Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

После ухода Цзиньлянь Цзинцзи молча побрел восвояси. Невесело, уныло было у него на душе и, чтобы развеять тоску, он сочинил романс на мотив «Срываю ветку корицы»:

Я увидел — это тыВ волосах весны цветы,Губы алые чисты.Или лишь подобье чистоты?..Наших встреч былые дни,Вновь вернулись к нам они,Снова полные любви,Или вовсе не было любви?Ты кивала, отвечала.Или ты не отвечала?..Ты кивала и молчала.Или может больше не молчала?..Скоро ль встретимся с тобой,Скоро ль свидимся с тобой?Переполнена желанья,Ты ждала со мной свиданья.Мы увиделись с тобойМиг — и стал я сам не свой.

* * *

Но оставим пока пирующих в саду, а расскажем о Симэнь Цине.

После загородного угощения покинул он поместье судебного надзирателя Ся и по пути домой попал в Южную аллею. В свое время он исходил все эти аллеи и переулки вдоль и поперек и знал всех тамошних вышибал. Раньше, при Сунах, их звали вышибалами, а нынче называют попросту — мошенники-лоботрясы. Подвязались среди них и двое жуликов — Лу Хуа, по кличке Змея в траве, и Чжан Шэн Загнанная Крыса, не расстававшиеся ни с каким дерьмом. Им нередко перепадало от Симэня. И вот, когда он подъехал к ним верхом, они играли на деньги, но едва заметив своего благодетеля, тут же опустились перед ним на колени.

— Из каких это краев, ваша милость, в такой поздний час?

— За городом на пиру был, — объяснял Симэнь. — Судебный надзиратель господин Ся рождение справлял. Есть у меня к вам дельце. Сослужите мне службу?

— Какой может быть разговор! — перебили его прохвосты. — Сколько вы нам добра делали, ваша милость! Только прикажите: за вас в огонь и в воду. Тысячу смертей безропотно примем!

— В таком случае завтра ко мне загляните. Потолкуем.

— К чему же до завтра откладывать! Скажите, сударь, что у вас за дело.

Симэнь шепотом рассказал им о женитьбе Цзян Чжушаня на Ли Пинъэр.

— Одного хочу, — продолжал он громко, — чтобы вы отплатили ему за меня. — Симэнь откинул полу халата и достал из мошны лянов пять серебра мелочью. — Это вам на вино, а обделаете все как следует, еще награжу.

— Мало ли вы нам добра делали! — отказывался от протянутого серебра Лу Хуа. — Я-то думал, вы заставите нас в Восточный океан погрузиться, рога сизого дракона достать или на Западную Гору взобраться, клыки бешеного тигра добыть, тогда бы мы еще померекали, а то, подумаешь, дело какое! Проще простого! И серебро я принять никак не могу, сударь.

— Не возьмешь, тогда я и просить тебя не буду.

Симэнь велел Дайаню забрать деньги и, пришпорив коня, поехал дальше, но его удержал Чжан Шэн.

— Не знаешь ты, Лу Хуа, нрава господского, — сказал он. — Раз деньги не берешь, от дела, выходит, отказываешься.

Они взяли серебро и упали на колени, отвешивая Симэню земные поклоны.

— Поезжайте-ка вы себе преспокойно домой. А мы обещаем вам, ваша милость, не пройдет и двух дней, как вы будете от удовольствия хлопать в ладоши и хохотать до упаду, — заверили они Симэня, а Чжан Шэн добавил:

— А не могли бы вы, ваша светлость, порекомендовать меня в уголовное управление? Устроиться бы мне в услужение к его превосходительству господину Ся. О большем я и мечтать не смею.

— Само собой, могу, — пообещал Симэнь. — Это проще простого сделать.

Послушай, дорогой читатель! Впоследствии Симэнь Цин и в самом деле рекомендовал Чжан Шэна на службу в уголовное управление, и тот стал приближенным начальника гарнизона, но это случилось потом, оттого рассказывать пока не будем.

Раздобыв серебра, вышибалы снова пошли играть на деньги, а Симэнь поскакал домой.

