Изгнание - Анатолий Мошковский

— Эх, когда Байкал замерзает, ну и мировой тут, наверно, каток! Распахнул пальто, ветер — как в парус и понес тебя на ту сторону.

— Лед здесь не всегда замерзает гладко, — ответил Жук, чуть сердясь на то, что Димка по-прежнему уводит беседу в другую сторону. — Когда перед ледоставом не бывает шторма, лед замерзает ровно, а то знаешь каких торосов наворочает вкривь и вкось — хоть дизель-электроход «Обь» вызывай из Антарктики лед ломать…

Димка хмыкнул, но, очевидно, только из приличия. Ему было скучно слушать Жука, и он только делал вид, что слушает его. Но зато как оживилось Димкино лицо, когда на пути попался большой валун!

— Бьемся об заклад, что выжму? — вызывающе предложил он и, не дожидаясь ответа, обхватил камень обеими руками, качнул, отрывая от грунта, выжал в обеих руках и толкнул вперед.

И Жук опять полюбовался крепостью его мускулов. Но найти с мальчишкой общего языка не мог. Он хотел рассказать ему, какие удивительные цветы растут на сопках и скалах Приморского хребта, на склонах которого расположился лагерь, хотел показать живущих под камнями рачков-бокоплавов: отвалишь валунок — и рачки разбегаются в стороны; он хотел поговорить с ним о бакланах и чайках, об омуле и хариусе… За годы своих скитаний Жук накопил множество интереснейших наблюдений, а сколько разных историй рассказали ему рыбаки и следопыты! Жук мечтал когда-нибудь под старость, когда будет больше времени, написать об этом книгу. Может, читатели и полюбят эту книгу, но, к сожалению, Димка не выказывал ни малейшего желания слушать его.

«Что за человек! — с грустью думал Жук. — Как он мог вырасти в семье геолога-поисковика, человека заслуженного, жадного до знаний». Глядя на Димку, можно подумать, что на свете нет ничего, кроме футбольного поля, турника и мускулистого тела, — ни замечательных книг, ни малиновых закатов, подернутых пепельной дымкой, ни унизанных росой саранок и колокольчиков. Кто-то, может быть, и думает, что море только для того и существует, чтоб по нему передвигаться или выполнять план по рыбной ловле, а вот посидеть вечером на обрыве, любуясь игрой белых барашков, переливами всех красок — от черной до фиолетовой, прозрачными, не всегда видными, но всегда таинственными и далекими, как мечта, контурами противоположного берега — без этого человек может и обойтись…

— Мне нужно пройти на линии… Может, сходим вместе? — спросил Жук.

— Ну, сходим… — ответил Димка.

Они по наклонной тропинке взобрались к кустарнику, прошли с километр вдоль моря и полезли вверх по крутому склону сопки. Под ногами пружинила хвоя, ботинки скользили, и, чтоб не поехать вниз, приходилось хвататься за стволы обгоревших сосенок и елочек, за кусты шиповника, за выступы кое-где торчащих из земли кусков известняка. Жук учащенно дышал, по лбу его несколькими струйками тек пот, но он упорно продолжал карабкаться вверх.

Димка, очевидно, никогда не занимался такого рода альпинизмом, но, судя по всему, преуспел бы и в этом виде спорта: он быстро обогнал Жука, и голос его доносился откуда-то сверху. Наконец Жук добрался до канавы. Вначале был виден только отвал — горка известняка по краям, потом стало заметно, как откуда-то изнутри, из-под земли, вылетают белые камни, известковая пыль… И только когда Жук подошел ближе, вся таинственность исчезла: на дне канавы стоял человек в пропотевшей ситцевой рубахе — стоял и острой кайлой долбил твердое дно, или, как говорят геологи, полотно канавы. Когда под ногами собиралось много крупных кусков известняка и щебня, он подборочной лопатой выбрасывал все это наверх, в отвал.

Они втроем присели на камни, разговорились.

— Долго добирался до коренных пород, — сказал проходчик, скручивая из клочка газеты толстую цигарку. — А сейчас ничего…

Правая рука его выше запястья была перевязана шерстяной веревочкой, чтоб «жилы не растянулись», как объяснил он. Один рукав рубахи был порван, и, когда проходчик, заслюнивая цигарку, согнул в локте руку, стало видно, как могуче заиграла на ней мускулатура. Жук заметил, что и Димка пристально смотрит на проходчика, на его бугристые, жилистые руки и крепкую грудь в распахнутой рубахе, но трудно было сказать, что думает сейчас мальчишка.

Когда они через полчаса спускались с сопки вниз, Жук сказал:

— Вот видишь, Дима, нелегко дается рабочему человеку копейка… Он из Лиственичного, корову купить решил… Молоко детям…

— Ну и дурак! — отрезал Димка. — Я и за миллион не ковырялся бы в земле…

— Почему «дурак»? — вскинулся было Жук., — Дело не только в деньгах — это ведь и очень нужная работа. Понимаешь, год назад здесь были разведчики-поисковики, а мы производим детальное обследование этого участка. Надо точно знать, каким месторождением мы располагаем, какое качество известняка и стоит ли его…

Димка слушал его и одновременно расшевеливал обеими руками крутобокую глыбу известняка, торчавшую из земли. Жук догадался, в чем дело, только тогда, когда мальчишка вывернул эту глыбу и ногой толкнул вниз. С треском ломая кустарник, подминая деревца, взрывая серую пыль, понеслась глыба к морю. Жук испуганно ударил Димку по плечу:

— Ты что наделал? А если там люди?

