Земной ангел. Великая княгиня Елизавета Федоровна - Алексей Солоницын

Доктор еще раз осмотрел мертвую княгиню, резко задернул простынь, накрыв Александру Георгиевну с головой. Потом приказал распеленать младенца, осмотрел и его.

– Ничего не поделаешь, – сказал он, – закон природы. Одна жизнь уходит, другая начинается. Ребенок замечательный. Простите, вы что же, акушеркой были? – обратился он к княгине Елизавете.

– Мама водила нас в больницы, приучала ухаживать за больными. Мы научились делать все, что нужно в таких случаях.

– Похвально. Э-э-э… руки помыть. Князьям мне сказать или вы сами?

– Я сама. Даша, проводи доктора.

Даша повела доктора за собой. Он помахал рукой, показывая князьям, чтобы они расступились и пропустили его.

– Доктор, – обратился было к нему князь Павел.

– Княгиня все скажет, княгиня, – и он поманил пальцем Дашу, которая замешкалась и остановилась. Увидев жест доктора, Даша закрыла лицо руками и побежала к кухонной двери. Доктор пошел за ней.

– Что? Что? – выкрикнул князь Павел, почувствовав беду.

Елизавета Феодоровна подошла к нему, взяла его руки.

– У тебя сын, Павлуша, – сказала она. – Теперь у твоей Маши есть брат.

– Сын? Сын? Зачем сын? Какой сын?

– Павлуша, милый… Ты сильный человек… Офицер. Христианин. Ты должен знать, что конец жизни земной есть только начало жизни вечной.

– Что? Что такое ты говоришь?

– Она скончалась.

Князь Павел рванулся в спальню, следом за ним пошла Елизавета Феодоровна, князь Константин и Сергей Михайлович. Князь Павел снял простыню с мертвого лица жены. Опустился на колени и прижался к ней.

– Сашенька, милая… Родная моя…

Он зарыдал, сгреб мертвое тело в охапку, стал раскачивать его, словно баюкая.

Елизавета Феодоровна пошла за доктором. Тот стоял на кухне и был в состоянии крайнего раздражения. Подняли среди ночи, привезли, теперь бросили… Можно бы, конечно, уехать, но деньги нужны. А это царское хамье и не думает, разумеется, о плате за визит…

Василий Никитич нервно расхаживал по кухне, когда вошла Елизавета Феодоровна.

– Вы нужны, доктор… Князь Павел… надо бы сделать укол… успокаивающий…

– Разумеется, княгиня. Только знаете, нынче все лекарства стали намного дороже, а я, знаете, не князь и не граф…

– Да-да, деньги я сейчас принесу. Вы только пойдите к князю Павлу.

Василий Никитич глянул на Елизавету Феодоровну, и язвительная сентенция, которую он хотел продолжить, замерла у него на губах. Глаза княгини были так скорбны, в них было столько горя и боли, что просвещенный доктор вздрогнул и сердце его усилило свой бег.

– Да что это с вами? Вы первый раз видите смерть?

– Нет, не первый.

– Может, сначала вам укол сделать?

– Нет, не надо. Идите к князю Павлу, прошу вас.

Доктор ушел, а княгиня Елизавета пошла в свою комнату, все время повторяя про себя, что надо взять деньги, не забыть, взять, отдать… Он беден, этот надменный доктор, молод, неухожен, раздражен… Мать у него в Москве, где-то ютится… Надо привезти ее в Одинцово, да и доктора получше разместить – не в лечебнице, а снять ему дом или построить при больнице… Да, лучше построить… Деньги, не забыть про деньги…

– Ей двадцать один год! – услышала она крик князя Павла. – Вы понимаете – двадцать один год!

Она вошла в спальню, увидела князя Павла с закатанным рукавом белой рубашки, доктора, который держал в руке шприц, князя Константина, мужа – он держал брата за другую руку и что-то говорил…

После укола тело князя Павла обмякло, он закатил глаза, застонал…

– Даша, – сказала Елизавета Феодоровна, – надо позвать отца Серафима, кого-нибудь из причта. Приберем Сашеньку, отпоем… Как хорошо, что она успела исповедаться и причаститься…

Ночь была теплая и лунная. Спали сад и парк. Тишину нарушали лишь редкие в эту пору трели соловья да шорох листьев. В комнатах дома горели огни – никто не спал. Промелькнет то одна, то другая тень.

Елизавета Феодоровна вышла на террасу. В лунном свете ее лицо было бледно-голубым, неземным. Кто-то плакал в углу террасы, сидя в плетеном кресле. Елизавета Феодоровна подошла, увидела князя Константина.

– Элла, я ничего не понимаю, ничего! – сказал он. – Зачем все это? Видишь, природа спит, как будто ничего не случилось. А прекрасной королевны нет. Ты можешь объяснить, для чего Бог все так устроил? Если он мудр и справедлив, то почему бы ему не поступить иначе?

– Никогда не думала, что ты сомневаешься в Боге.

