День перевивки - Геннадий Семенович Любин

учреждение закрытого типа, вход в которое, томясь от бездействия, охраняли дюжие молодые ребята в милицейской форме. С одним из них – рослым, голубоглазым, с пшеничным чубом, непослушно выбивавшимся из-под фуражки, – у Зинаиды как-то сразу все сложилось. Очень кстати пришлось, что он давно жил в общежитии, но был уже близко на очереди на жилье, причем семейный статус существенно ускорял его получение. В общем, Зинаида второй раз оказалась замужем.

Вскоре молодожены получили квартиру и зажили вполне благополучно. Супруг, правда, не хотел детей, но Зинаиду это не огорчало – свой у нее уже был, к тому времени почти взрослый.

Так складывались судьбы Зинаиды и Ольги, почти ровесниц. У одной – от университетской скамьи до уборщицы; у другой – от вонючей тряпки-полотерки и беспросветной доли «разведенки» до белоснежного, по фигуре, крахмально-хрустящего халата и хорошего парфюма, гармонично дополнявших размеренно-благоустроенный быт и жадного до молодых утех мужа.

Нет смысла говорить, что обе женщины не любили друг друга.

4

В лаборатории текучесть кадров была невелика: с академической службы, как правило, выносят только «ногами вперед». Сотрудники работали бок о бок долгие годы, а то и десятилетия. За такое время друг о друге узнавалась вся подноготная, и прежде всего – слабые стороны и уязвимые места. Знание таких подробностей срывало с людей флер значительности и напускной важности, а потому, сплетничая друг с другом и перемывая косточки коллегам, сотрудники величали «третью сторону» предельно просто: по имени. Даже великовозрастного завлабораторией, несмотря на профессорское звание и авторитет, называли либо кратким и емким «шеф», либо не более чем инициалами – Б.Б. Но было два человека, которые даже «за глаза» неизменно удостаивались полного имени-отчества: Геннадий Семенович и Николай Антонович.

Надо признать, было за что: какие бы сиюминутные выгоды и бонусы это ни сулило, они никогда не подличали и не опускались до откровенно практичной неправды. Много позднее один из них натолкнулся на арабскую пословицу: «Если нельзя говорить правду, не аплодируй лжи». Они и не аплодировали.

Их считали если не друзьями, то приятелями. И в самом деле, совместная работа была приятна им – в том смысле, что доставляла удовольствие. За долгие годы они научились понимать друг друга не то что с полуслова – с полубуквы, и это приносило свои плоды. Со временем в их ведение перешли самые сложные и трудоемкие методики, с помощью которых лаборатория неизменно успешно отчитывалась перед институтским руководством.

Это давало неформальное право на некоторые привилегии. Только они могли с утра позвонить шефу – фанатичному поборнику порядка и дисциплины – и предупредить, что «немного задержатся», называя причину как есть – «проспал чего-то…». И – вершина наглости, – терпеливо выслушав благожелательное ворчание Б.Б., аккуратно напомнить: «Вы запишите меня в библиотеку, чтобы неприятностей не было…»

5

Более разных, абсолютно непохожих друг на друга людей надо было поискать. Даже внешне: Николай Антонович – позволим себе дерзость и будем величать его проще: Николай – высок, строен, подтянут, безукоризненно выбрит, в элегантном костюме-тройке и галстуке в тон. У Геннадия в школе была кличка – «Пьер Безухов»: среднего роста, с широкими покатыми плечами и массивным торсом, скрадываемым безразмерным дешевым свитером поверх неизменных потертых джинсов. Физическое сходство с героем Толстого дополняли очки, которые в сочетании с густой рыже-седой бородой изрядно старили его.

Они пришли в лабораторию почти в один год, но в разном статусе. Николай – подающий большие надежды баловень судьбы: блестящее окончание медицинского института, работа в столичном пригороде на должности замглавного врача райбольницы. Он и жену подобрал себе под стать: однокурсница из благополучнейшей по советским меркам инженерно-врачебной семьи с просторным частным домом в черте столицы. Многократная чемпионка республики, она стояла вполоборота в профиль на фотографии под стеклом его столешницы, натянув тетиву лука, и порыв ветра отбрасывал длинные волосы, открывая умопомрачительно красивые ноги из-под спортивной мини-юбки. Самому Николаю, хотя и выходцу из провинциальной глубинки, также не приходилось стыдиться за свое «приданое»: родной брат – академик и директор учреждения, от названия которого невольно хотелось поежиться: «НИИ онкологии и медицинской радиологии».

В общем, пара получилась на загляденье, хоть куда, а лучше – на обложку журнала. Жаль, не доставало подходящих изданий, а то бы красоваться ей в глянцевом формате…

И девиз Николая, ледоколом пролагавший ему путь по жизни, сочетал по-крестьянски мудрость и простоту и звался – Его Величество Здравый Смысл. И бытие его шло замечательно.

Как по маслу.

6

Пожалуй, именно здравого смысла, практичности как раз и не доставало Геннадию. В элитной университетской группе, где он учился, девки были на подбор: холеные, образованные, породистые. Мешковатый, стеснительный, к тому же, «бесквартирный» выходец из семьи провинциальных учителей не котировался у них завидным женихом. В общежитии он как-то познакомился с девушкой, оказавшейся, как и он, дочерью деревенских педагогов. Они понравились друг другу и вскоре поженились: вместе было проще выживать в чужом городе. «Ничего», – сочувствовали Геннадию приятели-студенты, ухитрившиеся подыскать жен среди коренных жительниц столицы. И доброжелательно похлопывая его по плечу, снисходительно-обнадеживающе добавляли: «Второй раз женишься удачно…»

Прошли годы. Рухнули империи, сменились эпохи. А Геннадий – ничего: выжил, чертяка. Устоял. Уцелел. И семью сохранил – через безденежье и бесквартирье. Узнавая об этом при редких встречах, авторы студенческих снисходительных ободрений, давно состоявшие в разводе и превратившиеся в обремененных алиментами лысеюще-молодящихся пузатиков, вопрошающе подымали брови – дескать, каким образом, за счет чего?.. Геннадий недоуменно разводил руками: сам не знаю, как-то так получилось. Рационального толкования не складывалось, а в иное он не вдавался.

Хотя, конечно же, всегда и твердо знал.

7

С раннего детства он почему-то явственно ощущал, что все события, которые составляли стержень и смысл жизни окружавших его людей, определялись не столько их активностью и сверхусилиями, сколько созвучием и подчиненностью этих усилий логике Воли Высшего Разума, неизменно присутствующей в судьбе каждого человека.

Однажды он почувствовал это особенно остро: то было лето после третьего курса. Группу послали на учебно-производственную практику в маленький прибалтийский городок: до Рижского взморья – рукой подать. Отработав смену на заводе, они всей толпой катили на электричке в Юрмалу купаться и загорать. Ближе к вечеру он старался незаметно отделиться, садился в электричку и ехал в Ригу – просто побродить по необычному городу, побыть одному. Как-то раз, идя по узкой незнакомой улочке, он вдруг услышал чудесную музыку, показавшуюся нереальной, словно неземной, в надвигающихся вечерних полутенях. Он узнал звуки органа, доносившиеся откуда-то снизу. Всмотревшись, он увидел ступени, которые вели в какой-то подвал и спустился по ним, потом толкнул тяжелую дверь и очутился в сумеречном костеле.

В полумраке крохотного помещения смутно угадывались силуэты немногочисленных прихожан, играл