Летят наши годы - Николай Почивалин

В доме одно за другим гаснут два окна, Юрий некоторое время смотрит на них, молчит.

- Я ведь почему тебе об этом подробно рассказываю.

После Анки сам к людям внимательнее стал. Как ведь это много значит участие. Иногда - мелочь, пустяк совсем, а хорошо. Я словно согретый уезжал. А в поезде еще одну деталь вспомнил. Когда мне полегче стало, Анка раз и говорит: "Может, вам письмо написать надо, так напишите, я отнесу". Какое, спрашиваю, письмо? "Ну, какое-нибудь.

Вы, говорит, когда бредили, все Зайку какую-то звали".

Нет, говорю, зайчишка когда-то у меня был. Засмеялась и пальцем погрозила: "Ой, зайчишка-то этот - на двух ногах?" А мама, наверно, догадалась, что не все ладно:

только перед самым отъездом спросила, заезжал ли в Кузнецк. Рассказал ей все. Знаешь, что сказала? "И так, сынок, могло быть. В горе сердце женское податливое и глупое, - потом сама же исказнится..." С тем, дружище, в часть и вернулся. Да так до самой Победы и протопал.

Без особых приключений... От Зайки - ни слуху, ни духу, и я ей не писал. Хотя дня одного не прожил, чтобы не вспомнить. Писали мне только из Куйбышева - мама да Анка - изредка. Так ее сестренкой и начал считать. А незадолго до Победы получил неожиданное письмо от Зайки.

Коротенькое. Пишет, что с мужем развелась сразу же после моего отъезда, поступила в Одесскую консерваторию и живет там вдвоем с сынишкой. Сына, между прочим, назвала Юрием. Ну и приветы всякие, конечно... Не ответил... До сих пор, кстати, понять не могу: напиться, что ли, мне тогда, под настроение, хотелось, да пить не умею, - только спутался я тут с одной венгерочкой. Впервые... Так - без любви, без всего - ничего, кроме чувства неловкости перед собой. Вроде в отместку: и я, мол, так!

Да все равно - врал себе. Стыдно только, что человека обманывал, умница эта венгерочка была. Шара звали.

Сколько раз говорила: пан Юра, целуете меня, а думаете о другой. И сам понимал, что нехорошо. Если б можно было, наверно, и женился бы на ней тогда, из-за этого... Хорошо, что демобилизовали вскоре. Приехал домой...

- Подожди, ты хоть расскажи, воевал как?

- А чего ж рассказывать? Как все. Закончил войну в звании старшего сержанта. Предлагали ехать в офицерскую школу - отказался.

- Почему?

- Штатский я человек. Из-за института, конечно.

Зато уж и засел я потом за книги! С утра до ночи, не замечал, как месяцы летели. Весь отдых - когда Анка забежит, по спине стукнет: "Брейся, борода, да в кино идем, картина, говорят, хорошая". Сходим, и опять за книги. Летом подрабатывал на Волге, главным образом с грузчиками. Когда и осенью, по старой памяти, прихватывал. Жилось не больно легко, стипендия да мамина зарплата.

Одеваться хоть как-то надо было, невезучий, думаю, а все парень. Так все эти годы и прожили. Сейчас иногда оглянешься - хорошие годы, светлые какие-то. Молодость.

Институт, друзья новые, дома две души родные - мать да Анка. Дружили мы с ней. Как свободная минута - она к нам. В кино - вместе, на каток вместе. Интересно, что если ее кто-нибудь подхватит или я с институтскими девчонками катаюсь - не обижались никогда. Сама еще показывает: вот этот, говорит, мне записку прислал. Похохочем, и домой. Правда, как к сестренке к ней относился, еще вернее - как к мальчишке. Хотя она к этому времени изменилась уже - взрослая, интересная, на предпоследнем курсе была. А для мня - Анка да Анка.

Ты вот вспомни - парнями, бывало, денег, допустим, нет с девушкой в кино пойти. Со стыда сгоришь! А ей я запросто говорил: зовет куда-нибудь нет, погоди, мол, финансы поют романсы. И разговаривали обо всем совершенно откровенно; единственное, чего не касались, - Зайки, ни я о ней ни слова, ни она. Хотя, по-моему, и помнила, как я Зайку в бреду звал. И мама к ней, как к дочке, относилась. Чуть что: "Ани что-то долго нет, не заходила?" Пирог когда испечет, первым делом: "Беги, зови, что за пирог без гостей". Я и не заметил, как она институт кончила. Да не просто хорошо - с отличием. Пошли к ним на прощальный вечер, в институт, назад идем смотрю, не в себе Анка. Ты что такая, спрашиваю? "Не понимаешь? - говорит. - Уезжать грустно. Далеко ведь, Казахстан. Когда теперь увидимся?" Как когда, мол? В отпуск приедешь. "Ой, говорит, долго как!.."

Дошли до дома, я у своей двери, она - у своей, а двери-то рядом. Ну говорю, товарищ доктор, спокойной ночи! Завтра провожать приду. Подала она руку и придержала мою. "А больше, говорит, ты мне ничего не скажешь?"

