День перевивки - Геннадий Семенович Любин

туалет, он немного прогуливался вдоль бортиков клетки – ужасающий момент, когда Мышонок забивался в угол и просто умирал со страху, – потом прислушивался к шумам соседей и пытался рассмотреть их через прутья. Наконец, ему это наскучивало, и, взглянув напоследок на Мышонка, он устраивался на предобеденную дрему. К концу дня он снова был на ногах, чтобы съесть принесенный Ольгой ужин. Деловито хрустя комбикормом, он зловеще косился в сторону Мышонка, и у того от ужаса стыла кровь.

Мышонок всем нутром чувствовал: до тех пор, пока он способен держаться на ногах, Мыш его не убъет: скорее не из жалости, а из-за лени, необходимости лишнего движения. Громадные порции еды, поглощаемые Мышем, явно начинали сказываться, и с каждым днем чудище двигалось по клетке все тяжелей и одышливей.

16

Странным было то, Мыш толстел не равномерно всем туловищем, но как-то нездорово, неестественно – в основном, животом. Мышонок много раз видел расплывшихся от жира и возраста сородичей, но в их отяжелевших фигурах все равно сохранялось какое-то изящество, звериная грация, элегантность движений. У Мыша было все не так: он неумолимо превращался просто в ожиревше-отечный меховой шар, неспособный к мало-мальски быстрому движению. И еще – глаза: взгляд Мыша, свирепость которого прежде подчеркивали налитые кровью глаза, все более тускнел, словно подернутый осоловелой пленкой равнодушия.

К исходу второй недели он уже не вставал из своего угла. В клетке было неопрятно из-за горы перловки и комбикорма, накопившихся за последний день: Мыш есть уже не мог, а Мышонок, наученный довольствоваться малым, на большее не претендовал.

Всякий день Геннадий заходил в мышиный бокс и подолгу стоял над клеткой Мышонка.

– А доходяга ничего, кажется, выжил – заметила как-то Ольга, раскладывая батоны.

– Выжить-то выжил, да чего-то не толстеет никак… – задумчиво обронил Геннадий и ушел. Ольга наклонилась над клеткой, присмотрелась, пожала плечами: точно, шельмец, не толстеет!..

17

С утра во вторник Геннадий появился в боксе раньше обычного. Деловито достав Мыша – тот повис на хвосте безжизненным мешком головой вниз, – перенес его в отдельную клетку.

– Будешь вскрывать? – спросил кто-то из сотрудников.

– Да, пора уже, до вечера не дотянет…

Потом долго и пристально смотрел на Мышонка. Опухоль – неудержимо агрессивная, беспощадная карцинома Эрлиха – явно не прижилась. Не выросла. Издохла.

И это ошеломляло.

Почувствовав взгляд человека, зверек выбежал из угла на середину клетки, встал на задние лапы и, ухватившись передними за прутья решетки, повис на них, раскачиваясь, как на брусьях. Казалось, он очень хочет сократить дистанцию, приблизиться, как будто что-то рассказать.

Геннадий снял с клетки алюминиевую бирку, извлек из нее старую этикетку и, смяв, бросил в урну. Достав из кармана чистый лист бумаги и сложив его вчетверо, написал аршинными буквами: «НЕ ТРОГАТЬ. ЖИВОТНОЕ В ЭКСПЕРИМЕНТЕ».

– Держись, братец. Живи!..

Почему-то не уходил, наблюдал. Мышонок просунул кончик морды между прутьями и замер. Черные живые бусины смотрели на Геннадия, и глаза человека и животного встретились. Некоторое время они вглядывались друг в друга, не шелохнувшись.

Мышонок вдруг встрепенулся, засуетился – из коридора послышалось тяжелое шарканье разношенных шлепанцев. Приближалась раздача батонов, и надо было подготовиться…

.