Земной ангел. Великая княгиня Елизавета Федоровна - Алексей Солоницын

– Обознался…

Князь Сергей ретировался, вернулся к своим, взял под руку жену и повел ее ко входу в театр.

Глава третья

Убийство

4 февраля 1905 года

Морозное солнце изредка проглядывало сквозь белесые облака. Было холодно, бесснежно, задувал колючий ветер.

Дворник закончил скалывать ледок на ступеньках Исторического музея, ушел, сгибаясь от ветра. Несколько прохожих быстро прошли в Иверскую часовню, что у Воскресенских ворот.

Прикрываясь воротником пальто от ветра, высокий молодой господин в заграничной кепке с наушниками и в сапогах беседовал о чем-то с человеком в крестьянской одежде – видимо, его слугой.

Молодому господину было двадцать шесть лет. Выправки он был военной, уже научился управлять людьми, потому что отличался волей, был смел, занимался гимнастикой по системе немца Мюллера, изучал психоанализ, читал не только Фохта и Молешотта, но и Бакунина, с которым был лично знаком.

Звали молодого человека Борис Савинков – через несколько лет он станет во главе партии социал-революционеров вместе с Евно Азефом, одним из главных провокаторов века.

На руку Борис набросил плед, а под пледом находилась бомба.

Если внимательней присмотреться к человеку, который был одет в крестьянскую одежду, то можно было озадачиться: отчего дворовый парень так странно бледен, отчего лицо с тонким носом, голубыми глазами, рыжеватой бородкой и усами делает его похожим то ли на студента, то ли на чиновника средней руки? А если пристальней всмотреться в глаза этого человека, удивишься, пожалуй, какая фантастическая одержимость светится в них.

Ивану Каляеву было двадцать восемь лет. Он участвовал в убийстве министра внутренних дел Плеве, теперь готов был пойти на теракт как главное действующее лицо.

– Янек, Куликовский сказал, что переоценил свои силы – он не может участвовать в терроре, – сказал Савинков.

– Он человек минуты, – быстро ответил Каляев. – Я знал, что у него не хватит сил.

– Дора второй раз сменила запалы, – продолжал Савинков. – Она могла взорваться, как Покатилов.

– Значит, отменять нападение больше нельзя, – резко сказал Каляев. – Я выйду на великого князя один!

Несколько прохожих быстро прошли в Иверскую часовню, что у Воскресенских ворот

– Это большой риск, – Савинков решил умерить пыл Каляева. – Один метальщик может промахнуться. В случае неудачи вся организация ставится под удар.

– Я не промахнусь! – почти крикнул Каляев. И тут же осмотрелся и стал говорить спокойней:

– В прошлый раз я не уничтожил его, потому что в карете сидели дети и его жена. Я не совершил теракт и несу ответственность перед организацией. Я должен довести дело до победного конца.

– Успокойся. И Дора, и Моисеенко – все мы не осудили тебя. Ты поступил как рыцарь. Как герой. Но сегодня… Сегодня я не уверен, что ты готов к подвигу.

– Как раз сегодня я готов! – Каляев с трудом сдерживал себя, чтобы опять не перейти на крик, и Савинков видел это. – Не отнимай у меня возможность сделать то, к чему я стремился всю свою сознательную революционную жизнь, – голос его дрогнул, и он как-то заискивающе посмотрел на Савинкова. Но тут же, через секунду, глаза его опять заблестели, как у больного лихорадкой. – Верь мне, Борис, я не промахнусь. Я слишком долго готовился к этой минуте. Я не смогу больше жить, если моя цель не осуществится. Пойми меня, Борис.

«Холерик, – подумал Савинков. – Но в нем есть смелость, это не Куликовский… Если бы у него были крепче нервы…»

– Держи, – решился Савинков, передавая Каляеву плед с бомбой. – Но учти, – сердце твое должно гореть огнем, а разум – быть холодным как лед.

– Лишние слова, – перебил его Каляев. – Маршрут кареты мне известен до деталей. Он поедет через Никольские ворота. Я буду стоять здесь. Посмотри: вот картинка о войне – в стекле прекрасно будет виден выезд князя. Я буду стоять спиной к Кремлю, будто рассматривая эту картинку. Кучера и карету я хорошо знаю. Какие могут быть сомнения?

«А ведь, пожалуй, он все сделает как надо», – подумал Савинков.

– Только не теряй хладнокровия и не горячись.

– Иди к Доре. Ждите взрыва.

Савинков заглянул в глаза Каляеву. И увидел фанатический блеск расширенных, как после гашиша, зрачков.

– Прощай, Янек.

– Прощай, Борис.

Савинков быстро ушел, и Каляев занял ту позицию, о которой только что рассказал. Он поднял голову и увидел икону Иверской Божьей Матери. Глаза ее, погруженные в созерцание своей души, смотрящие поверх головы младенца Иисуса, сейчас как будто смотрели на Ивана Каляева.

