Летят наши годы - Николай Почивалин

Золотой человек Анна Петровна! Кто ей будешь? Знакомый или мужик ее? Чуть не всей семьей провожать пошли. Хотя и нужды в этом никакой не было: до медучастка оказалось - рукой подать. Такая же мазанка, разве немного других побольше. Ну, в общем, ахнула Анка!.. Стоит, глаза сияют, а не верит. "Ты?" Я, говорю, "Откуда?" Из Куйбышева, мол. "А зачем?" К тебе. "Ой, сумасшедший!.." Чудесно, одним словом, получилось!..

А утром - в район, в райздрав. Заведующий казах, пожилой уже. Симпатичнейший мужик. Выслушал нашу просьбу - семь дней отпуска, в Куйбышев слетать, свадьбу устроить, - языком зацокал. "Аи бай, как нехорошо! Зачем доктор чужой муж? У нас джигитов нет? Посмотри, брат в редакции работает, стихи какие пишет!

Мухтар Ауэзов будет. Абай Кунанбаев будет!" А сам прищурился, смеется. Подписал заявление. "На, доктор, пускаю, совсем - и думать не смей. Любит - пускай сюда едет!.." Пришлось держать слово - через неделю проводили мы Анку обратно, и сел я за диплом. Не хвалюсь - защитил неплохо, за диплом еще один диплом получил - .

почетный, с московской выставки. Просился в Казахстан - не пустили, на ГЭС направили. Так Анке и пришлось оттуда уезжать - до сих пор аул свой вспоминает.

Вернулась, и вскоре стал я впервые папашей - Вовка, сын. Жалко, что карточки с собой нет, поглядел бы, что за парень!..

Решив, что рассказ закончен и смутно испытывая какое-то разочарование, я спрашиваю:

- А как же ты в Средней Азии оказался?

- Как? - Юрий еще занят какими-то своими мыслями и отвечает не сразу. Да это все нехитро. Вызвали однажды в Москву, предложили поехать на новое производство. Я согласился. И не жалею, кстати. Ново и очень интересно.

- Послушай, я думаю, никаких это тайн не касается. Опасно это для здоровья?

- Опасно ли?.. Да, по-моему, нет. Следят ведь у нас за этим. Я тебе на это, знаешь, что скажу? А на кой черт здоровье, если оно никому не отдается? Ни на что не расходуется?

- Это так, конечно.

- Так вот, - неожиданно говорит Юрка, - перед самым отъездом в Азию Зайка приехала в Куйбышев.

- Зачем?

- Зачем... Про это я тебе весь вечер и рассказываю... Сижу однажды дома, заехал зачем-то, мама сАнкой на работе, Вовка в садике. Телефонный звонок. "Здравствуй, Юра..." У меня чуть трубка из рук не выпала! Все вроде давно улеглось, притупилось, и вдруг - ее голос!..

Стиснуло у меня сердце, дышу в трубку, а ответить не могу... Вечером, прямо с работы, - в "Жигули", это гостиница так называется. Я на лестницу, а Зайка навстречу, с лестницы спускается. Еще красивее стала. Все такая же стройная, высокая, в черном платье, и косы все те же.

В те годы прически всякие мудреные делать начали, а у нее - косы... Взял я ее руку и держу. Смотрю на нее во все глаза. И она смотрит. Представляешь - ни улыбки, ни слова, ничего. Стоим и молчим... Потом Зайка говорит: "Пойдем отсюда, люди смотрят!" Вышли на улицу - вечер, толпы нарядные. "Покажи, говорит, мне Юра Волгу". Идем и опять молчим. Вышли на набережную, лодку взяли, бью веслами, словно за нами гонятся. Зайка на корме притихла. Выгреб я на середину, Зайка говорит:

"Брось весла, посидим". С набережной музыка, огни, а тут только вода черная да звезды в ней покачиваются...

Вскочила Зайка, да ко мне, чуть лодка не перевернулась.

"Юрка, родной, не гони ты меня!.." Стиснул я ее, прижал к груди, и кажется, что ничего больше не осталось. Ни города в огнях, ни Волги, ни земли - ничего. Она да я!..

Мне становится почему-то зябко, Юрка стесненно покашливает.

- Да!.. Условились, что завтра приеду к ней днем и обо всем договоримся. Я даже в гостиницу не зашел, проводил только. Постояли, Зайка щеки моей коснулась.

"Иди, говорит, Юра". Прихожу домой, мать и Вовка спят, Анка сидит работает. Диссертацию она готовить начала.

"Что так поздно?" - спрашивает. Задержался, говорю.

Сел напротив, смотрю на нее. "От тебя, говорит, какимито духами пахнет". Сказала так, машинально, и голову подняла. Смотрит на меня и бледнеет. "Она?" Она, говорю, Анка. Голову только руками обхватила... "Ну что ж, говорит, Юра. Я всегда это знала. И боялась всегда". Чего ты, говорю, боялась? Не обманывал я тебя!.. "Подожди, говорит, Юра. Помолчи". Заходила, слышу, моя Анка по комнате. Потом остановилась. "Давай, говорит, так решим. Я вернусь в Казахстан. Конечно, с Вовкой, хотя это тебе и трудно будет". Да ты, говорю, понимаешь, что ты говоришь?! "Все, говорит, понимаю. Только тише: маму разбудишь". Взглянул я на нее - бледная стоит, а спокойная.

