Солнце сияло - Анатолий Курчаткин

Конёв, однако, снова похлопал меня по плечу:

- Хочешь выходить в эфир - будешь выходить, это - как два пальца обоссать. Сюжетов вокруг - вагон и маленькая тележка. Буду подбрасывать по первости. Потом сам глаз отточишь.

Он вел себя со мной так же по-простецки, как начал, позвонив по телефону. Единственно что по телефону он обращался ко мне на "вы", при встрече же сразу перешел на "ты". Мне было не совсем уютно от этого - я все-таки не смел ответно тыкать ему, - но что стоило чувство внутреннего дискомфорта в сравнении с теми горизонтами, которые открывал мне Конёв своим патронированием?! О, я прекрасно отдавал себе отчет, что он делает для меня. Человек всегда знает истинную цену оказываемой ему услуги. Можно эту цену набивать, пытаясь представить ее много выше реальной, - настоящая цена будет торчать из-под ложной, как шило из мешка. Цену того, что делал для меня Конёв, вообще невозможно было измерить.

А ведь в ту новогоднюю ночь он мне, скорее, не понравился. Сколько я себя помню, я всегда очень доверял своему первому впечатлению о человеке, и когда увидел его тогда, еще подумал о нем как о не очень приятном типе.

А увидел я крупнотелого мясистого человека под метр девяносто, с длинными прямыми волосами до плеч, с маленькими кабаньими глазками, глядящими на тебя словно бы в приступе ярости, с маленьким жестким ртом, подобранным в подобие скобки, лежащей на спинке, концами вверх.

За эти два с лишним года он не особо изменился, разве что еще больше помясистел, но вот я смотрел на него - передо мной был человек, полный душевного обаяния и сердечной открытости, глаза ему от природы действительно достались по-кабаньи маленькие, но они светились доброжелательностью и приязнью к миру, а его лежащая на спинке, загнутая концами вверх скобка рта означала постоянную готовность к улыбке, не что иное. Как меня угораздило в ту новогоднюю ночь увидеть в нем неприятного типа?

- Гляди, если готов, можешь прямо сейчас на съемку и дернуть, предложил мне Конёв.

Немногим более часа спустя я уже трясся в кабине дребезжащего всеми своими механическими сочленениями "рафика" брать для блока новостей завтрашней утренней программы, где Конёв был ведущим, интервью у какого-то подмосковного пчеловода, - чей мед только что получил медаль на выставке и пользовался большой популярностью у капитанов зарождающегося частного бизнеса. Вместе со мной в кабине тряслись оператор с камерой, звукорежиссер со своими объемными кофрами, двое осветителей, втащивших внутрь вдобавок к операторскому штативу длинные металлические стойки для ламп. Всего вместе со мной, посчитал я, пять человек. И я был главой этой бригады. Вместо меня к пчеловоду должен был ехать штатный корреспондент, - Конёв быстро переоформил все бумаги, вписал в наряд мою фамилию, подмахнул у начальства, и вот я, прибалдевший от всего происшедшего, оказался в этом поставленном на колеса металлическом корыте, водитель оглянулся на меня: "Поехали?" - и я, усиленно стараясь придать выражению своего лица необходимую важность, кивнул: "Конечно".

Один из осветителей был осветительницей. Мне кажется, выражение "запомнил на всю жизнь" как нельзя лучше передает то мое впечатление от нее, которое я вынес из этой поездки.

- А вы стажер, да? - залихватски произнесла она, едва мы тронулись.

- Ну да... почему стажер? - продолжая держать на лице выражение значительности, не проговорил, а скорее, выдавил я из себя.

- А молодой потому что! - воскликнула осветительница.

Ей было, видимо, лет тридцать пять, такая крепкотелая, тугосбитая баба с крепкотугим говорком - из тех, которые всегда твердо знают, что хотят, и так же твердо убеждены: чего они хотят - то должно быть их и по их.

На этот раз от выжимания штанги по нахождению ответа меня избавил звукорежиссер.

- А теперь корреспонденты все молодые, - сказал он вместо меня. - Вон мы вчера репортаж с биржи делали - какая девчушка была! На журфаке в МГУ учитесь? - обратился он ко мне.

- Ну... вообще... если быть точным... - замычал я.

- Третий курс, наверное, да? - будто уличая меня в неблаговидном поступке, но по сердечной доброте готовая простить за него, спросила осветительница.

И снова мне помог звукорежиссер.

- А если и первый? - опередив меня, вопросил он. - Сейчас молодые, они вон какие! Не нам чета в их возрасте.

