Халява для раззявы - Кондратий Жмуриков

Максим и Филя выскользнули из туалет.

– Да, – сказал Максим, разглядывая Филимона, как будто он увидел его в первый раз. – А ведь ты попал, браток. На вокзале оставаться тебе нельзя, засветился. Дружки лысого тебя искать будут. Идти есть куда?

Филимон посмотрел на Макса глазами преданной собаки.

– Понятно, – со вздохом сказал Макс. – Ты что, бомж?

– Ну, не совсем,… вернее не бомж, – ответил Филимон, пытаясь прибавить своему голосу убедительности. – Только вот идти мне некуда, меня сегодня теща из дома выгнала. Насовсем.

Максим взглянул на Филимона с интересом:

– Ну, пойдем перекусим где-нибудь в спокойном месте, там и переговорим.

Они вышли из здания вокзала и поймали такси.

– В Льшанку, – сказал Макс водителю. – Плачу два счетчика, – добавил он глядя как недовольно скривилась физиономия водилы.

Эта Льшанка была самым отдаленным районом славного города а, общественный транспорт ходил туда редко и нерегулярно. Частный транспорт туда не ходил вовсе, так как дороги там были такие ужасные, что господину Гоголю и не снилось. Но «два счетчика» оказали волшебное действие. Через полтора часа Максим и Филимон оказались в уютной двухкомнатной квартирке.

Пока Филька рассказывал свою историю, Макс накрывал на стол, жарил яичницу, нарезал колбасу и мыл помидоры. Вся короткая и далеко не героическая биография Лоховского уместилась бы на одной странице. С последними словами рассказа Филимона Максим закончил приготовления к ужину.

– Да, – сказал Максим, выслушав исповедь Лоховского. – Что с тобой делать и выбросить жалко и взять – не нужен. Тебе повезло, мне как раз напарник нужен. Давно я себе верного, преданного человека подыскиваю. А ты вроде бы мужик честный, не подставишь.

От таких слов по телу Филимона побежали мурашки, а вдруг Максим банки грабит? Филя как всякий законопослушный человек в таком безобразии участвовать не может. Да и какая от него польза в таком деле? Вот сейчас Макс скажет: «Поел, передохнул, а теперь – „адье“, прости-прощай.

Максим заметил внутреннюю борьбу, происходящую в душе Лоховского.

– Да, не боись, я ж тебя не в подельники зову, а в помощники. Но грабить все же придется. Только вот граблю я бандитов всяких, хапуг и прочую шушеру.

– Н-но ведь это противозаконно, – снова заикаясь сказал Филимон.

– Может и противозаконно, а они законно действуют? Потом, я же не для себя, я для детишек.

– К-каких детишек? – удивлено переспросил Филимон.

– Детдомовских. Во ты, небось, у папы с мамой жил, как у Христа за пазухой. Собачка или хомячок, велосипед, пирожки… Мандарины на Новый год, опять же. А вот мне не довелось… Я сам детдомовский, мамка меня подкинула в приют. Натерпелся я… Знаешь, как хотелось чтоб мамка подзатыльник за двойку дала, или папаня ремешком за драку выпорол? А уж про сласти и игрушки – не говорю. Вот. Спасибо, учитель физкультуры у нас был – крутой мужик. Суровый, но справедливый. Он меня к спорту пристроил, в люди вывел… Я ведь мастер спорта, в комнате целый „иконостас“ из медалей висит.

Потом я на Людке женился, я тогда чемпионом был. Перспективы… ну, сам понимаешь, чего особо рассказывать. Она тоже спортом занималась, правда, так себе спортсменка. Гимнастка ,– Максим невесело усмехнулся и покачал головой. – Стерва… Но я тогда не знал, хотя меня предупреждали все и Батя. У Бати, у нас его в детдоме так все пацаны звали, глаз – алмаз, рентген. Он Людкину сущность сразу просек. А я дурак! Любовь, любовь… – Максим закурил и продолжил свой рассказ. – Пока я по сборам, да на соревнованиях – она в чужих постелях кульбиты делала…

Потом с козлом богатым связалась… Развелись мы… А она меня подставить решила. С кем-то своего козла на бабки развела, а на меня свалила. Еле отмылся. Пить начал, спорт бросил, в криминал ввязался.

Максим замолчал, вспоминая и снова переживая прошедшее. Все это время, пока он расхаживал по кухне, куря одну сигарету за другой, Лоховский внимательно слушал его исповедь.

– А что п-потом было? – осторожно спросил Филимон, решившись прервать затянувшееся молчание.