Но он не видел этого – все его внимание было сосредоточено на выезде кареты великого князя.

Карета все не появлялась.

Не выдержав, Каляев быстрыми шагами направился к Никольским воротам, зашел в Кремль.

И в этот момент появилась карета Сергея Александровича. Великий князь заметил Каляева.

– А, это ты, картуз! – крикнул князь, распахнул дверцу кареты и уже хотел спрыгнуть навстречу Каляеву, который бежал прямо на великого князя, на бегу разворачивая плед. С четырех шагов он успел бросить бомбу в грудь князю.

Раздался взрыв, ухнул, как мощный удар в огромный барабан…

Куски кареты, куски тела великого князя взлетели высоко в воздух и разлетелись в разные стороны…

Отброшенный взрывной волной, Каляев упал. Он жив и невредим.

Лошадь упала на брусчатку, бьется, пытаясь подняться…

В стороне валяется кучер Андрей, пронзенный десятком осколков, весь в крови.

– А-а-а! А-а-а! – стонет он и пытается встать, ползет на четвереньках и падает. А на месте кареты – месиво из кусков окровавленного тела и дерева.

Каляев, еще не очнувшись от взрыва, еще не веря, что остался жив, поднялся с колен и посмотрел на дело рук своих. Картуз его куда-то улетел, волосы спутались, торчат дыбом, глаза дико вытаращены.

– Победа! Долой самодержавие! – истерично закричал он.

Раздался взрыв, ухнул, как мощный удар в огромный барабан. Куски кареты разлетелись в разные стороны

К месту взрыва подбежали полицейские, навалились на Каляева и скрутили ему руки.

Со всех ног мчится к месту взрыва Елизавета Феодоровна. Она в одном платье – как только услышала взрыв, сразу же выбежала из палат, где расположились организованные ею швейные мастерские. Она прошла между расступившимися прохожими, судейскими чиновниками, которые выскочили после взрыва из здания суда.

– Сережа! Сережа…

Она увидела его окровавленную голову с частью груди, в другой стороне – часть торса с одной ногой… А это что? Господи, да ведь это его кисть, пальцы…

– Да отойдите вы! – крикнула она на судейских, на каких-то случившихся тут зевак. – Как вам не стыдно смотреть? Уйдите!

Солдаты из охраны Кремля догадались принести носилки.

Елизавета Феодоровна упала на колени, стала собирать куски тела мужа, словно боясь, что кто-то отнимет их у нее.

Солдат средних лет, видать, воевавший, понял, чем озабочена Елизавета Феодоровна. Он снял с себя шинель, накрыл останки великого князя. Расталкивая отупевших зевак, он стал помогать княгине – вот нашел в снегу вторую окровавленную кисть князя с обручальным кольцом на безымянном пальце, подоткнул ее под шинель.

– А-а-а! А-а-а! – стонет кучер Андрей.

Солдаты подняли его, уложили на носилки.

– Князь… живой? – спрашивает Андрей. Из глаз его течет кровь, он ничего не видит.

– Живой, Андреюшка, – отозвалась Елизавета Феодоровна. – Да помогите ему скорей!

Андрея унесли.

Каляев, уже без истерического восторга, уже сам пораженный ужасом свершенного, встретился взглядом с Елизаветой Феодоровной. Вскинул голову, как бы показывая, что он ничего не боится, в том числе и ее взгляда, но тут получил сильный толчок в спину от офицера:

– Иди, мерзавец!

Солдаты, подняв носилки, занесли их в церковь Чудова монастыря. Поставили носилки у амвона. Настоятель храма, старенький священник с трясущимися губами, совершенно потерянный, не знал, что делать.

– Ну что же, батюшка, – сказала Елизавета Феодоровна. – Надо приготовиться к панихиде… отпеть…

Сердце обливается кровью, но она Богом данной ей терпимостью сдерживает нечеловеческую жгучесть разрыва бомбы, которая взорвала ее.

Муж умер мгновенно, а раны достались ей.

– Я сейчас… сейчас… – бормочет священник.

– Вы не торопитесь, панихид будет много. Надо гроб, надо покойника обрядить. А сейчас пусть читают Псалтирь. А я… помолюсь пока.

Она опустилась на колени.

Священник, потрясенный ее самообладанием, ее точными распоряжениями, смотрел на княгиню, как завороженный. Потом он увидел сапог, торчащий из-под шинели, из которого капала кровь на мраморный пол.

Елизавета Феодоровна подставила ладони – собирала кровь мужа.

…И вот панихида. Церковь не смогла вместить всех, кто пришел сюда. Елизавета Феодоровна в траурном платье, рядом с ней приемные дети Мария и Дмитрий, их отец – великий князь Павел Александрович, которому император разрешил приехать на похороны брата.