Элегия тени - Фернандо Пессоа

«Сердце опоздало. Может статься, к сроку…»

Сердце опоздало. Может статься, к сроку,Знай оно любовь, поспело бы оно.Если та была, то все равно без проку;Значит, места нет ни скорби, ни упреку:Сердце опоздало. Все уже равно.

И с подменным сердцем, в зависть бутафорам,Мы бредем по миру. Сердце мне вернутьВ силах лишь чужое сердце, по которомСердце бы забилось – и его повторомВызвало из праха собственную суть.

Нет иного сердца, и другой тропы нет,Кроме как холодный вытоптанный следМежду сном, что минет, и тоской, что минет:Кто на пару с сердцем ловко арлекинит,Точно так же канет, в яме волчьей сгинет.Нет иной дороги, и надежды – нет.

«Тревогой невнятной и краткой…»

Тревогой невнятной и краткойПровеяло гущу дерев:Провеяло словно словно украдкой —И словно сперва замерев…

Безмолвие чутко следящей,Душе для покоя нужныМелодии чуточку слащеИль горше такой тишины.

Душа в бытии оскуделом,Не слыша созвучную с ней,Считала бы добрым уделомНедобрый, который честней:

И в роще, где пыточной хваткойИ ветер, и звуки взяты,Недвижное веет украдкой,Порой обрывая листы.

Помнится, по кронам древеснымОпять ветерок пролетел,Но листья паденьем отвеснымКладут заблужденью предел.

О, к мертвой земле тихомолкомСлетающий лиственный прах,Шуршащий непряденым шелкомВ несбыточных чьих-то руках,

Какой чернокнижной догадкойТы вызнал про тысячу бед,Что слышно, как рядом украдкойПовеяло то, чего нет?

«Небесной полная лазури…»

Небесной полная лазури,Волна прозрачна и легка,Ударом по клавиатуреДотрагиваясь до песка.

На безымянной пианолеЗвучит без музыки мотив,Освобожденную от болиИдею полдня воплотив.

Зачем же этого не вдоволь,И для чего взыскую яЕще небесного ль, земного ль —Но трепетного бытия?

«Самоослепленно / В зыбкую волну…»

СамоослепленноВ зыбкую волну,В мертвенное лоно —Сам в себя шагну.

Ощущаю влагиТяжкий перекат,Растерявший флагиБрошенный фрегат.

На неровном киле…И покошен рей…Небеса застыли,Олова серей.

Небеса и море —Это тоже я,Лишь с собою в ссоре,В жажде забытья…

«Как юности памятник зыбкий…»

Как юности памятник зыбкий,Во мне и поныне светлаКакая-то четверть улыбки,Живущая тем, что жила.

Порой неудобна, как маска,Надежда в холодной груди:Мерцает волшебная сказка,Чернеется явь посреди…

Горя в торжестве иллюзорном,Подсолнечник хочет шепнутьСвоей желтизною – что зернамДоверена черная суть.

«В часы, когда бессонница сама…»

В часы, когда бессонница самаКак целый мир представится для взглядаИ снимет с просветленного умаЛенивый морок дневного уклада, —Я грежу; простирается прохлада,Где тень живет, а душу скрыла тьма;Я знаю, что и мука, и усладаНичтожны, как никчемные тома.

Я грежу; пустота во мне густится;Душа немеет немотой провидца —И в зоркости измучилась настоль,Что ни природы, ни мечты, ни Бога,Ни даже скорби; и отдал бы много,Чтоб эту ясность променять на боль.

«Душа кровит. Пленили, будто яма…»

Душа кровит. Пленили, будто яма,Терзанья – разум, видящий обман,Который миром нарекся упрямо,Где счастье – словно запах фимиама,Обтекший жизнь, как сушу – океан.

Не сделать вздоха и не сделать шагаБез горечи, что ноша невподъем.И сердце, хоть растерзано и наго,Но мучится напрасной жаждой блага,Напрасного, как помысел о нем.

Какого Бога двойственная силаДала узнать, что рок неотвратим,И в то же время сердцу подарилаЕго мечту – никчемное мерило,Которое использовать хотим?

Зачем его Строитель кропотливый,Во исполненье тайных теорем,Расчислил и приливы, и отливы —Весь это мир, текучий, сиротливыйИ сам не постигающий, зачем?

Бог воплотился; это означало,Что и душа склонилась перед злом;А счастье, бытию первоначало,Гремушкой пустозвонной забренчалоИ сделалось гадалок ремеслом.

И мир застыл, как маска лицедея,Как сам себя исчерпавший урок.Зачем же плоти жаждала идея,И как сумеем, ею не владея,Достроить недостроенный чертог?