Димка отскочил от него, по лицу скользнула улыбка:

— Удерут, пока докатится.

Грохот замер где-то глубоко внизу.

«Ай да мальчик! — подумал Жук, спускаясь вниз. — Такого ничем не проймешь. Звереныш какой-то, а не человек. Лучше б он был вялый, сонный, робкий. Но из него слишком бьет азарт, его мышцы и мускулы развились быстрее, чем ум. Он научился точно бить по воротам, но не научился думать. Он живет в городе, к которому на будущий год, после образования Иркутского моря, подойдет Байкал, а он ничего не знает о нем, хотя, наверно, в любое время может прогорланить «Славное море — священный Байкал». Его не приучили читать книги, уважать хороших людей и их труд. Взять хотя бы дробильщиков… В экспедиции поселковые ребята чуть постарше Димки по восемь часов в день толкут в специальных ступах куски известняка для химического анализа, чтобы заработать денег на костюм или помочь семье, а этот краснощекий, бодрый лоботряс бегает по лагерю, кидает в ребят шишками, хохочет, дурачится… Да, если б он был вял и робок, за него нечего было бы бояться. Но он напорист, нахален и очень неглуп, и, если за такого вовремя не взяться, он вырастет и из него может получиться нехороший человек — жестокий, подлый и бесчестный. Он полнейший неуч, но изворотлив; он бездельник, но вид у него деловой; он, по сути дела, равнодушен ко всему, но очень энергичен и горяч. Много горя причиняли людям вот такие молодчики с розовыми щеками, твердыми мускулами и полнейшей пустотой в душе… Их можно толкнуть на любое дело — думать они не привыкли…»

Впрочем, Жук тут же спохватился и подосадовал на себя: ведь Димка — еще мальчишка, просто избалованный мальчишка, а он против него такие обвинения выдвигает!

Жук сплюнул, растер плевок сбитой подметкой сапога и натянул на самые глаза кепку — солнце жгло немилосердно.

Они спустились с сопки, вышли на тропинку и зашагали к стану.

— Слушай, Дима… — неожиданно сказал Жук. — Ну вот ответь мне: зачем ты взял без спроса ружье Сизова и испортил ему столько патронов? Или ты считаешь, что это хорошо?

И не успел Жук это сказать, как понял, что говорит не то. Не то и не так. Все получается назидательно, скучно и как-то фальшиво. А надо сказать по-другому, просто и ненавязчиво. Но как? И Жук впервые подумал, что, если б он пошел по педагогической стезе, он был бы совершенно бездарным учителем. Пожалуй, нет более ответственной и тонкой работы, чем работа учителя. Нужно быть большим умницей и просто славным человеком, чтоб ребята полюбили тебя. И Жук думал обо всем этом очень сложно и правильно, но голос его, хрипловатый и уверенный, звучал где-то рядом с грубоватой прямолинейностью и назидательностью.

— Ты считаешь, что это хорошо?

— Я ничего не считаю, — замкнуто ответил Димка.

— Зачем же ты взял ружье?

— А что ему жалко, что ли? Он даже мяч сам предложил.

— И ты, значит, решил злоупотреблять добротой? Все люди здесь тебя любят, хотят, чтобы тебе было хорошо, а ты им, выходит, пакостничаешь? А зачем ты стрелял в бак и кружку? И разве трудно было выкопать ровик?

— Отстаньте вы от меня! — вдруг резко сказал Димка, собрал на лбу морщины и замолчал.

Минут через пять, когда из-за лиственниц показались серые палатки, Жук опять не мог удержаться, чтоб не сказать:

— Дима, больше не делай так… Обещаешь?

— Обещаю, — буркнул Димка, вырвался вперед и помчался к отцовской палатке.

В ту ночь Жук опять долго не мог уснуть. В сущности, он никогда серьезно не задумывался о ребятах. Своих он не имел, а думать о других ребятах как-то не приходилось. Слово «мальчишка» связывалось у него с разбитыми стеклами, с драками. Он, конечно, всегда помнил прописную истину, что дети — наше будущее. Но это были для него только громкие, красивые, хотя и правильные слова. И ни разу он не сталкивался с этим будущим вплотную. И вот к ним в экспедицию приехал мальчишка и стал центром всеобщего внимания. И все свободное время Жук невольно начал думать о нем. В эту ночь ему снова вспомнились слова Нины, сказанные у костра, когда решено было вызвать Димку сюда. Девушка говорила, что ребята даже в детстве имеют убеждения, и, если вовремя не заняться ими, эти убеждения могут остаться на всю жизнь.