Небо помнить будет (СИ) - Грановская Елена

Лексен бесшумно поднялся со стула и незаметно, быстрым движением обтер свои влажные от волнения ладони о брюки.

Элен улыбнулась, взглянув на Дюмеля, подмигнула сыну и удалилась на кухню с пустой тарелкой из-под закусок.

Констан и Лексен остались в гостиной одни. Бруно обошел стол специально рядом с Дюмелем, как бы случайно задев его руку и пробежав по ней легким касанием пальцев, вышел из гостиной и завернул влево, обернувшись на Констана. Тот молча последовал за ним. Поднималась лестница из потемневших от времени и чуть поскрипывающих ступеней, разделенных крохотной квадратной площадкой, на которой едва можно развернуться двум людям. Светлая дверь вела в спальню Лексена. Юноша толкнул ее и вошел в комнату. Оглядываясь, вслед за ним вошел Дюмель и бесшумно прикрыл за собой дверь.

По размеру комната была немногим больше его. Всё достаточно скромно. Под ногами — потертый темный ковер. У одной стены стоял шкаф с одеждой, рядом с другой — неаккуратно заправленная кровать, а рядом с ней — кресло. На трех прибитых к стенке полках покоились книги, какие-то металлические коробочки, на верхнем отделении лежала электрическая лампа. На полу под полками стоял небольшой старый сундук, обтянутый давно стертой орехового цвета кожей с красными железными скобами, почерневшими от времени. У круглого окна располагался письменный ученический стол, с одной стороны заваленный книжками, тетрадками и перьями. На другой половине был разложен старый помятый выпуск еженедельной газеты, весь испачканный в какой-то черной смазке, а на нем, перевернутые, лежали настенные часы-маятник; у часов валялись извлеченные из него пружины и шестеренки.

Констан прошел на середину комнаты и, встав напротив стола, посмотрел в окно. Оно выходило на живой переулок. Слева виднелся маленький треугольник Сены, примыкающие к переулку улочки были сплошь усеяны низкорослыми однотипными домишками из темного кирпича и камня, а за ними выстреливали ввысь своими то острыми, то круглыми кончиками верхушки деревьев городского парка, за которым проглядывал серый шпиль Эйфеля и готически-холодный Нотр-Дам.

Внезапно Дюмель различил за своей спиной едва слышное шарканье, а через секунду к нему прижались сзади. По спине, а затем по талии к животу медленно скользнули руки Лексена.

— Тебе есть восемнадцать? — Не поднимая рук и не пресекая движений Бруно, тихо спросил Дюмель, чуть отклонив голову в сторону.

— Я уже преодолел возраст согласия. Я почти совершеннолетний, — твердым голосом сказал Лексен, но остановил свои ладони на животе Дюмеля.

— Ты должен понимать, зачем ты это делаешь, — шепнул Констан, глубоко вдохнув и закрывая глаза.

— А вы должны понимать, что я этого просто хочу, — произнес Бруно ему в ухо.

Ладони заскользили вверх по телу, облаченному в черную рубашку, и легли на грудь. Констан почувствовал, что Бруно положил голову ему на плечо и шумно выдохнул.

— Лексен, ты знаешь, что мы не можем видеться у тебя, равно как и у меня, — сказал Дюмель спустя несколько секунд. Он поднял руки и положил их поверх ладоней Бруно на своей груди.

— Я подыщу комнату, мсье. Тихую. Чтобы никто не мешал нашим встречам. И не знал о них. — Лексен поднял голову с плеча Дюмеля и зарылся лицом в его русые волосы, вдыхая с них запах церковного ладана и уличной пыли.

— Зови меня просто — Констан.

Он мягко опустил руки Бруно со своей груди и развернулся к юноше. Тот смотрел на него с желанием и глубоко дышал. Констан положил ладони на его молодую щетину и потрогал большими пальцами его заросший подбородок. Затем Дюмель мягко коснулся шеи Лексена и поцеловал его в губы. Но это был скорее лишь целомудренный поцелуй брата. Бруно был одновременно безгранично рад и крайне разочарован.

