Двухгодичник. Сказки про Красную армию - Евгений Поляков

Когда до роты доехали, то младшенькая сразу командиру наябедничала про мое неподобающее поведение. Командир мне: «Ну что же вы, (здесь мое имярек шло), нехорошо это», – и так далее, и тому подобное. А я чего – я ничего: в кабине нельзя, какой с меня спрос?

Ярмолинцы

Что же это было за место под названием Ярмолинцы, где я провел два года своей младой жизни, отдавая долг Родине, будучи офицером ПВО. Это был (да и есть) райцентр Хмельницкой области. Поселок городского типа или п. г. т. От городского, в нем было две или три пятиэтажки, несколько двух– или трехэтажных строений в центре, как то: магазин «Все для жинок, все для чоловиков»; будинок звязку (узел связи, да простят меня радетели вильной мовы); ресторан «Черешенка», где я частенько отобедывал вместе с дальнобойщиками; кинотеатр; двухэтажная гостиница – мой первый приют, удобства которой были во дворе; книжный магазин, тоже часто мной посещаемый. Конечно, это были не все высотные объекты п. г. т., разумеется, присутствовали и другие. Однозначно были (не могли не быть) и органы парт– и гос-власти, но про них, извините, ничего не помню. Остальные строения были из частного сектора и по большей части одноэтажные.

Помню, меня поначалу удивляло, что уровень главной улицы п. г. т. шел вровень с крышами домов, стоящих по обе ее стороны. Прослужив полсрока, я увидел, что асфальт на этой улице клали два раза в год – перед майскими и октябрьскими праздниками. Дабы трудящиеся, вышедшие на демонстрацию, шли стройными колоннами, а не спотыкались, чертыхаясь, о рытвины и ухабы. А так как перед майскими и октябрьскими праздниками обычно стояла слякоть, то и асфальт закатывали прямо в нее, отчего и срок службы покрытия исчислялся только полугодом – до следующих великих праздников. Соответственно за долгие годы советской власти, укоренившейся в этой части света, уровень дороги и сравнялся с крышами соседствующих одноэтажных хат.

Еще для меня, как все-таки городского жителя, было внове, что по улицам спокойно, как у себя дома, разгуливали курицы-пеструшки. Но ни они мне да, наверное, и я им, не очень-то и мешали, а посему через весьма непродолжительное время мой глаз на них не слишком-то и задерживался.

Проживали в п. г. т. на тот момент, со слов моих сослуживцев, тысяч пять душ. Где же они работали? Ну, помню, был кирпичный заводик, прямо рядом с нашей частью, на выселках. Кажется, еще какая-то текстильная фабричка имела место быть. Хотя, впрочем, какая разница. Ежели кому шибко интересно, что там в Ярмолинцах имеет или имело место быть, – хай в Интернете ищут. А ежели этого мало, то и съездить можно – не далек свет. В п. г. т. теперича, согласно тому же Интернету, и краеведческий музей имеется. В опусе же своем я пытаюсь свести воедино разбегающиеся ручейки своих воспоминаний, которые с действительностью имеют весьма опосредованные точки соприкосновения, да все это еще сдобрено изрядной толикой воображения и перемешано с событиями, произошедшими с другими персонажами. Бумага, пусть и электронная, все стерпит.

Местное население Ярмолинец было очень доброжелательное, даже к москалям приезжим типа меня. Чего абсолютно не скажешь про другие области: Тернопольскую, Ровенскую и особливо Львовскую, где отдельные местные жители, не иначе как выкормыши бандеровских недобитков, отправляли меня совсем в противоположные стороны от Стрыйского рынка, видя на мне отличительные знаки офицера Страны Советов. Хорошо тогда прапор какой-то попался, и воинское братство не позволило ему послать меня туда, куда пытались засунуть меня оуновцы хреновы.

Речь в п. г. т. была смесью малоросского с великим и могучим. Я где-то через месяц все стал понимать, но ежели пытался на этой гремучей смеси что-то выдать, то практически всегда вызывал улыбки или ржание окружающих. Особливо местные покатывались, когда я в состоянии, отличном от трезвого, пытался заспивать «Ничь яка мисячна». Посему через какое-то время свои попытки замаскироваться под местного я бросил, и коли надо было раскрывать рот, то изъяснялся на языке матери, Пушкина, Тургенева и Баркова.

