Небо помнить будет (СИ) - Грановская Елена

Констан доверительно развернул корпус к Лексену. Тот шаркнул ногой и посмотрел на Дюмеля, готовый слушать.

— Жизнь не тратится. Жизнь проводится: в трудах, в учении, в отношениях с нашими близкими. Следует заниматься в жизни тем, к чему лежит душа, что умеют руки, что производят мысли. Живи и действуй — на благо себе, своей матери, обществу. Иногда все это бывает не совместимо, и мы становимся перед выбором. Что и как выполнить, чтобы не причинить вреда ближним.

— А у вас был выбор? — внезапно спросил Бруно.

— Вопрос явно не о следовании пути постижения Господа, верно? — Констан широко улыбнулся и, недолго думая, ответил, вздохнув: — Да, был. Я находился на распутье. И, кажется, нахожусь до сих пор. Такого не бывает, чтобы жизнь вела одной прямой дорогой. Жизнь — это путь преодоления многих искушений. Важно не свернуть с предначертанного. По крайней мере, постараться, чтобы оценить свою волю. Я удовлетворил тебя своим ответом?

Лексен кивнул и вновь уставился под ноги, свесив руки с колен. Констан тоже молчал и внимательно изучал юношу.

Вдруг Бруно испытал острое, непреодолимое желание признаться, но не открыто, в порочности своих мыслей и услышать то, что он боится услышать. Слова сами слетели с языка. Сердце забилось, ладони вспотели.

— Как относиться к тому, что человек возжелал того, кого не может?

Юноша не смотрел на служителя, а упёр немигающий взор в струю фонтана. Молчание затянулось слишком надолго. Лексен уже сто раз обо всем пожалел и сто раз провалился сквозь землю.

— Любовь, стремление души одного человека слиться с душой другого естественны. Этому научил нас Господь. Мы все ищем по жизни единомышленника, — услышал он рассуждающий тон Дюмеля. — Мы все желаем найти того, с кем было бы хорошо, и в лучшем случае не быть им преданным, несмотря на малый или большой период времени, сколько продлится эта связь, сколько отпущено нам быть с этим человеком.

— Говорил Иисус: возлюби ближнего своего… — Словно про себя промычал Бруно, но его тихий голос услышал Констан.

— Это когда способен на жертвенность. Когда отдаешь — любишь. Всего себя вручаешь человеку, которого выбрал и который выбрал тебя. Когда он — брат тебе, когда он — ты сам.

Дюмель опустил голову, посмотрев на свои руки, сжимавшие личный томик карманного Евангелие, и протянул его Бруно.

— Возьми домой и прочти. А когда окончишь, я готов буду просветить тебя в том, что осталось непонятым.

Юноша долго смотрел на книгу в руках Дюмеля, а потом протянул свою руку и коснулся переплета. Его пальцы коснулись пальцев Констана. Никто из них не разжал руки. Оба смотрели друг другу в глаза.

Не понимая, почему и зачем он это делает, Лексен приблизил лицо к Констану, а в следующий миг оставил на его губах короткий, нерешительный поцелуй. Осознав, что только что сотворил, Бруно, вырвав Евангелие, отпрянул от Дюмеля и резко вскочил, как его схватили за рукав пиджака и мягко потянули назад.

Зажмурившись, охваченный волной стыда, Лексен сел обратно на скамейку, не смея повернуться. Что же он сделал! Он перестал контролировать себя! Он поддался чувствам! Он поцеловал его! Открыто возжелал католического церковнослужителя! Что же сейчас будет! Он не вынесет этого позора. Об этом сегодня же узнают в церкви Констана, на них обоих обрушатся проклятия, а мама как к этому отнесется — не хочется даже и думать! А что же его ждет сейчас, какое страшное отлучение?!

Ответ его крайне напугал и шокировал одновременно. Он даже думал, что ему послышалось.

— Нет. Только не сейчас. И не здесь.

Юноша распахнул глаза, страшно занервничав. Он медленно развернул корпус в сторону Констана. Тот держал его ладонь прижатой к его же колену. Лексен опустил глаза на руку Дюмеля, накрывшего его пальцы, а затем на него самого. Констан прямо, без тени иронии смотрел ему в глаза. Он был открыт и честен. Бруно нервно сглотнул. Видя его тревогу, Констан доверительно похлопал его ладонь, которую сжимал. Лексен не поверил своим глазам.

