Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин

дела в непринужденной обстановке.

В веселых беседах и смехе, в бодрых и чарующих волнах музыки время шло незаметно. Но вот звуки фортепиано смолкли, и гости, оставив широкий круг танцевальной залы, начали собираться группами у стен. И тут распахнулись тяжелые, массивные двери, ведущие в столовую.

Тотчас у входа в столовую появилось несколько дам, среди которых заметно выделялась молодая графиня Милютина. Стройная русоволосая дама, с высокой декоративной прической, в розовой кофточке с множеством мелких сверкающих пуговиц и длинной складчатой юбке, она предстала перед гостями воплощением женской нежности и изящества. Но эту нежнейшую особу господа не раз видели в костюме амазонки, на лошади, с хлыстом, и больше того — в белом халате сестры милосердия в военном госпитале. Графиня была фрейлиной императрицы и негласной попечительницей Красного Креста. Со всеми вопросами обращались к ней, хотя Красным Крестом формально управляла царица.

— Господа, прошу… Прошу вас к столу, — мягко выговаривала она, здороваясь с гостями.

Пока гости входили в столовую, беспрерывно говоря ей комплименты, она слабо улыбалась и отмахивалась от лестных слов и целых тирад голубым китайским веером.

— Сударыня, вы сегодня очаровательны, — сказал ей Скобелев, целуя в поклоне руку.

— Только сегодня? — притворно обиделась она. — Ох, генерал, я вам не прощу этого.

Князь Шаховской, молодой человек во фраке и белой сорочке с высоким воротником, отчего голову он держал слишком прямо, сказал в защиту графини с легким упреком:

— Михаил Дмитриевич, но ведь не «сударыня», а «ваше сиятельство».

— Пардон, князь, — высокомерно бросил Скобелев и отошел с графиней. — Шаховской по должности рядом с вами илп есть на то более основательные причины? — спросил, с опаской заглядывая ей в глаза и ища в них прощения за дерзость.

Милютина игриво улыбнулась и покачала головой:

— Вы невозможный человек, «белый генерал»!

— Ваше сиятельство, — заговорил он торопливо и жарко. — Обещайте после ужина танцевать только со мной.

— О-о! — вновь улыбнулась она кокетливо, и Скобелев с видом рыцаря-победителя направился к столу и сел в середине, между Петрусевичем и Гродековым.

Два длинных стола, заставленных всевозможными яствами, шампанским, коньяками, водкой, сельтерской водой и прочими напитками, стояли друг против друга, занимая всю столовую. Саженный проход между ними был условной границей, и, усаживаясь, скобелевские офицеры оказались за одним столом. Другой заселили господа статские и большинство дам. Скобелев тотчас обратил внимание на столь «вопиющую диспропорцию».

— Ваше сиятельство! — окликнул он графиню, которая села за другой стол, окруженная приятельницами. — По праву воинского порядка Красный Крест всегда шел бок о бок с боевыми полками. Господа офицеры весьма огорчены столь заметным отчуждением сестриц милосердия! Прошу вас, Елизавета Дмитриевна, к нам! Господа офицеры, приглашайте к себе за стол прекрасных представительниц военной медицины!

Спустя минуту «справедливость была восстановлена».

Милютин, сопровождаемый главой акционерного общества «Кавказ и Меркурий» генералом Жандром и американцем Берри, усадил своих собеседников и сам сел среди офицеров.

— Слышу, Михаил Дмитриевич, вы и здесь не теряетесь, командуете парадом, — сказал удовлетворенно министр. — Посему, с соизволения всех присутствующих, прошу вас возглавить наш небольшой скромный ужин.

Гости зааплодировали. Скобелев, приличия ради, начал отнекиваться. Однако Милютин не отступал, и Скобелев сдался.

— Ну что ж, — сказал он самодовольно, — по праву тамады предоставляю слово его сиятельству, генерал-фельдмаршалу.

Милютин не был готов к тосту. Немного растерялся, но затем окинул задорным взглядом офицеров и заговорил:

— Знаете, господа… В доме моем, после турецкой кампании, с моими прославленными офицерами я встречаюсь впервые. Гляжу на вас и вижу у каждого на груди награды: за Шипку, за Плевну… Гордостью наполняется мое сердце, что вы, воины отечества, совершили беспримерный в истории подвиг, освободив славянские народы от чужеземного ига. Нынче Европа и весь иной мир глядят на русского как на самого гуманного человека. Вот и опять собираетесь вы в поход за тридевять земель, чтобы оградить бедный кочевой народ — туркмен — от их вероломных соседей персиян, вступивших в сговор с Англией. — Милютин поднес к губам носовой платок, промокнул их и подытожил: — Такова она, русская натура: вчера турок били, а сегодня идем спасать их соплеменников. Выпьем, господа, за великую русскую душу, за тех, кому предстоит ехать в Закаспийский край!

Тост был принят восторженно, иначе и быть не могло: все-таки произнес его военный министр, к тому же хозяин этого дома. Но как только гости выпили и склонились к тарелкам, сразу же послышались тихие возражения: «Это как же понимать? В войне с турками десятки тысяч русских солдат полегло, а теперь изволь во имя спасения их соплеменников гибнуть?»

Тост показался многим весьма странным. Но те, кто уже в деталях был знаком с планом Второй Ахалтекинской экспедиции, приняли речь министра как должное. И лишь некоторые задумались: «Много ли будет проку от миролюбия? Год назад дрались с текинцами у Геок-Тепе, получили от них хорошую затрещину, а теперь к ним с миром направляемся. Не сочтут ли текинские ханы мирное устремление русских слабостью?»

Об этом подумал и сам Скобелев. Втайне он не соглашался ни с доводами Милютина, ни с планом освоения Ахал-Теке. Три года, отведенные на умиротворение туркмен, вовсе не предусматривали военных действий. Разве что англичане первыми переступят запретную черту?

Выпив рюмку коньяка после тоста министра, Скобелев прислушался к речам рядом сидящих и легко вздохнул: «Слава тебе, господи, не я один отрицаю прожекты военного штаба!» Он подумал о кавказском главнокомандующем, великом князе, и решил: «К чертовой бабушке всякие либеральные планы! Я найду поддержку у князя Михаила в Тифлисе! Захвачу Ахал в течение года и вовсе не стану связываться ни с пристанями, ни с железной дорогой».

Дерзкая мысль лишь на минуту ожесточила его лицо, и опять он принял вид веселого распорядителя.

Ужин проходил живо и шумно. Остроты, маленькие курьезные историйки непринужденно слетали с уст гостей. И конечно — тосты. Торжественно пили за героя турецкой войны, увенчанного славой побед, «белого генерала». Скобелев выслушал тост с гордо поднятой головой и еще раз подумал: «В том-то и дело, что слава приходит в грозных сражениях, а вы мне мирную канитель с туркменами навязываете!»

IV

В праздничном гвалте никто не заметил прихода генерала Обручева. Войдя в столовую, он остановился и некоторое время оглядывал веселящуюся публику. Вместе с ним вошел высокий молодой офицер в парадном мундире. Он был мужественно красив: продолговатое лицо, орлиный нос, широкие черные брови и волевой взгляд, — все это бросилось в глаза, когда наконец на запоздавших обратили внимание.

— Николай Николаевич! Идите сюда, мы давно вас ждем! — позвала