Географически Ярмолинцы отстояли от областного центра километров на тридцать, и имели сношение с Хмельницким посредством автобусного сообщения. Еще километрах в пяти от п. г. т. была ж/д станция, один конец пути которой смотрел в сторону Киева, а противоположный – в Каменец-Подольский. Рядом со станцией дислоцировалась «ссыльная» дивизия. Сейчас уже не помню, то ли общевойсковая, то ли танковая (но танки там точно водились). Наша рота столовалась (то есть получала провиант) в сей дивизии. Этимология прилагательного «ссыльная» применительно к той дивизии достоверно не выяснена. По одной из версий, выдаваемой нашими прапорщиками, так ее прозвали местные же офицеры этого доблестного соединения. Заканчивает какой-нибудь офицер положенный срок тянуть где-нибудь на Новой Земле или ЗабКВО, и ему предлагают следующие места службы, про которые он, естественно, предполагает, что они будут однозначно лучше. Бо хуже уже быть ну просто не может. И вот предлагают ему Украину, житницу, так сказать, и цивилизацию, имея в виду окрестности ж/д станции нашего п. г. т. Офицер этот рад радешенек, а когда добирается, то оказывается, что вся цивилизация – это пивной ларек на станции, а до ближайшего города тридцать верст киселя хлебать. Да еще во всей округе местному населению тридцать рублей гробовых платят в качестве компенсации за осадки из чернобыльского облачка. Военным, правда, этот тридцатник не перепадал, им же по штату облучаться положено. Ладно, хватит про ссыльную дивизию, будут еще про нее картинки.

Советское государство любило свою Рабоче-крестьянскую (простите, совейскую) армию. Я, как лейтенант, получал денежного довольствия целых двести пятьдесят рублей, а выпускник института мог рассчитывать максимум на сто двадцать – сто шестьдесят деревянных на первом своем месте работы. Питание и шмотки тоже входили в список забот нашего несуществующего теперь государства о своих защитниках: офицерах и прапорщиках. Точной периодичности посещения нашей роты автолавкой я не помню, но, кажется, раз в неделю была продуктовая автолавка, привозящая все необходимое от мяса и масла до сыра и колбасы. Конечно, кавьяра и фуагры там не водилось, но когда в нашем магазине на прилавке пылились только пирамиды консервов «Мясо нутрии», автолавка была признаком принадлежности к другому миру. Промтоварная автолавка отмечалась у нас, по-моему, раз в месяц. Помню, в один из таких заездов на втором году моей службы я справил своей жене две пары австрийских сапог по сто двадцать руб. каждая. Значит, денежки у меня тогда водились (где же они теперь?). Ведь ежели сто двадцать помножить на два, то получается двести сорок, а коли их вычесть из двухсот пятидесяти (моей зарплаты), то получится десять рубчиков на весь оставшийся месяц. Единственное, что не удалось решить СССР, даже в отношении любимой своей армии, так это квартирный вопрос.

Проклятый квартирный вопрос – скольким людям (и не только москвичам) он жизнь испортил. Офицеры не были выше этой проблемы. И это была не только частная проблема двухгодичника, который непонятно кому и нужен-то. Мой командир тоже мыкался и по съемным квартирам и жил в бесхозном заброшенном доме, который потом передал мне по наследству (пока реальная его хозяйка не появилась). Ну ладно, давайте про себя, любимого, расскажем.

Приехав в п. г. т., я сначала остановился в гостинице, и хоть номер был не single, приходилось мне платить за оный что-то от двух до трех своих кровных рубликов в сутки. Оплата жилья на постоянном месте дислокации в обязанности Министерства обороны не входила. Даже горничная в гостинице посоветовала мне хату искать. Второе пристанище с помощью вездесущего старшины нашлось достаточно быстро. Но как нашлось, так и потерялось. Тамошняя хозяйка пыталась кормить меня как на убой и очень огорчалась, когда я, с трудом съев половину очень вместительной тарелки действительно восхитительного борща, ко второму уже и притронуться не мог. Это так опечаливало мою квартиродательницу, что, некоторое время повсхлипывав: «Ну что же дитына така – и не исты ничого», – она таки и отказала мне в своем временном пристанище. Может, она ждала еще каких-то форм оплаты, кроме денег, но официальная ее версия была, что мне якобы ее стряпня не нравится, хотя я и неоднократно уверял ее в обратном. Потом была опять гостиница. Затем я договорился с командиром, что буду жить в канцелярии роты, – там койка солдатская стояла. Далее, когда командир съехал из заброшенного дома, то передал мне ключи от него. Помню, как-то, вернувшись с ночного дежурства, я обнаружил на подушке огроменный кусок штукатурки, упавшей, видимо, в мое отсутствие, убить этот шматок, может быть, и не убил бы, но дураком легко бы сделал (хотя некоторые и так меня таковым считали, раз уж я в армию пошел служить). После заброшенного дома были еще две хозяйки. А там, слава богу, и два года долга Родине закончились.