День перевивки - Геннадий Семенович Любин

в поисках экзотики. Выхватив аппарат, он снимал и снимал, пока не закончилась пленка.

– Приезжал кож-вен, забрали мышей по предоплате – размышления Геннадия прервала запыхавшаяся, с пачкой бухгалтерских документов в руках, Зинаида. – Еще и не хватило, всех до единой подмели: им для чего-то на сифилис надо.

– А мне чего взять, сегодня же перевивка…

– Ну возьмите разок нестандарт, ну что делать! Вот один переросток – подцепив мизинцем решетку, она выхватила из клетки белого самца: огромного, матерого, настоящего Мыша.

– А второго… Вот этого, крохотулю! – Мышонок не успел опомниться, как два ловких разящих свежим маникюром пальца взметнули его за хвост и в одно мгновение мягко перекинули в новую клетку. В нос шибануло застарелой спермой, и на секунду перехватило дыхание. Смрад исходил от исполинского чудища, грузно расплывшегося в углу и недоуменно таращившегося на Мышонка. От ужаса затрепыхалось сердце, и, пытаясь унять его клокотание, Мышонок часто и мелко дышал, вжимаясь всем телом в холодную пластмассу бортика.

Руки Геннадия – Мышонок сразу узнал их по исходящему теплу – подхватили клетку и куда-то понесли. Повеяло подвальной сыростью, и Мышонок понял, что путь лежит через коридор в манипуляторскую. В этой огромной мертвенно-кафельной комнате, залитой нестерпимо ярким светом и вечным холодом, Мышонок уже бывал несколько раз. Прежде чем сделать инъекцию, его шмякали на платформу торсионных весов и, недовольно бормоча, всякий раз возвращали обратно в клетку: дескать, мал еще, подрастай…

Похоже, смена обстановки на время отвлекла и страшного соседа. Мыш то и дело озирался, принюхивался, беспокойно семенил лапами в своем углу. Томила неизвестность.

Снаружи, из-за пределов клетки, доносилось металлическое позвякивание шприцев о стерилизатор, глухо ударялись донышки пробирок о пластмассу штатива. Загрохотала о борта приоткрывающаяся решетка, и пальцы Геннадия подхватили отчаянно затрепыхавшегося Мыша и уволокли наверх. Послышалась шумная возня, сменившаяся отчаянным визгом, – и те же пальцы стремительно сунули Мыша обратно.

Жадно хватая воздух и все равно задыхаясь, Мыш заметался по клетке. От него несло спиртом и чем-то еще – непонятным и от этого опасным. В памяти Мышонка таились тысячи ароматов, уловленных им хотя бы однажды, и он лихорадочно пытался подыскать аналогию новому, но додумать не получилось.

Тепло руки Геннадия мягко окутало его тело, подхватило и вознесло вверх, к потолку, к свету. Глаза Мышонка успели выхватить приближающийся к нему стеклянный шприц, заполненный мутной взвесью, и спиртовая дурь оглушила его, сокрушила сознание…

11

…Мышонок очнулся от зловония, исходившего откуда-то сбоку. Невероятным напряжением сфокусировав зрение, он увидел кроваво-черные глаза, недобро изучающие его. Первым побуждением было – подхватиться и побежать, и он попытался сделать это, но убийственный удар чужой когтистой лапы опрокинул его на спину и отбросил в угол клетки. Из разорванного уха хлынула кровь, заливая глаза.

Ожидая продолжения боли, Мышонок съежился, превращаясь в зажатый страхом мышечный ком, но новой атаки не последовало: вошла Ольга с тазом батоновых ломтей под мышкой и полной кастрюлей перловой каши.

