Забота о себе. История и современность - Галина Иванченко

Забота же о себе в этом контексте стала выглядеть необходимой, но не достаточной. Вот, например, позиция, изложенная в «Строматах» Климента Александрийского: «(19, 1) Вот почему он [«истинный гностик»] охотно раздает то, чем владеет. Человечный и сострадательный, он ненавидит лишь порок и грех, от которых отвращается. (2) Значит ему необходимо было научиться верности себе и ближнему, сообразуясь в этом с учением Спасителя. Кто добровольно повинуется закону, тот есть слуга Божий. Но если кто очищает сердце уже не ради послушания заповедям закона, а из любви к знанию, то становится другом Божиим. (3) Мы не рождаемся добродетельными, и добродетель не развивается в нас наподобие органов тела, безо всякого нашего участия. Ведь в таком случае наш выбор не был бы добровольным и похвальным. Добродетель не похожа и на речь, которая развивается постепенно, совершенствуясь по мере каждодневного употребления. Подобным образом скорее растет грех, нежели добродетель. (4) Как и добродетель, гносис не является плодом какого-либо искусства (techne), имеющего своим предметом некую выгоду или заботу о теле (to soma terapeutikon). Не приобретается он и в результате школьного образования (ek paideias tes egkykliou). Довольно с него и того, что оно упражняет и изощряет душевные способности»28.

Нельзя не упомянуть и стоиков. Императорская Стоя, к которой принадлежал Сенека, направляла свои усилия не на научный опыт, но «концентрировалась на практическом умении жить»29. В связи с этим и произошел возврат к философскому ригоризму древней Стои. Стоики считали, что смысл гармонии мира – в единстве природы и человека, их общим правилом было: «Живи сообразно с природой вещей… Вместо удовольствий… и вредных наслаждений наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, величие, соединенное с кротостью»30. Такое совершенное состояние духа, конечно, недостижимый даже самим философом идеал, однако к нему можно и нужно стремиться.

Мишель Фуко отмечает еще одно важное отличие представлений о заботе о себе в эллинистической философии – в отличие от классической Греции. В эту эпоху забота о себе не ограничивается кругом избранных. Заботиться о себе следовало независимо от того, собираешься ли ты управлять другими или нет. Забота о себе становится «неким всеобщим принципом, предъявляемым и навязываемым решительно всем»31; вместе с тем одновременно существовали очень отличающиеся культурные практики, жестко трактующие, как именно должно о себе заботиться. Важно, что был некоторый выбор того, как жить, и, следовательно, разделение между теми, кто избрал подобный образ жизни, и прочими. В сущности, и тогда, и сейчас, говорит Фуко, забота о себе требует упражнений, труда, следования строгим правилам, но эти правила не исходят неизвестно от кого. Ты сам выбираешь их и подчиняешься им добровольно: «Этот труд над собой и все сопряженные с ним строгости не навязывается с помощью гражданского законодательства или религиозного обязательства, это выбор, который осуществляет сам индивид»32.

Николай из Дамаска (I в.до н.э.) в сохранившихся автобиографических фрагментах «О своей жизни и своем воспитании» говорит следующее: «Всю область знания можно сравнить с путешествием. Как чужестранцам, совершающим длинное путешествие, случается во время странствий в одних местах только останавливаться и ночевать, а в других только завтракать, в одних пробыть несколько дней, а другие осмотреть мимоходом и, возвратившись, наконец, жить в родном доме, таким же образом, проходя через науки, нужно, говорил он, в одних занятиях проводить больше времени, а в других меньше, одно изучать полностью, другое – частично, третье использовать лишь в основном. Усвоив в них все полезное, нужно, говорил он, вернуться к своему поистине родному дому – к философии – и заниматься ею»33.

Плотин (204/205 – 269/270) в своих описаниях совершенных состояний использует элементы характерных для стоической философии представлений: «Тысячи несчастий и разочарований могут пасть на человека и оставить его все же в спокойном обладании мерой»34. Если сравнить между собой двух мудрых – того, кто наделен естественными благами (kata fusin), и того, кто лишен их, равны ли они друг другу в своей эвдемонии, своем совершенном моральном состоянии? Да, отвечает Плотин, если они оба мудры. Тот, кто привязан к мирским благам и боится их утратить, не может быть бесстрашным, а потому не становится и совершенным в добродетели (teleioj proj arethn), усовершенствовавшись в ней как бы наполовину (hmisuj tij).

Еще одним выражением заботы о себе на рубеже античности и средневековья стала исповедь. Среди них одна из наиболее и заслуженно известных – исповедь св. Августина, епископа североафриканского города Гиппона, написанная в 397 – 401 гг. Очень часто именно от нее ведут историю автобиографического жанра в письменной культуре. «Исповедь» состоит из 13 книг: четыре из них повествуют о первых 28-ми годах жизни автора, следующие пять посвящены очень важным 4-м годам, связанным с обращением в истинную веру, и последние четыре книги не имеют никакой хронологии, в них обсуждаются различные аспекты веры, к которой пришел Августин.