Чего ж еще, спрашиваю? Вроде все. "Да я шучу, говорит, конечно, все. Спокойной ночи". Вошел я к себе - мама в ночную работает, пусто. Лег - не спится. И, правда, кажется, забыл Анке что-то сказать на прощание. Может, думаю, о том, что она нам с матерью как родная? Нет, не то, сама она об этом знает... И представь же себе такую глупость: не сумел на вокзал приехать. Назначили заседание комитета комсомола - персональное дело слушали, уйти нельзя, позвонить неоткуда. Заседание кончили, смотрю - с полчаса как поезд ушел. Ну, и прямо домой. Тут мама с вокзала пришла, она-то все вовремя всегда успевает, не то что я. "Нехорошо, говорит, сынок, получилось.

Обидел ты нашу Аню". Объяснил ей все, - головой качает, поддакивает, и все равно свое. "Все так, говорит, а все одно нехорошо. Знаешь, ее сколько провожало? Толпа целая, одного тебя не было. И тут про тебя не забыла. Защищает - некогда ему, говорит, а в глазах-то все одно, вижу, - обида..." Начал что-то маме рассказывать, - рукой махнула. "Лягу, говорит, расстроилась я нынче что-то".

Через день-два я, признаться, забыл про все это, а с педелю прошло, и чувствую, что не хватает мне Анки. В кино - не с кем, на каток - не с кем, поболтать - опять вроде не с кем. Раньше, случалось, в кино втроем ходили - с мамой. А тут позвал, - обиделась даже. "Что за кино? И без кино за смену устала..." Понимаешь, какая история?..

- Понимаю, - улыбаясь, отвечаю я, хотя очевидно, что ответ для рассказчика не важен.

- Я даже растерялся. Как же, думаю, так получается? Зайку-то ведь я не забыл, а об Анке скучаю. А может, думаю, забыл? Нет. Глаза закрою, и опять она передо мной, как наяву. Смотрит на меня и опять все те же слова говорит: "Я думала, ты мне скажешь, что делать, а ты меня сам спрашиваешь..." Нет, думаю, не забыть этого!

Просто привык к Анке как к товарищу, а теперь скучаю.

Пройдет, дескать... И не прошло. Чем дальше - тем больше скучаю. Насилу письма дождался. Сначала даже не обратил внимания, что письмо-то маме, а не мне. В конце только приписка: "Как живешь, Борода?" Это она меня звала, когда я небритым был. Кинулся ей письмо писать - не получается. Что-то новое между нами возникает; начну в том тоне, как раньше разговаривали, не могу, рву. Так и стали приветами через маму обмениваться. До самой зимы тянулось. А тут и у нас на курсе о распределении поговаривать стали. В общежитии одна свадьба за другой. Вернулся я вот так раз вечером домой тоска. Мать сидит - носки штопает, старенькая уже. Подошел к зеркалу, глянул на себя - залысины обозначаются, двадцать шестой к концу подходит. Мама, говорю, а если я на Анке женюсь? Взглянула на меня изпод очков, и опять за штопку. "В таких, говорит, делах советчиков нет. А если и найдутся, так тоже не слушай.

Одно только присоветую: не путай жалость с любовью".

Что ты, говорю, мама! Какая жалость! Самого мне себя жалко. Тоскую я без Анки!.. Поглядел бы, что тут с моей старушкой сделалось! - Юрка тихо смеется. - Носки долой, разволновалась, бегает, как молоденькая: "Ох, да если бы, говорит, да я бы не знаю какая счастливая была! Никакой другой невестки мне не надо!" Думка-то у нее, оказывается, давно такая была, и ни разу не проговорилась. Одним словом, чуть не всю ночь протолковали мы с ней: а утром я уже в самолете летел.

- Лихо! - улыбаюсь я.

- Участь всех тяжелодумов, - смеется и приятель. - Решаю долго, делаю быстро. Прилетел в Акмолинск, с самолета на поезд, с поезда на машину. А морозище - ужас! Хотя ты Казахстан лучше меня знаешь.

- Памятные места.

- Приехали - темно, метель. Сугробы да глиняные мазанки, собак, и тех не видно. Машина-то дальше шла - спрыгнул, по колено в снегу, в ботиночках. Куда идти - не знаю. И тут вот я понял, что такое казахское гостеприимство. Постучал в первую же мазанку - ввели меня на свет, в тепло и заохали. Аи бай, замерз совсем! Раздевайся, чай горячий пей, скоро бесбармак поспеет. Кто я, откуда - ничего не спросили!

- Правильно, - человек с дороги, гость.

- Я, говорю, к доктору, спасибо. Где она жпвет? Тут они вроде еще ласковей стали. Аи бай, к Анне Петровне!

Золотой человек Анна Петровна! Кто ей будешь? Знакомый или мужик ее? Чуть не всей семьей провожать пошли. Хотя и нужды в этом никакой не было: до медучастка оказалось - рукой подать. Такая же мазанка, разве немного других побольше. Ну, в общем, ахнула Анка!.. Стоит, глаза сияют, а не верит. "Ты?" Я, говорю, "Откуда?" Из Куйбышева, мол. "А зачем?" К тебе. "Ой, сумасшедший!.." Чудесно, одним словом, получилось!..

А утром - в район, в райздрав. Заведующий казах, пожилой уже. Симпатичнейший мужик. Выслушал нашу просьбу - семь дней отпуска, в Куйбышев слетать, свадьбу устроить, - языком зацокал. "Аи бай, как нехорошо! Зачем доктор чужой муж? У нас джигитов нет? Посмотри, брат в редакции работает, стихи какие пишет!