! Простите, простите, что я плачу. Это он купил мне дом и квартиру сестре тоже.

«Дом» Хоуп — большая и светлая квартира на первом этаже здания в Кроуч-энд, с просторным патио и ухоженным фруктовым садом. Автор «Гамадриады» и «Пурпура Кассия» купил его дочери семь лет назад, когда она получила диплом юриста. Хоуп заняла второе место по результатам экзаменов в Юридическом обществе, после того как с отличием окончила Кембридж. Ее сестра Сара, двумя годами старше, ведет гендерные исследования в Лондонском университете.