Вечное движение (О жизни и о себе) - Николай Дубинин

Воспитатели нашего детского дома в Жиздре направляли все свои усилия и способности на то, чтобы души бывших маленьких бродяг постепенна обратились к надеждам и к свету. Они следили за нашим ростом в комсомоле, радовались успехам в школе и трепетали перед зловещими тенями прошлого, которые подчас омрачали жизнь детского дома. С большой теплотой вспоминаю я Александру Павловну Сарычеву, мою дорогую наставницу, и Екатерину Никитичну Волкову, в то время юную девушку, относившуюся к нам всегда с трепетной любовью. А. П. Сарычева умерла несколько лет тому назад. Е. Н. Волкова живет под Москвой, в Реутове, и я регулярно получаю от нее письма.

Годы 1921, 1922 и 1923-й прошли для меня в упорном учении, которое продолжалось буквально с утра до позднего вечера ежедневно. Надо было обязательно скорее окончить школу. Тугую насыщенность дня создавали еще мои комсомольские дела, страстная увлеченность драматическим искусством, а иногда и футбол.

В детском доме в нашей общей жизни и в актерской деятельности сложилась дружная группа подростков - мальчиков и девочек, многие из которых до сих пор помнят друг друга, хотя и живут в разных уголках нашей страны. Это Вера Мельникова, Маруся Скачкова, Надя Григорюк, Миша Рожков, Аня Ткаченко, Маруся Горбачева. С некоторыми у меня не прекращается переписка.

К ребятам нашего детского дома были очень близки два брата Брынцевых - Павел и Иван. Они приходились племянниками нашей воспитательнице Александре Павловне Сарычевой. Иван Брынцев работал воспитателем, но сам он был так молод, что стоял ближе к воспитанникам, нежели к воспитателям. Павел Брынцев в то время учился в Московском лесотехническом институте. Он приезжал к нам на каникулы, часто беседовал с нами, красиво вскидывал голову, убирая волосы с глаз. Его быстрая, яркая речь, увлекательные рассказы о Москве, о студенческой жизни, о новых открытиях в науке манили нас, как образы другого, недосягаемого мира.

В 1923 году мне исполнилось 16 лет, и я прочел три книги, перевернувшие мою душу. Это "Мировые загадки" Э. Геккеля, "Происхождение видов" Ч. Дарвина и роман "Война и мир" Л. Н. Толстого.

Книга Э. Геккеля вводила читателя в область самых жгучих тайн мироздания, которые волнуют человечество. Она открывала прекрасный мир жизни, показывала, что великая красота пронизывает и подчиняет себе все формы жизни на земле. Эта книга в целом утверждала монистическую картину мира, ибо все живое, по Геккелю, состояло только из атомов. Его признание одушевленности всей материи тонуло в общем мажорном материалистическом настроении книги. Красота жизни была представлена Геккелем как итог ее исторического развития и в полной мере проявлялась повсюду: в скорлупках микроскопически малых морских, геометрически совершенных радиолярий, живущих в глубинах океана; в медлительных сифонофорах с их метровыми колоколами, колеблющимися в голубой воде, как цветы сложных и нежных окрасок; в летящих птицах и во всех других органических существах.

Геккель развивал дарвиновские принципы эволюции. Вся панорама жизни, мироощущение красоты, совершенства, движения основаны у Геккеля на материалистическом понимании мира. Все в мире, по Геккелю, взаимосвязано материальными связями и движется благодаря влиянию материальных причин. Величие же и красота этого движения - это величие и красота самой материальной вселенной. Это материалистическое видение мира разоблачало господствующее в то время религиозное идеалистическое мировоззрение. Недаром В. И. Ленин писал, что "буря, которую вызвали во всех цивилизованных странах "Мировые загадки" Э. Геккеля, замечательно рельефно обнаружила партийность философии в современном обществе, с одной стороны, и настоящее общественное значение борьбы материализма с идеализмом и агностицизмом, с другой". И что книга Геккеля - это изложение "победного шествия естественноисторического материализма"1.

Какое глубокое впечатление оказала эта книга на юную, еще колеблющуюся душу! Она заставила меня почувствовать, что я - это частица жизни Земли.

Когда я закончил читать эту необыкновенную книгу, была ночь. Ребята спали, уткнувшись в подушки. Я вышел в парк, в котором окутанный морозом, как бы колеблясь в тумане, и вместе с тем неподвижно стоял наш большой, весь в изморози, в снеговых шапках старый деревянный дом. Яркие звезды пылали над сверкающим холодом ночи. Чувство безмерной любви к миру, светлая грусть стеснили сердце, и радость бытия, словно пламенный огненный вихрь, пронзила меня. Что можно было сделать в этот мучительный миг счастья? Я стал плакать, один, громко, счастливо.

- Коля, что случилось? - раздался тревожный девичий голос.