Максим как будто очнулся, тряхнул головой, отгоняя прошлое:

– Потом, потом. Потом опять Батя появился в моей жизни, из дерьма вытащил. В детдом привел, я там полгода подсобником работал, в свободное время пацанов тренировал. Батя там директором теперь стал. Крыша течет – денег нет, одежка детская – без слез не взглянешь – денег нет. Игрушек, спортинвентаря – ничего нет. Запросы в министерство посылаем – деньги выделены. А на месте их нет. Толи мэрин наш их крутит, то ли начальство помельче. Батя придет, кулаком постучит, по закону требует. А по закону – фиг с маслом. Тогда я и начал честную экспроприацию. Из детдома пришлось уйти. Зато теперь я им могу настоящую пользу оказать. Всяких братков, гнусь всякую, на бабки развожу, а детям посылаю.

Лоховский смотрел на Макса как на героя. Вот это да! Вот это жизнь. Человек делает настоящее благородное дело. А что он, Лоховский, в этой жизни сделал полезного, доброго? Он попытался припомнить, но ничего кроме кормушки для птиц вспомнить не смог. Ему стало ужасно стыдно за бесцельно прожитые годы.

– М-максим, я хочу тебе помогать. Это так благородно.

Максим взглянул на него с улыбкой:

– Помощник-то мне конечно нужен, только тебе придется имидж поменять. Согласен?

Лоховский не колеблясь дал утвердительный ответ:

– Имидж – не пол, поменять можно. Тем более, что мне мой прежний не нравился.

– Раз так, давай для начала имя тебе поменяем. Филя – это как то не серьезно. Будешь ты у нас Фил, это куда как солиднее.

С этими словами Максим ушел в комнату и вернулся через пару минут с чистой одеждой:

– На вот. Иди мойся, переодевайся, а то еще вшей поймаем. Вещи чистые, разве что размерчик не твой, но велико – не мало, носить можно. Утром что-нибудь подберем для тебя.

Макс показал где ванная и пошел стелить постель.

Филимон открыл воду и стал разглядывать в зеркале свое отражение, привыкая к новому имени.

– Фил! Фи-и-и-л. Фил!

Имя было твердое, слегка шершавое, решительное и мужественное. Лоховскому показалось, что у него изменилось не только имя, но и внешность: курносый от рождения нос слегка заострился, приблизившись формой к вожделенному римскому профилю. Уши уже не так оттопыриваются. Подбородок становится более решительным.

Филимон, простите, Фил, почувствовал себя уверенным охотником, воином. Он ловко подставил ногу под струю воды и… громко взвизгнул. Вода оказалась ледяной. Это подействовало на него отрезвляющее, он снова взглянул в зеркало и никаких изменений в своей физиономии не заметил. Филя вздохнул, открутил кран с горячей водой, ополоснулся, вытерся и вышел из ванной.

Макс как хозяин уложил Филимона на диван, а сам растянулся на полу, соорудив ложе из подушек и одеял. Через пару минут они оба погрузились в крепкий сон без сновидений.

* * *

Филимон Аркадьевич проснулся, лежа с закрытыми глазами он услышал как на кухне стучат посудой соседи. Филимон поежился, натягивая одеяло на нос. Еще пару секунд и проснется теща, она почему-то всегда просыпается с ним одновременно. Вот сейчас раздаться ее грозное…

– Доброе утро, Фил. Пробуждайся, новая жизнь полная приключений и опасностей ждет тебя, – проговорил над ухом Лоховского приятный мужской голос.

От неожиданности Филимон подскочил в кровати и уставился на молодого брюнета в спортивном костюме, оглянулся по сторонам. Только потом дошло, что он не дома. Филимон вспомнил вчерашние события и вздохнул с облегчением. Новая жизнь действительно началась.

Максим протянул Филимону одноразовые бритвенные принадлежности:

– Приведи себя в порядок, а то девушки любить не будут. Только в темпе, на кухне завтрак стынет.

Филимон тщательно выбрился, сполоснул лицо холодной водой и улыбнулся своему отражению в зеркале. Увиденное понравилось. Насвистывая Филя вышел из ванной.

– Максим, вы просто волшебник, – сказал он, вдыхая аппетитные ароматы, доносящиеся из кухни.

– Во-первых, я не волшебник. Во-вторых, не вы, а ты. Это твое „выканье“ действует мне на нервы. Лады?

– Согласен. Буду говорить ва… тебе „ты“.

Максим отвернулся что-то помешивая на плите и сказал:

– Я пока и сам не знаю, чем мы будем заниматься. В Кукуевскске я уже давно не был, нужно обстановку разведать. Внедриться и все такое прочее.

Филимон перестал жевать, его уши порозовели, а на щеках появился румянец. Он нерешительно мял в руках хлебный мякиш, скатывая из него колбаску.

– М-максим, я конечно дико из-звиняюсь, но у меня есть п-предложение, – заговорил Филимон снова начав заикаться от волнения. – Я в-вчера, рассказывал вам о марке. М-может мы ее найдем?