— Запиши в свой блокнот, что я тебе подарил, то, что ты прочувствовал за этот вечер. А на следующей встрече мы с тобой это обсудим. Если захочешь, — прошептал Констан, опустил руки и вышел из комнаты Лексена, не оглянувшись. Внизу, в прихожей Дюмель встретился с Элен, поблагодарил ее за теплый прием, накинул пальто, надел шляпу, взял в руку саквояж и, распрощавшись, вышел на улицу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В это время Лексен, у которого кипело в груди, стоял у окна, прижавшись к стене, чтобы его не было видно с улицы, и, сдвинув в сторону занавески, следил за тротуаром, дожидаясь, когда покажется Дюмель. Юноша надеялся, что тот обернется и посмотрит на окно его комнаты, но к досаде Лексена этого не произошло.

Бруно зло рванул занавеску в сторону и отошел от окна. Снизу послышался материнский голос: Элен пригласила сына помочь ей убрать со стола и вымыть посуду. Понимая, что может только навредить себе, сдерживая внутри всё свое разочарование и культивируя его (ведь уже сегодня, сейчас он надеялся на большее со стороны Констана!), юноша рассудил, что выплеснет досаду в домашнюю работу — поможет матери, может, полегчает. Элен заметила его внезапное и резкое изменение в лице, но не решилась узнать, чем он недоволен. Ополоснув под проточной водой последнюю тарелку, Бруно сухо и быстро поблагодарил мать за ужин, бегло взглянув на нее, и сослался на слабость, чтобы побыть в своей комнате одному.

Оказавшись в спальне, Лексен пригвоздил свой взгляд к тому месту, где минуты назад стоял Констан, а он касался его тела, испытывая счастливый трепет. Широкие плечи, играющие мускулы на руках — кажется, он занимается спортом, поддерживая себя в форме. И будто бы сейчас Бруно продолжает ощущать своими ладонями его подтянутый живот под тонкой тканью рубашки.

Он доплелся до кровати, рухнул на нее, спустил с себя брюки и, пыхтя от возбуждения, активно заработал рукой. В Лексене одновременно бурлила злость, радость, надежда и страх. Внезапно он почувствовал скорый конец, которого стремился достичь, впился зубами в подушку и глухо в нее застонал. Ладонь стала мокрой.

* * *

Дюмель тяжело ступил на свой этаж и, держа в руке шляпу и саквояж, спешно пытался открыть дверь своей комнатки. Ключ как назло плохо проворачивался. Констан нервничал, боясь, что кто-то из соседей, бывших в доме, выйдет в общий коридор и увидит, как он, взвинченный, сам на себя непохожий, нервно вламывается в свою же комнату. Наконец замок щелкнул, и Дюмель ввалился в комнату, облегченно вздохнув. Он спешно закрыл дверь, повернул защелку, бросил прямо у входа саквояж со шляпой и приложился к двери спиной, съехав по ней на пол. Он глубоко и взволнованно дышал, пытаясь привести в порядок свои чувства.

Констан вообразить себе не мог, что Лексен окажется настолько смелым и так повлияет на него! Сперва тот быстрый поцелуй в садике, теперь — это. Да, ему не так давно стало казаться, что Бруно ведет себя по-другому, что не связано с его душевным лечением от той трагедии. В тайне надеялся, что Лексен хочет сблизиться с ним, но боится, и одновременно думал, что ошибается, — но нет. Всё так и оказалось.

Что же следует делать? Как поступить? Все его мысли, всё тело вдруг потянулись к Бруно. Но он не может предаться похоти — он весь принадлежит Богу, он сказал себе более не поддаваться ложному, что отвергается служением небу. Однако же когда был мальчишкой, почти пять назад, кажущихся теперь такими далекими, когда воспитывал в себе смирение, ведь поддался распутным чувствам? Всё же его никто не покарал: ни на земле, ни с небес. Но колебался собственный разум. Священное Писание, учили его, твердит о греховности связей лиц одного пола, о безусловности беззакония такого поведения. Но жизнь всегда другая, какой ее представляют, обучая еще неразумные умы. Господь создал человека по образу и подобию Своему, так не вложил ли Он в нас Свою любовь всеобъемлющую, любовь вообще, во всех ее проявлениях? Дюмель знал, что невозможно в совершенстве постичь Бога, и остается лишь догадываться, что Он хотел сказать там, где сказано так мало. А с приходом Лексена в его, Дюмеля, жизнь вновь появилась возможность посмотреть на проповедуемую любовь под новым углом. Любовь, между кем и какой бы она ни была, всегда чиста при условии, что люди верны друг другу и жертвенны, неотступны.