Даже улыбнуться пытается. Вся такая ясная, открытая.

Боже мой, думаю, да что я делаю! Анка, говорю, родыущая ты моя! Да разве я тебя с Вовкой на кого-нибудь променяю! Дурак я, кретин, прости ты меня! "Честность, говорит, Юра, всегда лучше лжи..." Хорошо мы тогда с ней поговорили! По-моему, так и не уснули тогда. Утром разошлись на работу как ни в чем не бывало. Анка ни единым словом ничего не напомнила. "До вечера!" - и рукой помахала. А мама так, кажется, ничего и не заметила... Отвел я Вовку в садик и - в гостиницу. Вошел и сразу с порога: Зайка, извини меня. "А я, говорит, только тебя ждала - попрощаться. Вон смотри", - и на собранный чемодан показывает. Усмехается. И тоже вижу, ночь не спала - сине под глазами. Откуда ж, спрашиваю, ты знала? "Смешной ты, говорит, Юрка, хотя и взрослый вроде. Если б решил, вчера б еще остался. Проводишь меня на вокзал?.."

- Умница она все-таки, - признательно говорит Юрка. - Умнее, брат, женщины нас. Сердце у них мудрее...

Приехали на вокзал, стоим на перроне, о каких-то пустяках разговариваем. А уж когда отправление дали, Зайка мне на прощание и сказала: "Виновата я перед тобой, а то не отступилась бы, Юрка. - Говорит, а глаза у нее темные, темные! - Знаешь, говорит, о чем я ночью пожалела? Что лодка наша посредине Волги не перевернулась..." С тех пор я больше ее и не видел. Знаю, что живет в Одессе. В прошлом году вышла замуж. Очень бы хотелось повидать ее. Просто так, конечно...

- Не забыл?

- И не забуду, дружище, - устало и убежденно отвечает Юрий. - Все это как юность, наверно, - навсегда...

2

От Пензы до Кузнецка - сто двадцать километров.

Мы сидим в вагоне пригородного поезда, Юрий неотрывно смотрит в окно, за которым бегут сосны и березки, косо скользят утыканные воробышками телеграфные провода. Мелькают станции с простыми и звучными названиями Леонидовка, Шнаево, Асеевка. Станции эти мне хорошо знакомы, но каждый раз, когда за окном проплывают крохотное пятнышко перрона, грачи на тополях и, поодаль, селение, - кажется, будто опять прошло мимо тебя что-то важное и неповторимое, будто остались там, вдалеке, люди, которых никогда уже не узнаешь...

- Я где-то видел разъезд Разлука, - говорит Юрий.

- Есть даже такая книжка. "Разъезд Разлука".

- Да ну? - Приятель на секунду оживляется и снова смотрит в окно. Я понимаю его: на курорт, с которого он сейчас возвращается, Юрий летел самолетом, много лет не проезжал здесь, и сейчас, хотя до Кузнецка еще не близко, чудится, что вот-вот - то ли за этим лесом, то ли за тем пригорком - откроется город нашей юности.

- Понимаешь, - говорит Юрий, - не могу отделаться от ощущения. Вот, кажется, сойдем сейчас на вокзале и снова станем ребятишками. В школу пойдем! И Валька Тетерев с Сашей Борзовым придут.

- Да... Эти уже никогда не придут.

- Жили люди - и нет людей. - Юрий глубоко вздыхает. - Где погибли, как погибли - ничего не знаем.

- Это-то как раз известно.

- Что известно? - Юрий вскидывает голову. Откуда тебе известно?

- Вовка Серегин рассказывал.

- Чего ж ты молчал?

- Думал, что сам знаешь, - оправдываюсь я. - Погоди, в каком же это году было? Да в сорок девятом...

Правильно, в сорок девятом.

ЖИЛИ ТАКИЕ РЕБЯТА

Я так же ехал в Кузнецк, только с противоположной стороны. Из Омска, где жил тогда.

Ехал, собственно говоря, в Москву - впервые в жизни, на совещание в Союз писателей - тоже впервые в жизни, и все-таки решил на несколько часов остановиться в Кузнецке. Решил внезапно, случайно выяснив, что мой поезд прибудет в Кузнецк вечером, а следующий на Москву уйдет ночью; тут же, на вокзале, дал телеграмму Вовке Серегину - единственному из наших ребят, кто, по моим сведениям, остался в Кузнецке.

Ехал и так же, как сейчас Юрий, смотрел в окно - на все, что неслось навстречу, мелькало, заслоняя на секунду толстое, наполовину запорошенное снегом окно, и в следующую минуту исчезало позади. На хвойные леса, утонувшие в голубых сугробах, на маленькие станции с людными привокзальными базарами, на мальчишек, черными капельками слетающих с сахарных гор на лыжах...

Не знаю почему, но в этот раз дорога навела меня на мысли, которые прежде не приходили в голову. Например, о том, что до тридцати лет, торопясь жить и знать, мы никогда не находим минуты оглянуться назад; что в том, пока еще недалеком прошлом и стремительно уходящем нынешнем, ненасытно поторапливаемом вдобавок, остается и нечто неповторимое, ненадолго выдаваемое человеку один раз на всю жизнь; что, наконец, все это - полнота сил, свежесть чувств, душевная чистота - с пронзительной ясностью и точностью оценится, увы, тогда, когда слишком далеко от начальной станции уйдет твой скорый поезд...