Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле

как раз из-за него, – осталась одна. Женщины, которые повидали больше твоего, внушают страх.

Своими стихами она помогает забыться, и в этом, как мне кажется, великая сила литературы. Мы живем в окружении талантов, хоть и часто этого не замечаем. Я бы очень хотела ей это сказать, но как осмелиться?

– Вы знаете «Новый мир»? – вылетает у меня вместо этого.

Это первый раз, когда я с ней заговорила.

– Новый мир? А история старая.

Может быть, это шутка, а может, как-то связано с магазином – непонятно. Прежде чем уйти, я взмахиваю листочком с ее стихотворением и делаю небольшой реверанс.

У мостика, проходящего через канал и ведущего к церкви бисквитного цвета, мне не приходится долго ждать. Как и каждое утро, глядя куда-то в пустоту, мимо проходит женщина с костылем под мышкой и газетой в руке. Внезапно она начинает отчаянно с кем-то ругаться, хотя рядом с ней никого нет. Оказавшись на мосту, зажигает сигару. Думаю, она специально заходит на мост, чтобы отложить костыль и опереться на перила.

Сразу после этого она снова кричит, тушит сигару, хватает листок со стихотворением, который я оставила там для нее, и, прежде чем опять тронуться в путь, оставляет газету. Я жду, пока она отойдет подальше, чтобы ее подобрать.

Она покупает газеты в ларьке рядом с церковью и берет с собой в бар, в котором завтракает, но я ни разу не видела, чтобы она их открывала. Я слышала, что раньше она была мировой судьей, – может, покупает по привычке свежую газету каждое утро, чтобы не забывать, кем она когда-то была. Но, видимо, в жизни она насмотрелась достаточно, чтобы больше не читать новости.

Ну а я читаю газеты каждый день. «Предупрежден – значит вооружен», – говорил мой отец. Никогда не знаешь, что может произойти, но спрогнозировать это можно. Взмах крыльев бабочки может вызвать ураган. Нужно только уметь читать между строк. Эта газета теперь не просто безымянная и безликая стопка бумаги, это газета, которую держала в руках мировая судья, газета, которой есть что сказать, которая может сделать меня частью чего-то большего, а не та, которая останется гнить на дне урны. Она сулит мне, что однажды среди груды других новостей я найду ту, которая перевернет мою жизнь. Хочу я этого или нет, но я жду ее уже целую вечность.

Я знаю, что судья читает стихи, потому что по вечерам я встречаю ее в «Ничто» с бокалом шампанского и мятым листочком на столе.

Овощи за булочку. Булочка за стихи. Стихи за газету. Я называю это циркулярной экономикой района.

Читая газету, я помечаю карандашом самые интересные новости, вырезаю статьи и собираю их в папку. Остальное использую для мытья окон и оригами, которые потом раскладываю по двору. На каждой фигурке я пишу по цитате. На днях я написала: «Какова главная цель вашей жизни? Стать бессмертным, а потом умереть» – Жан-Люк Годар, «На последнем дыхании».

Я знаю, что детям из нашего дома нравятся мои оригами. Из окна я вижу, как они из-за них дерутся, так что изо всех сил стараюсь сделать как можно больше, чтобы никого не обделить.

Моя любимая цитата все из того же фильма: «Не знаю, несчастна ли я, потому что несвободна, или несвободна, потому что несчастна». Я ни разу не писала ее на оригами. Зачем расстраивать детей? В городе нет специальных площадок, на которых можно побегать и выплеснуть эмоции, которые тебя захлестывают в этом возрасте, когда сталкиваешься с вещами, которых еще не можешь понять. Я истерла все ботинки, в исступлении бегая по лугам, пока не подкосятся ноги. Но не то чтобы мне это сильно помогло понять мир.

Но кто его вообще понял, этот мир? Мой отец, мой брат? Или, может, моя бабушка? Похоже, это битва, в которой невозможно победить. А если кто-то проиграл, то этот кто-то – я.