– Я не сомневаюсь. Я не перестаю удивляться. И иногда думаю: почему бы все это не прекратить?

– Прекратить жизнь?

– Да! Зачем столько страданий, убийств, войн, несчастных случаев, как с Сашей? Зачем она умерла? И это продолжается из поколения в поколение… Зачем?

Елизавета Феодоровна не ответила.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – продолжил князь Константин. – Не нам судить дела Божьи. И еще ты думаешь о жизни вечной. И о том, что будет Страшный Суд. А если и мои дети погибнут так же нелепо? – Зачем гадать? У каждого свой крест.

– Так что же делать?

– Жить.

– Но… Так хочется знать, что будет там, впереди… Так хочется знать…

Ухнул филин. Соловей оборвал песню, едва начав ее. И опять наступила тишина, и лился лунный свет, и дрожали тени у ступенек террасы.

Глава вторая

Томление духа

Февраль 1905 года

Великокняжеский дворец князя Сергея в Нескучном красив и богат, но нет в нем показной роскоши. Парадная лестница хороша и даже торжественна, комнаты убраны мебелью удобной, добротной; у Елизаветы Феодоровны уютно, строго; у Маши, как у всякой семнадцатилетней девушки, немало безделушек (это все подарки), у Дмитрия, при рождении которого мы присутствовали (ему теперь четырнадцать лет) видно его пристрастие ко всему военному, хотя он вместе с сестрой, после смерти матери, воспитывается здесь, в доме Сергея Александровича и Елизаветы Феодоровны, а не в военном заведении.

Маша в последний раз повернулась перед зеркалом и побежала к тете показаться; Дмитрий пригладил волосы, одернул куртку, которая ему явно не нравилась.

В кабинете князя Сергея большой письменный стол, бронзовый чернильный прибор, часы с фигуркой римского воина, письмо на зеленом сукне стола.

Князь покосился взглядом на это письмо, прочел строки, которые выглядывают из-под согнутой пополам страницы: «…именем народа… наемные слуги капитала… суд истории…»

Он сидел в кресле, глубоко задумавшись. Механически пощипывал холеные усы, поглаживал бородку. Его прекрасные голубые глаза, чаще всего с выражением твердости, уверенности в своей силе, сейчас были подернуты дымкой печали и растерянности. Но вот в них мелькнула искра, дымка исчезла. Князь Сергей взял перо, придвинул чистый лист бумаги, написал:

«Ники!

Я решил написать тебе это письмо, потому что более не могу оставаться в бездействии. Враги наши не просто угрожают, а уже чувствуют себя хозяевами положения. Мы на краю бездны, и если…»

Перо остановило свой быстрый бег.

«Если – что? – думает князь Сергей. – Если не принять мер? О, как опостылели эти слова – «принять меры!» Какие меры? Повесить одного, завтра появится десять новых. Повесить еще десять, появится двадцать. «Со штыками можно все сделать, на них только нельзя сидеть». Наполеон, кажется, в Испании сказал. Но ведь он был завоевателем, подчинил себе чужую страну, а мы-то у себя дома. Это они к нам приехали, они развращают народ и учат ненавидеть нас…»

Князь Сергей скомкал лист и бросил его в корзину.

Открылась дверь, вошла Елизавета Феодоровна. Она была в белом бальном платье

Открылась дверь, вошла Елизавета Феодоровна. Она в белом бальном платье, на плечи накинута черная кружевная шаль, которая подчеркивает ее нежное, белое лицо с румянцем на щеках. Увидев, что князь Сергей сидит за рабочим столом перед чистым листом бумаги, она сказала:

– Если у тебя срочные дела, можем и не ехать.

– Ах да, совсем забыл, – как бы опомнился князь Сергей. – Прости, милая. Едем, конечно. Мы так давно не были с тобой в театре.

Он заметил, что она разглядела письмо террористов.

– Это опять они. Опять угрозы. Читай, если хочешь.

Елизавета Феодоровна взяла письмо, быстро прочла его.

Румянец с ее щек исчез.

– Я хотел написать Ники, – сказал князь Сергей. – Но… зачем? Он не слушал меня прежде, когда я был генерал-губернатором Москвы, так разве послушает сейчас? Везде беспорядки, жгут усадьбы – и это они называют революцией! Как можно в таких обстоятельствах либеральничать?

– Ты думаешь, их можно победить насилием? – тихо спросила Елизавета Феодоровна.

– Я говорю о наведении порядка, – раздраженно ответил он. – Об ответственности перед законом. Неужели ты не видишь, что мы летим в пропасть?

– Значит, так угодно Господу.

– Элла, ну зачем путать кислое с пресным? Да, карающую десницу Господа не остановишь. Но самим-то надо не только молиться, не только заниматься благотворительностью. Нельзя выпускать из рук власть, которую дал нам Бог. Преступность нельзя остановить милосердием. Преступность останавливается законом. Дети собрались?