«Исповедь» Августина была написана им не в конце жизни; он прожил еще почти 30 лет. В данном сочинении он собрал и описал свое прошлое. Он сделал это, прежде всего, для воспитания себя и для самоотчета перед вступлением в должность епископа, а кроме того – с целью представить свою жизнь как процесс трудного странствования к истинному Богу. Интерпретацию для других, таких же страждущих. На первый взгляд, при чтении «Исповеди» возникает ощущение, что главный собеседник Августина – Бог, перед которым он кается и анализирует всю свою прежнюю жизнь, во многом греховную и отброшенную теперь прочь. Однако разговор этот происходит в присутствии аудитории. Это своего рода публичная исповедь, и ее адресат – земной и смертный человек, сталкивающийся с проблемами, аналогичными августиновым. Впервые в столь четкой форме в письменной культуре выражен феномен исповеди, подобной публичным исповедям, принятым в раннехристианской церкви. Исповедь стала из-за своей публичности средством понимания людьми многих общих проблем через понимание ими индивидуального опыта Августина. Такой механизм понимания общего через индивидуальное важен как современникам, так и историкам.

Августин создал возможность проникнуть в его эмоциональную жизнь. Погрузиться в нее было необычайно важно как для самого Августина, так и для его аудитории и для автобиографов других веков. Через описание Августин осуществлял самоизлечение, испытывая катарсис при вспоминании, переоценке, реинтерпретации личностных драм. Ушедшая в прошлое личная история выступила средством нахождения смысла для настоящего, средством приобретения чувства осмысленности того, к чему Августин пришел и во что он глубоко верил. Автобиография стала терапией в осмыслении реальности, в которую помещен пишущий, а также средством самосовершенствования. Августин призывает Бога еще раз заглянуть в его душу: «Тесен дом души моей, чтобы Тебе войти туда: расширь его. Он обваливается, обнови его. Есть в нем, чем оскорбиться взору Твоему: сознаюсь, знаю, но кто приберет его?» (Исповедь, 1.5.6)35.

В трактате «О порядке» Августин подводит своих собеседников к представлению о «божественном законе», диктующем совершенный образ жизни – законе, который «как бы воспроизводится в душах мудрых, дабы они могли знать, что живут тем лучше и возвышеннее, чем совершеннее созерцают этот закон в мысли и чем прилежнее исполняют его в жизни»36. Преданные этому закону должны жить, «воздерживаясь от любовных похождений, от приманок чрева и горла, от нескромного украшения и убранства тела, от пустых занятий играми, от сна и лености, от тщеславия, зависти и ненависти, от честолюбия и властолюбия. Любовь к деньгам пусть считают вернейшей отравой всякой надежды. Пусть не делают ничего вяло, но и ничего – рьяно. К ошибкам ближних пусть не питают никакого гнева, или же обуздывают его так, чтобы казалось, будто его и нет. Пусть не питают ненависти ни к кому. Ни одного порока пусть не оставляют без внимания»37. Августин специально акцентирует как онтологичность правильного образа жизни, его существование независимо от человека, культуры, общества, так и очевидность и единственность правил, обеспечивающих достойное существование.

* * *

Понятие «заботы о себе», лежавшее в основе философского умонастроения и практической подготовки к жизни в классической Греции и эллинистическом мире, далее было надолго забыто. Возрождение интереса, философского и практического, к заботе о себе наступило лишь в конце XX века.

Разумеется, за столетия мировой истории неминуемо появлялись те мыслители, философы, религиозные деятели, которые задумывались о (на)сущности деятельного внимания к себе. Много размышлял об этом Блез Паскаль. Человек, отмечал французский философ, «с самого детства только и слышит, что он должен печься о собственном благополучии и добром имени и о своих друзьях, и вдобавок о благополучии и добром имени этих друзей. Его обременяют занятиями, изучением языков, телесными упражнениями, неустанно внушая, что не быть ему счастливым, если он и его друзья не сумеют сохранить в должном порядке здоровье, доброе имя, имущество, и что малейшая нужда в чемнибудь сделает его несчастным. И на него обрушивают столько дел и обязанностей, что от зари до зари он в суете и заботах. “Что за диковинный способ вести человека к счастью, – скажете вы. – Вернейший, чтобы сделать его несчастным”. – Как, вернейший? Есть куда вернее: отнимите у него эти заботы, и он начнет думать, что он такое, откуда пришел, куда идет, – вот почему его необходимо с головой окунуть в дела, отвратив от мыслей. И потому же, придумав для него множество важных занятий, ему советуют каждый свободный час посвящать играм, забавам, не давать себе ни минуты передышки»38.