И все-таки сегодня наконец-то открылся «Новый мир»! Дверь поднялась! Судьба посылает мне шанс, которого я так долго ждала, шанс попытаться исправить свою жизнь, перемотать кассету времени и, может быть, сделать так, чтобы моя история пошла по другому пути. Если я упущу его, то, возможно, буду жалеть всю жизнь.

Сегодня я сделаю исключение: не побегу домой и не сяду за стол с карандашом в руке. Чтобы сдвинуться с места, достаточно поставить одну ногу перед другой. А сдвинуться – уже значит оказаться в другом месте. Мысленно строю маршрут, чтобы помочь себе: отойти от Навильо, перейти площадь, повернуть налево, затем направо, снова налево и идти прямо до моего дома. Пройти мимо табачной лавки, не поднимая глаз, чтобы не пересечься взглядом с ее хозяином, и остановиться сразу после нее.

Перед «Новым миром».

5

Когда мы в первый раз приехали в Милан, мне было двенадцать лет, а брату четырнадцать. Город, которым я грезила, находился в пяти часах езды от Крепости, и эти часы мы с Андреа проводили на заднем сиденье нашей «Панды 4 × 4» нежно-голубого цвета, приклеившись к окошку и держась за руки.

Я и раньше видела много автомагистралей – в фильмах, которые смотрела с мамой, но эта была другая, настоящая. Ангары, заводы, парковки, заправки, фермы, руины, рассеянные среди пшеничных полей, обгоняющие нас машины с детьми, жующими жвачку, пассажирами, слушающими радио, женщинами с закинутыми на приборную панель ногами.

Вдруг я с головой окунулась совсем в другую реальность – для меня это было почти невыносимо. Я будто высадилась на планете, о которой слышала от других, но на которой сама не бывала, и мне не дали времени к ней привыкнуть – я сразу помчалась сквозь неизведанные просторы. И это была не единственная планета. В конце пути нас ждал Милан.

Нас ждала бабушка, с которой мы ни разу не виделись. Мы везли ей спелые сливы и персики, которые я собрала сама тем же утром на рассвете, а еще – салат, овощи и хлеб, который мы тоже испекли сами. Папа взял с собой ведомости наших экзаменов, чтобы показать ей, как прекрасно нас учит мама и каких отличных результатов можно достичь на домашнем обучении, – все лучше, чем запереться в бетонном кубе и слушать биографию непонятно кого непонятно от кого, постоянно рискуя подцепить какой-нибудь вирус, материальный или ментальный. И наконец, в чемодане с нами ехал прихваченный мной плюшевый зайчик.

Запах Милана я почувствовала, когда мы еще не успели к нему подъехать. Со всех сторон на нас валились гроздья заводов и жилых домов. А когда мы наконец въехали в город, я стала смотреть наверх, ведь в Милане живут и на небе, на тридцатом этаже, а может, даже и выше. Я улыбнулась, вспомнив о Лучано Бьянкарди и его разведочных вылазках в «небоскребище». «Горькая жизнь» была одним из немногих фильмов, которые нравились даже папе: он не раз нам его показывал – хотел, чтобы мы увидели, как город извращает любые мечты: сулит успех и богатство, а на деле оставляет только одиночество и пустоту. «В городе утрачиваешь себя», – говорил он. Мне каждый раз было жалко Лучано, а еще больше – его жену и сына, которые по-настоящему его теряли.

Наконец папа поднял ручник. Мы остановились на оживленной улице: предупреждая о своем прибытии, трезвонил трамвай, бог знает по каким делам спешили люди. Меня трясло при одной мысли о том, чтобы высунуться наружу.

– Трамвай прекрасно олицетворяет городскую жизнь: рельсы, с которых нельзя сойти, – объяснял нам отец. – Давайте, хватайте вещи и пойдем, до бабушки тут рукой подать.

Мы с Андреа помогли ему разгрузить багажник, не переставая завороженно оглядываться по сторонам и заговорщически друг другу кивая. Для храбрости я снова взяла его за руку, а он ее сжал. Андреа был единственным ребенком, рядом с которым я росла, он был частью меня, сильной и смелой.

Мы еще ни разу не бывали в городе, но ночами напролет воображали, как мы туда