— Всё хорошо. Не волнуйся. Это твой выбор и твое желание. Наш выбор, — произнес Дюмель.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Лексен кивнул. Констан убрал ладонь. Бруно быстро встал. Его душа металась. Он нагнул голову в сторону Дюмеля, боясь взглянуть на него, и спешно ушел, не оглядываясь.

* * *

Закрывшись, спрятавшись ото всех, Дюмель сидел в своей комнатке на кровати, сложив руки в замок на коленях и подперев ими подбородок, смотрел в окно и размышлял о случившемся. Белая канарейка в клетке под потолком у окна щебетала о чем-то своем птичьем, не обращая внимания на душевные терзания своего хозяина.

Из приоткрытой форточки до Констана донесся велосипедный звонок, пересекающийся с редкими автомобильными гудками, шорохами шин по дороге и ворчанием двигателей. Дюмель встал, подошел к окну и закрыл створку. Комната погрузилась в тишину. Никто из соседей не беспокоил, даже радио не было слышно.

Констан повернулся к канарейке, открыл дверцу в клетке и насыпал в мисочку зерен, подлил воды. Птица с радостным щебетом слетела с верхней жердочки на край мисочки и заклевала вечернюю пищу. Дюмель закрыл клетку, вздохнул и устремил взгляд на дальнюю стену. Там, на прибитой полке, горела лампадка, а по обе стороны от нее стояли фарфоровые фигурки Спасителя в терновом венке и сложившей в молитве руки Девы Марии, освященные в церкви, где он служил, — подарок Паскаля при положении Констана в назначенную ему роль. Над полкой прибито распятие. Дюмель перекрестился и закрыл глаза, встав перед крестом на колени и склонив голову.

«Господи. Помоги мне, прости меня и пойми меня, Господи… — Взмолился он про себя. — Я не предатель веры. Я не отступаю от Тебя. У Тебя было много последователей, каждый по-своему понял Твои слова и выразил их для других. И всё было благо. Ты и Отец Твой проповедовали любовь ко всем, к каждой твари. Так позволь и мне выразить Твою любовь, что Ты вложил в меня при рождении, но по-своему, к другому, кого Ты любишь так же, как и меня. К Пьеру-Лексену Бруно. Прости меня, Господи, если что не так, и напутствуй».

Дюмель вновь перекрестился. И тут же почувствовал невероятную легкость на душе, словно с нее свалился камень.

В это же время в своей комнате Бруно тоже чувствовал облегчение. Он лежал на кровати, широко улыбаясь. Тело словно парило в небесах, грудь разрывалась от пьянящего чувства. Он был безгранично счастлив. У него есть надежда, что Констан будет с ним. Лексен сделает всё возможное, чтобы понравиться ему и показать, что он настоящий мужчина. Не переставая думать о том, как они с Дюмелем станут близки в соединении душ и тел, юноша извивался на простыне, не выпуская руки из брюк. Он стал практиковать это слишком часто в последние недели, и когда, как и сейчас, казалось, что вот-вот наступит конец, его вдруг отпускало. Бруно разочарованно стонал, высвобождая сухую ладонь. Но верил, что обретет навык до самого главного момента в своей жизни.

Несколько дней спустя

— Мама приглашает вас отобедать с нами. В знак благодарности, что делаете для меня, — запинаясь от волнения, произнес Бруно, глядя под ноги.

— Ты не мог бы поднять лицо и посмотреть на меня? — мягко произнес Констан, улыбнувшись, глядя на склоненную голову Лексена. Тот после прошлой судьбоносной встречи, когда осмелел и поцеловал Дюмеля, получив от него взаимность в желаниях, вообще не понимал, почему ноги принесли его сюда, к церкви. Ведь в то же время его душа вместе с чувствами насильно пыталась отдалиться от этого места, призывая остаться на другом конце Парижа, дома, закрывшись подушкой, прижимая к груди спрятанные от материнских глаз заветные блокнот и карандашный портрет. Но Бруно уже стоял напротив Констана под лиственницей, заложив руки за спину, ковыряя носком туфли камешки, и озвучивал предложение, выдвинутое своей матерью. Он только что пришел и сразу, не здороваясь, не поднимая глаз, вымолвил слова.

Услышав мягкий голос Дюмеля, Лексен оттаял и осторожно посмотрел на него. Тут же забылись тревоги и волнения. Перед ним всего в метре стоял Констан, его мечта, его любовь, его проводник, его спаситель, и ласково смотрел на него. Бруно повторил предложение уже смелее.