Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин

испуганно вскинулся Тыкма-сердар. — Это тот, который взял хивинскую крепость, Коканд и Фергану?

— Да, сердар, тот самый.

— А где он сейчас?

— Если верить разговорам русских, то люди его покупают верблюдов, кибитки и лошадей для войны, а сам он собирает солдат, которые с ним ходили на турецкого султана.

— Ладно, Ишмек, ожесточаясь, сказал Тыкма-сердар и поднялся с кошмы. — Если соврал или перепутал, пощады тебе не будет. Может, еще что-то скажешь?

— Все, Тыкма-ага. Что знал, все в твой хурджун высыпал.

— Спасибо, Ишмек. Я щедро вознагражу тебя. А пока прощай. И никому ни слова о нашем разговоре!

— Буду нем как рыба, сердар. Благословит тебя аллах.

Сердар вышел из юрты. Джигиты нетерпеливо поджидали его.

— Акберды, — распорядился Тыкма. — Веди джигитов к промоинам, а мы с Софи следом за вами поедем. Гоните волков, обойдетесь без нас.

— Ладно, отец, как сказал, так и сделаем! — живо откликнулся Акберды.

Джигиты вскочили на коней и поскакали к речному руслу. Тыкма подождал, пока осядет пыль, поднятая копытами коней, и тоже поднялся в седло. Софи выехал за ним следом, затем догнал его, и они поехали рядом.

— О каких делах говорил с купцом? — спросил Софи, догадываясь, что разговор произошел важный.

— Дела такие, — вздохнул Тыкма, — что, не теряя ни минуты, надо ехать к Нурберды и упасть ему в ноги.

— Вах, сердар, не томи, говори, каким ядом угостил тебя купец?

— Русские опять идут, — сердито выговорил Тыкма. — Ведет их ак-паша Скобелев, который побил турок.

— Вот как, — тихонько, но удивленно отозвался Софи и задумался.

— Да, тот самый, — подтвердил со вздохом Тыкма. — И он такой человек, с которым никаких дел вести нельзя.

— Тыкма-ага! — бойко воскликнул Софи. — А может, отправим к нему человека с письмом?

— С каким письмом?! — обозлился сердар.

— Еще раз прошение о желании служить русскому государю напишем. Скобелев хоть и жестокий человек, но он и сильный. С такими, как он, считается царь. Если Скобелев переправит наше прошение царю — войны не будет. Русские опять базары откроют. Люди наши поедут на базар, каракуль отвезут, на пшеницу обменяют.

— Замолчи, Софи. Ты рассуждаешь как ребенок!

Софи на какое-то время умолк и опять заговорил, не очень уверенно:

— Ты, Тыкма-ага, конечно, прав. Умом своим я никогда не отличался. Никто никогда не назвал меня мудрецом или хитрецом. И сейчас я говорю по воле своего слабого сердца. Жалко мне, сердар, наших людей. Пять крепостей наших — Кизыл-Арват, Кодж, Зау, Кизыл-Чешме и Бами — десять лет надеялись на милость аллаха и русского государя. Люди привыкли думать: скоро наступит время и обездоленный наш народ найдет спасение под крыльями двухголового русского орла. А теперь что же, опять воевать?

— Русские нас хотят загнать в слуги к хивинскому хану. Неужели ты этого понять не можешь? — наставительно, но миролюбиво заговорил Тыкма-сердар. — Они не хотят сами управлять туркменами, потому что у нас много племен и у каждого племени свой хан. У нас нет своего государя.

Софи вновь задумался, помолчал и опять высказался:

— Но Нурберды хочет отдать туркмен в подданство персидского шаха! Разве там лучше, сердар? Мы всю жизнь воевали с шахскими хакимами, а теперь им прислуживать будем, так, что ли? Нурберды выдал свою сестру за персидского хана, породнился. Разве это спроста? А теперь тот перс все время гостит в Геок-Тепе. Тоже с умыслом. Он уже познакомил Нурберды с англичанами, и те обещали продать ему по сходной цепе новые винтовки. Русские трофейные винтовки текинцы продают на всех базарах, а на эти деньги хотят купить английские винчестеры. Тыкма-ага, подумай как следует! Не спеши лезть в силки. Попадешь, потом не вырвешься.

— Нет на свете человека, который перехитрит Тыкму! — гордо и с достоинством воскликнул сердар. — Ни персидским, ни хивинским Тыкма не станет. Мы поедем к Нурберды, чтобы сообщить о коварных замыслах русских. На этот раз они хотят взять нас с двух сторон. Скобелев с Каспия, Кауфман — с Амударьи. Посмотрим и послушаем, что скажет Нурберды, когда узнает о такой новости. Если к персидскому шаху запросится опять — уйдем от него в пески. Если объявит войну Скобелеву — поможем Нурберды-хану!

— Ох, сердар! Ты совсем не думаешь о своем народе. Если начнется война — в огне войны сгорят и наши люди и кибитки!

— Ты трус, Софи! — вспылил Тыкма-сердар. — Ты напуган прошлогодним бегством. Если нет у тебя своей храбрости — займи у меня!

Софи сник, не стал возражать больше. Так они, продвигаясь берегом, незаметно доехали до колодцев Игды и сухо распрощались.

VII

На рассвете задымили тамдыры. Дым от печей потянулся в небо. Женщины, примостившись возле кибиток, замешивали тесто из последней муки, пекли чуреки. Мужья и сыновья, кому предстояла дальняя дорога, стали готовить коней.

Не простое дело — подготовить коня, чтобы мог он пройти сотню фарсахов по пескам, такырам и горам. И не зря испокон веков живет у туркмен неписаный порядок сбора в дорогу. Как только Тыкма объявил об отъезде, джигиты перестали кормить коней ячменем. Стали давать им лишь саман — мелко измолотую солому, от которой не разжиреешь. Кони едят ее неохотно. Но тем лучше для них — быстрее сбрасывают лишний жир и вес.

Сам Тыкма отправился за Узбой, занялся осмотром верблюдов. В походе они нужны не меньше, чем кони. Ведь пустыня — это сухой океан. В ней так же, как и в волнах, можно устать и не добраться до берега. Караван верблюдов в океане пустыни — надежный остров. От него можно удаляться и возвращаться к нему, но без него обойтись нельзя. На этом острове — запасы воды, провиант, оружие, порох, дробь и все иное, без чего немыслим длительный путь. Погибнут в пути верблюды — погибнут и люди. Вряд ли спасут кони, если окажешься без верблюдов посреди каракумской степи. Вот почему Тыкма доверил коней сыну и слуге, а верблюдами занялся сам.

Когда Тыкма вернулся, то увидел: все мужчины кочевья заняты разминкой коней. Одни гоняли скакунов по кругу, другие проезжались вдоль Узбоя — то шагом, то пуская своих красавцев в галоп; третьи — вовсе уехав в пески, к барханам, мучили до десятого пота коней там. Но и здесь, на приколе, по кругу, изрядно потрудились сыновья Тыкмы: со скакунов хлопьями сползала пена, и вид у них был такой, словно только что вырвались из преисподней.

На другой день все возобновилось. К утру четвертого дня черный, с белой отметиной на груди Кара-куш [1] Тыкмы-сердара осунулся настолько, что на него жалко было смотреть. Точно