Он был уже весьма пожилой, и в его отношении ко мне - я это сразу так и почувствовал - сквозило отцовское чувство. Правда, с оттенком превосходства. Уязвленного превосходства - вот как. Словно бы под моим началом оказался сам Зевс, болезненно раненный утратой своего абсолютного верховного положения. Я потом обратил внимание: звукорежиссерами почему-то работали исключительно пожилые. Не знаю, поэтому или нет, но с ними работать было легче всего. С осветителями, с теми все время приходилось бороться. Они никогда не могли выставить свет так, как тебе требовалось. Этим они напоминали видеоинженеров. У тех тоже на все имелось свое мнение, и, когда монтировал, чтобы получить желаемый результат, нужно было наораться с ними до посинения.

- Я после армии, - сумел я, наконец, собравшись с духом, ответить осветительнице.

Признаться ей, что никакой не стажер, нигде не учусь и вообще с улицы, я не мог.

Однако же странным образом моя нелепая фраза об армии оказала на осветительницу поистине магическое действие.

- А, после армии! - удовлетворенно проговорила она.

По-видимому, армия в ее сознании была такими университетами, что они вполне заменяли все прочие, давая право на занятие любым видом человеческой деятельности.

Оператор, с бережно поставленной на колени камерой, сидел курил, выдыхая дым в приоткрытое окно, и не вмешивался в разговор. Это был узколицый, светловолосый и светлоглазый человек с выражением отстраненной презрительности на лице, - казалось, он знает о людях какую-то такую правду, что у него уже ни к чему на свете нет любопытства. Я на него очень надеялся. Конёв сказал, что он оператор экстракласса, все, что необходимо, снимет сам, будет из чего клеить картинку, а мне главное - позадавать в кадре пчеловоду вопросы и чтобы он что-то намычал на них.

Мычал, впрочем, больше я, чем он. Пчеловод оказался весьма словоохотлив и красноречив, никакой не старый дед, как я почему-то ожидал, лет сорока, хотя и с бородой, лежавшей на груди темно-русой кустарниковой зарослью, он молотил языком без передыху, сыпя такими афоризмами житейской мудрости, что Шопенгауэру впору было бы, восстав из гроба, сжечь свою знаменитую книгу, а вот я, встав перед камерой с микрофоном в руках, чтобы произнести несколько фраз, как мне рекомендовал Конёв, в глаза будущим зрителям, затыкался на каждом слове и, когда отблеялся, почувствовал, что мокр, как мышь, - с головы до пят, а по крестцу течет бурный поток.

Вся бригада получила от пчеловода в подарок по банке меда. Для передачи Конёву тоже была дана банка. "Это, значит, к тому, что он уже получил, ласково похлопывая банку по гладкому круглому боку, сказал пчеловод, когда вручал мне конёвский мед. - Воеводою быть - без меду не жить, так нам отцы наши заповедали".

На обратном пути я не мог позволить себе никаких разговоров. Мне нужно было до возвращения в Останкино обдумать, как выстроить отснятый материал и какой текст произнести. В голове у меня, бесплодно вея песком, расстилалась пустыня Сахара. Тот репортаж о моей бывшей части стоял перед глазами и звучал в ушах - будто снятый, а тут я не представлял ничего: ни видеоряда (словечко, которым я уже успел разжиться), ни будущего текста. Я не понимал, что такого интересного можно сказать об этом пчеловоде. И зачем вообще показывать его по телевизору?

Машина уже въехала в Москву, уже крутилась по вечереющим улицам, а у меня по-прежнему не было ясного представления, что мне делать с моим пчеловодом. Я запаниковал. Мой первый блин грозил оказаться последним.

Конёв меня ждал.

- О, роскошно! - принял он банку с медом, которую пчеловод передал для него. - Вот попробуем, что у него за мед такой знаменитый.

- А я понял, что он уже давал вам, - сказал я.

- Давал? - недоуменно переспросил Конёв. И закивал: - А, ну да! Но еще не добрался. Не попробовал еще. - Он открыл стол, поставил банку с медом в ящик и, выпрямившись, выставил указательный палец, указывая на кассету с пленкой у меня в руках: - Продумал сюжет, как клеить? Текст по дороге накатал?

Паника, душившая меня, выплеснулась наружу сбивчивой скороговоркой про низкую содержательность, отсутствие интересной информации, невозможность внесения сверхзадачи...

Конёв всхохотнул, взял у меня из рук кассету, обнял за плечи и подтолкнул к выходу из комнаты.

- Какая такая сверхзадача? Откуда этих умностей нахватался? Пойдем монтироваться. Помогу по первому разу. Поделюсь секретами мастерства. Содержательность ему низкая... Ехали - дорогу сняли? Из окна машины?

Я вспомнил: раза два или три, еще по пути к пчеловоду, оператор поднимал с коленей камеру, открывал окно во всю ширь, всаживался глазом в окуляр, что-то щелкало под его рукой, и камера принималась жужжать.