Веретено - Владимир Юрьевич Коновалов

интересно? Нет. Я есть процесс, уже не зависящий от предшествующей ему череды нагромождений нелепостей. Сила ума, случайно возникнув, не захочет случайно исчезнуть. Луч имеет начало. Но где оно, если он не имеет конца. Оглянувшись из бесконечности, начало уже не разглядеть вдали. Разве все, что имеет начало, имеет конец. Нет! Кто это выдумал! Рождение не предлагает смерть, рождение есть предложение жизни и только.

Дождь скоро кончился. Он добавил яркости трем чистым цветам, из которых состояло почти прозрачное здание лаборатории и окружающий ее парк. Белый, стеклянный, зеленый.

Здесь главным предметом поклонения была жизнь. На нее смотрели, на нее любовались, ей предлагали, с ней советовались и просто разговаривали. Органические нити расплетались, распадались, множились, сплетались и снова скручивали свои спирали, смешивали свои краски, которыми природа легко и без принуждения писала бесчисленные свои творения.

Природный талант не терял своей плодовитости и был бессмертен, разнонаправлен, неограничен в фантазии. И назвать это естественным отбором было бы не очень правильным. Эти слова принизили бы красоту природных достижений, которые не были рождены принуждением. Может быть, больше подошло бы – случайное соответствие гармонии.

Почти вечность назад и спустя почти вечность бессмертная стихия, забавляясь бесцельно, родила нечто сверхсложное и прекрасное, на чем по высшему недосмотру налетом плесени отметился разум, который вдруг сам беспочвенно стал претендовать на бессмертие. Замедлив время, разум, этот выскочка, оболгал и опошлил от века существовавшее течение прекрасного обновления, придумав для него слово смерть, разрисовал шедевр площадными ругательствами, оклеветал его и поставил вне закона природной красоты. Придумал азартную игру за выживание и сам же передергивает в этой игре карты, бесчестно повышая свои шансы, продлевая эту игру шулерскими уловками, нагло не признавая поражения.

Желая сравняться величием с природой, разум объявил ей войну, что, однако, прошло без внимания с ее стороны. И высокомерно назвал это противостоянием добра и зла как метафизических стихий, избрав полем битвы свое природное наследие и основу. Но дело в том, что зла с большой буквы не существует. Нет злого метафизического начала в нашем мире. Злом было названо природное неосознанное стремление к добру – прямое, бурное, безостановочное, нерегулируемое, некоординируемое. И вышло так, что разум, стремящийся к своему добру, – сам есть порождение того, что он считает злом, его генеалогическая тонкая ветвь.

Бесчеловечно не замечая протест своего творения, природа больше заботится о сохранении типа структуры, чем о прочности каждого его представителя. Единственный подарок от нее – стремление к самосохранению. Никак того не желая, никак не соприкасаясь в желаниях с сохраняющим себя индивидом, природа создала движущую силу сознательного этапа эволюции, запустила конфликт между индивидуальным и видовым. Для видового выживания, для защиты от внешней неупорядоченности, для погашения воздействия внешней энтропии слепая эволюция нашла внутреннюю энтропию. Но такая изоляция слаба, внутренняя энтропия ограничена сохранением внутренних связей, предел внутренней неупорядоченности – граница сохранения системности. Для управления внешними источниками большей энергии противодействия эволюция нашла сознание – лишилась слепоты. Но разум продолжает тесниться в оболочке из повышенной энтропии – наследстве слепой эволюции.

Конфликт индивидуального и видового лишь слегка обозначен. Индивидуальность разумного уровня настолько слабее своей природной основы, насколько незначительны причины отчаяния человека в сравнении с миллиардолетними преградами, которые преодолела его клетка. Но намек на индивидуальное бессмертие дала сама природа, рискнув пойти по пути роста сознания.

Парк, окружающий лабораторию, представлял собой ухоженный лес. Местность была почти безлюдной и казалась заповедной. Полянки, овражки, холмики, тропинки, мосточки. Дорожка, проходя местами через дебри диких зарослей, казалась настоящим тоннелем. У ступеней ротонды, уходящих вглубь лесного озера, пестрый венок лежал на воде. Тонкие стебли обвили колонны, плотно облепив их цветами. На чистой глади застывшие отражения нависших деревьев переплелись с небом и высоко построили подобие светлого купола, обняли все маленькое озеро, не тронув его мягкую поверхность, на которой мерцал лепестками венок. Однажды вздохнув, все здесь замерло, рождая тишину и умиротворение в количествах чрезмерных.

Тропинки расплели свои петли и слились в одну узкую нить, уводящую в дикую чащу. Сквозь лес, огибая озеро, она вывела к склону, с которого были видны шпили дворца, галереи, соединенные площадями с фонтанами. Захватывающий дух вид на грандиозную выставку красоты.

Лес не сдавался, трава упорно прорастала на дорожках, ведущим к дворцовым площадям. Каждый новый хрупкий зеленый росток, пробивающийся сквозь асфальт, обладает жестокой силой новизны, отрицающей предыдущие воплощения приспособительных форм. Свежесть красоты природных проявлений, выхваченная художником как вдохновение нового пейзажа, опирается на безжалостное отрицание. А что такое природа, предшествующая этому вдохновенному моменту, поселившемуся по праву в картинной галерее. Это лишенная замыслов беспощадность миллиардов тонн смерти, наполняющих до отказа миллиарды лет. Каждая индивидуальность гибла и гибнет, и сколько еще погибнет, прежде чем когда-нибудь высочайшая персонификация природы сможет сказать, что не хочет умирать.

Ну а пока эти венценосные представители природы нарекли бессмертными свои творения. По тому лишь праву, что смогли вдохнуть в них отражение жизни. Проходя мимо, Он видел, как оживали камень и краски. В галереях картины и скульптуры жили своей жизнью, давно не связанной с жизнью и желаниями их творцов. Осязаемые воплощения стремления к счастью.

А что если и счастье – всего лишь насмешка физиологии над разумом. Гормональный всплеск, электрохимический фейерверк в нервной системе, воздействие на центры, какими бы они ни были и где бы они ни находились в человеке – они находятся в нем, то есть в структуре, эволюционно предназначенном решать задачу видового выживания. И то, что разум теперь может отделить блаженство от выживания, не делает ему чести ни с точки зрения природы, цель которой оказалась оторванной от средств ее достижения – то есть не достигается, ни с точки зрения рационализма развития ума, которого нет в эйфории самой по себе.

Даже вдохновение художника, рождение замысла, счастье от созерцания созданного сравнимо лишь с тихим и умиротворенным умиранием существа, выполнившего свое предназначение. Счастье, не принижая всех его достоинств, есть состояние отработанного материала. Видовая награда, пусть и заслуженная, но прощальная.

Даже предвосхищение счастья, процесс творения, все то, что предшествует, счастью – лишь фаза этого видового процесса. И с творцом можно попрощаться, если созданное лучше создателя.

Доказать себе собственную значимость он может, только если способен возобновлять этот цикл. Если он способен вновь окунуться в несчастье, в несчастную среду рождения замысла. Недовольство собой, сомнения, дисбаланс, сознательное удаление от равновесия и все прочее, сопровождающее волю, это и есть качество разума, которое может быть признано достойным им самим. Это созерцание счастья в единстве с его противоположностью –