Немой останок умершего БогаИ есть наш мир; душа же родилась,Узнав его отличье от чертога,Но для нее утеряна дорогаВ утраченную Богом ипостась.

И вот, блуждая в поисках потери,Душа взыскует, вглядываясь в тьму, —Но не себя, а гибельных мистерий;И только Словом приобщится к вере,Забытому истоку своему.

Он Словом был, но перестал владеть им,Явившись мертвый в мертвенном миру;И значит, здесь искомого не встретим,Но только в Слове, этом Боге третьем,Душа вернется к Правде и Добру.

Новый самообман

Средь гибели кумиров и преданий —Воскресните, былые божества,Подобно грезе, видные едва,Дабы глазам блаженствовать в обмане.

Творя ваш мир в пределах тесной грани,Презрите образ, явленный в пэане,Но не наитье, давшее слова.

Отринуть яви четкие порядки,Дабы в Догадке снова прозиялПредметный мир, мистический и краткий:

А призрачный телесный ИдеалЕй вечно чужд – единой сущей цели,Что сумраком не пожрана доселе.

«Вращаются лохмотья тени…»

Вращаются лохмотья тени,Плывя в разинутую тишь.Вся высь – разор и запустенье,Где ничего не разглядишь.

На небе сущие загадкиВсе рваным ритмом излитыВ том непроглядном беспорядке,Где зарожденье темноты.

Но средь вселенского обвала,Куда на свете ни гляди,Еще ничто не оторвалоНадежду, острием кинжалаК моей прижатую груди.

«Где розы есть, мне роз не надо…»

Где розы есть, мне роз не надо,И надо, где не вижу роз.Тому ли сердце будет радо,Что каждый взял бы и унес?

Я тьмы хочу, когда аврораЕе растопит в синеву.Мне нужно скрытое от взора,Что именем не назову.

На что же это? Все в тумане,И оттого слагаю стих,А сердце просит подаяний,Само не ведает каких…

«Почти у окоема…»

Почти у окоемаЧуть видимая мглаЛюбовно-невесомоКо взгорку прилегла.

Тряпичные изгибыПочти прозрачных рукИзгибам темной глыбыВерны, как верный друг.

Я только думой мерю,Что вижу наяву.Чтоб жить, я мало верю.Чтоб верить – не живу.

Марина

Кому перед разлукойМелькали взмахи рук,Тот будет счастлив – мукой…Я мучаюсь – без мук.

Что дума, то тоскливей;И там, где пляж пустой,Без грезы о приливеПребуду сиротой…

Дабы в бесплодной боли,Знакомой искони,На вековом приколеУкачивали дни.

«Как в чаше, не нужной к застолью…»

Как в чаше, не нужной к застолью,Налито вина по края,Так сам я наполнился болью,Которой болею не я.

И только чужую заботуБерет мое сердце в удел.А горечи – нет ни на йоту,Сыграть же ее – не посмел.

И, мим на несбыточной сцене,В наряде, просветном насквозь,Танцую я танец видений —Дабы ничего не сбылось.

«Куда-то к призрачным пустотам…»

Куда-то к призрачным пустотамНесется пенье соловья,И на меня ложится гнетомТоска извечная моя.

Передо мной в окне открытомНедостижимые лежатПоля и рощи с тайным бытомСовсем не призрачных дриад.

Когда б из моего куплетаРодилось больше, чем слова!А птица кличет, кличет где-то,Сама не зная, что жива…

«Теперь тоска моя умножит…»

Теперь тоска моя умножитБольного зренья остроту,И этот век, что мной не прожит,Уже ненадобным сочту.

И никакая не потеря,Что быть собою не могу;Я сам себя гоню за двери,Как нерадивого слугу.

Я был никем, я не был въяве,Я – только ужас и провал,Среди житейских дурнотравийЦветок надежды не сорвал.

Но в нищете – свое величье:Всему на свете раздаюТо пристальное безразличье,С каким иду к небытию.

«Дождливых сумерек прохлада…»

Дождливых сумерек прохлада.Нет мысли ни о ком,И все, чего для счастья надо,Мерцает маяком.

Что жизнь? Лишь мрак, обретший лица.А темень принеслаТот луч, который вечно длитсяИ мучит не со зла.

И все текучей, мимобежнейМоя полумечта,Где стала всплесками на стрежнеТа жизнь, что не жита.

И этот луч, сродни парому,По пустоши морскойУносит к берегу другому,Где ждет меня покой —

Который, если был бы рядом,То был бы ни к чему.И ливень хлещет новым хладомВ сгустившуюся тьму.

«Я мир пишу, как пишут акварели…»