– Деретесь, сволочи… Ох, я вас…

И бросила щедрый ковш густо сваренной перловки на решетку. Подумав, сунула руку в карман, извлекла пару морковных кружочков:

– Жрите, паразиты…

Кровь не унималась, и волны тяжелой тошноты накатывали одна за другой. Мышонок попытался встать на лапы, но усилие мышц отозвалось резкой болью в низу живота – как раз в месте инъекции, – и его вырвало. Он остался лежать, ощущая резкий запах желудочного сока, затекшего под опилки. Сильно знобило, и почему-то вспомнились теплые руки Геннадия. Такие руки не могли причинить зло. Значит, это для чего-то необходимо. Надо потерпеть. Просто потерпеть. Потерпеть…

Тем временем Мыш разобрался с перловкой. Оставались лишь пару зернышек, закатившихся под бортики клетки, но на сытый желудок было лень дотягиваться до них. К тому же, благоухал десерт – круги моркови, – и Мыш переключился на них. Сочные морковные ошметки разлетались от его зубов и пятнали красным бело-желтые опилки вперемешку с застывшими бурыми кровавыми пятнами, натекшими из Мышонка. Доев морковь, Мыш с любопытством оглядел неподвижно привалившегося товарища и, решив, что тот не жилец, грузно побрел в свой угол укладываться на дневной отдых. Вскоре сытая истома сморила его.

12

Мышонок осторожно пошевелился, проверяя крепость сна Мыша. Свернувшись уютным шаром, тот тихо посвистывал носом. Мышонок отполз в сторону и увидел темное пятно мочи. Мочой пропиталась и шерсть с того бока, на котором он лежал, и этот запах напомнил Мышонку о его слабости. Опираясь на передние лапы – попытка усилия задних все еще отзывалась болью во всем подбрюшье, – он прокрался в другой угол, слегка разгреб опилки и сделал подобие норки.

Не сводя глаз со спящего Мыша, он дотянулся до перловой крупицы и проглотил ее, потом еще одну. Рядом оказалась морковная крошка, и он сжевал и ее. Есть больше не хотелось, но горело внутри и пересохло во рту. Стеклянная сосок бутыли с водой торчала между прутьями решетки совсем рядом с Мышем. Опасность разбудить хозяина клетки был огромной, но еще страшнее была жажда. Медленно-медленно, содрогаясь от ужаса, Мышонок подобрался к соску и прильнул к нему, ощущая, как капельки благодатной влаги стекают по языку. Напившись вволю, он задом дополз до своего угла и перевел дух. Только теперь он почувствовал, насколько измотан. Надо было поспать несколько мгновений, чтобы восстановить силы, и, хотя это было непозволительным риском, он провалился в тревожное забытье…

Ближе к вечеру Ольга принесла ужин – большую горсть комбикорма и столовую ложку творога. Мышонок лежал, свернувшись, в своем углу и наблюдал, как проснувшийся Мыш сладко потянулся, стряхивая опилки, покосолапил к кормушке и долго хрустел ароматными гранулами. Доев их и завершив дело творогом, он долго вылизывался в своем углу, прежде чем уснуть.

Дождавшись полной темноты, Мышонок выбрался в середину клетки и жадно подобрал крошки комбикорма и несколько крупинок творога, затерявшихся среди опилок. Впервые за целый день он ощущал нечто вроде голода, и хотя найденные объедки не принесли сытости, чувство потребности в еде почему-то обрадовало его. «Ничего», – подумал он, вжимаясь в деревянные стружки в поисках тепла, – «ничего…».

13

С утра Николая в лаборатории не было: накопились дела «по индусам». Индийская фармкомпания открыла свое представительство и предложила ему стать региональным боссом. Работа обещала быть выгодной, но, верный здравому принципу «не класть все яйца в одну корзину», он выторговал у индусов разрешение не уходить из лаборатории, чтобы совмещать науку и бизнес. Замысел был, как у Корейко: герой Ильфа и Петрова, как известно, до четырех часов был за Советскую власть, а после четырех – против.

На деле все оказалось куда сложнее: первая мысль при пробуждении была об индусах, а последняя, перед засыпанием – о них же. Чужие деньги – не мыши: не