Это Екатерина Никитична Волкова вышла за мной посмотреть, куда это я отправился глядя на ночь.

- Ах, тетя Катя, тетя Катя! - смог лишь я ответить ей в эту минуту.

Не знаю, что подумала обо мне в эту морозную ночь тетя Катя...

"Происхождение видов" Ч. Дарвина с его естественнонаучным материализмом, со стихийной диалектикой и бесстрашным атеизмом для юной души также оказалось замечательной книгой. Многое тогда я не понял в этом глубоком произведении великого англичанина, но материалистические основы всего процесса создания и развития жизни на Земле встали передо мною с непререкаемой очевидностью. Без подпорок, без помощи, без провидения человечество одиноко стоит на Земле. Вместе с тем, полное внутренних сил и мощи, оно сознает себя, вселенную и глядит, не мигая, в глаза звездам. Земля - это наш дом. И слова "Интернационала" "Никто не даст нам избавленья - ни бог, ни царь и не герой" насыщались теперь каким-то всеземным и космическим значением, при этом Революция вставала как закономерная битва за достоинство и за будущее человечества. Революция была первым камнем, на котором строилась жизнь моей души. Теперь был заложен ее второй краеугольный камень - чувство вселенной, жизнь планеты Земля.

Незабвенны минуты, часы и дни, когда все это пришло в душу. В этих чувствах еще не было тревог, душа была полна только молодостью, только ощущением силы и только жаждой безмерного движения вперед. Все в это время сливалось в чувство внутренней радости наступавшей будущей глубокой и умной жизни.

Когда я прочел роман "Война и мир" Л. Н. Толстого, я понял, что третий краеугольный камень для моей жизни прочно заложен во мне образами, мыслями и чувствами этой книги. Это было сознание того, что во мне горит глубокий, ровный и мощный огонь любви к России. Понимание Пушкина пришло гораздо позже, в этот же год через Толстого я навсегда отдал свою душу любви к Родине. Эта любовь связала в моих представлениях воедино революцию и ту духовную жизнь народа, которая корнями уходила в прошлое, в его поиски правды, в его борьбу за нравственную жизнь. Проявления величия души народа в его битвах за Россию в прошлом перекликались с героизмом гражданской войны. Человечество было воспринято мною через патриотизм Толстого. Народ России - источник всей ее мощи, духовной красоты и силы - стал для меня символом человечества. В 16 лет я рассуждал теми же словами, что написаны о Толстом сейчас, и все это было окрашено и пронизано до боли чувством любви к народу и природе России, тем чувством, которое до сих пор, не остывая, горит в сердце.

Книгу Э. Геккеля я прочел один раз, только в юности. К "Происхождению видов" Ч. Дарвина обращался неоднократно как к научному источнику. Роман "Война и мир" Л. Н. Толстого - любимая книга всей моей жизни. Много раз я перечитывал ее бесценные страницы, и до сих пор она для меня как море жизни народа, нечто неисчерпаемое, великое.

После прочтения книг Геккеля и Дарвина судьба моя была решена. Я не мыслил себе другого пути, кроме изучения явлений эволюции. Как это делать, я представлял себе смутно, но зато очень пылко. Однако уже в то время я отдавал себе отчет, что центральным пунктом во всех вопросах эволюции и управления жизнью служит проблема наследственности. Именно наследственность есть то свойство жизни, с которым в первую очередь связана сущность, результаты и механизмы эволюции. Вместе с тем оно так мало изучено, и это признавал сам Дарвин в "Происхождении видов". Я не знал тогда, что существует целая наука, изучающая наследственность, и что она с 1907 года, то есть с года моего рождения, носит имя генетики. Так, не зная своего "божества", я уже был посвящен ему и в свои 16 лет, конечно, был готов принести ему любые, какие бы ни потребовались, жертвы. Я не знал тогда, что жертвы еще впереди и что их действительно надо будет приносить.

Тогда же я страстно увлекся театром. И неудивительно. Это увлечение было частицей всенародного увлечения театром, которое охватило Россию в первые годы Советской власти.

В 1919 году декретом Советского правительства были национализированы театры. Великий певец Л. В. Собинов стал директором Большого театра. В первые годы революции в Москве возникли Театр Вахтангова, Театр революции и другие. "Дон Карлос" и "Разбойники" Шиллера, "Фуэнте овехуна" Лопе де Вега глубоко отвечали героико-романтической душевной направленности революционных масс. Основу театральных постановок составляли пьесы классиков, которые приобщали народные массы к истинной культуре. А. Н. Толстой прекрасно отразил романтику театра этих лет в своей трилогии "Хождение по мукам", где бойцы на фронте были потрясены "Разбойниками" Шиллера, а Анисья, повариха отряда, играя Луизу, обнаружила талант трагедийной актрисы.