Когда он въезжал в ворота, день клонился к концу. Едва заслышав хозяина, Юэнян и остальные жены удалились в задние покои. Осталась только Цзиньлянь. Но Симэнь в задние покои не пошел, а направился прямо в сад.

— Что ты тут без меня делаешь, а? — спросил он Цзиньлянь, когда та прибирала беседку.

— Мы со Старшей госпожой в саду гуляли, — отвечала она, улыбаясь. — Не думала, что ты так рано вернешься.

— Господин Ся был так любезен, устроил пир в поместье. Было четыре певицы, четверо слуг и всего пять приглашенных. А дорога дальняя, вот я и поспешил пораньше.

— Тебе и выпить не пришлось, — заметила Цзиньлянь, раздевая Симэня, — я велю подать вина.

Симэнь приказал горничной убрать со стола закуски, подать фрукты и кувшин виноградного вина, а сам уселся в кресле. Тут он заметил на Цзиньлянь коричневую с зеленоватым отливом креповую кофту с пестрым гофрированным воротничком и отделанную тесьмою белую, тоже с отливом, юбку из тафты, из-под которой выглядывали расшитые золотыми облаками ярко-красные с бахромою атласные туфельки на белой шелковой подошве. Ее высокую прическу украшали нефритовые в золотой оправе подвески, напоминающие сложенные в небесном чертоге веточки коричного лавра, серебряная сетка и шпильки в виде парных цветков сливы-мэй и лазоревых облаков. Среди обилия бирюзы тем ярче алели уста и выделялся нежный румянец напудренных ланит. Охваченный желанием Симэнь заключил Цзиньлянь в свои объятия и осыпал поцелуями.

Через некоторое время Чуньмэй подала вино, и они, смакуя и громко причмокивая, стали отпивать его из чарки. Немного погодя Цзиньлянь подобрала юбку и, забравшись к Симэню на колени, принялась поить его из собственных уст, потом взялась потчевать лотосовыми семечками прямо из коробочки, держа ее своими нежными пальчиками.

— Фу, убери эту кислятину! — отказался Симэнь.

— Нельзя капризничать, сынок, если тебя матушка угощает, сама тебе в ротик кладет, — пошутила Цзиньлянь и не успокоилась до тех пор, пока не положила ему в рот орех.

Симэню захотелось поиграть ее персями. Цзиньлянь отстегнула от воротничка золотую заколку и, держа ее во рту, распахнула креповую кофту. Прелестный без единого изъяна нефрит открылся Симэню. Долго он наслаждался благоухающей, пышной и упругой грудью, припадая к ней устами. Они шутили, смеялись и резвились на все лады.

— А что я тебе скажу! — начал возбужденный Симэнь. — Скоро тебе предстоит посмеяться от души. Знаешь, доктор Цзян завел лавку лекарственных трав, а как рожу ему разукрасят — будет и фруктовый лоток в придачу.

— За что?

Симэнь рассказал, как он встретился за городскими воротами с Лу Хуа и Чжан Шэном.

— Беды не оберешься от этих босяков, — заметила, улыбаясь, Цзиньлянь и спросила: — А про какого врача ты говоришь? Уж не тот ли доктор Цзян, который бывал у нас? Но он человек весьма порядочный и учтивый. При осмотре, бывало, голову опустит. Такой симпатичный, а ты хочешь с ним расправиться?!

— Да-да, порядочный, голову опустит… — передразнил Симэнь. — Да он для того и опускает, чтобы твоими ножками любоваться, а тебе и невдомек.

— Брось ерунду городить. Так уж ему и нужно на ноги глазеть!

— Уверяю тебя! Знаешь, его как-то сосед приглашает к больной жене, а он по улице идет, несет рыбу, только что купил. «Вот, — говорит, — рыбу домой отнесу и приду». Сосед ему: «Доктор, умоляю. Медлить нельзя, положение серьезное». Пришлось Цзян Чжушаню прямо с рыбой завернуть к соседу. Больная лежала в тереме, наверху, пришлось наверх подниматься. А больной было так тяжко, что лежала она, что называется, в чем мать родила. Входит Цзян Чжушань в спальню, протягивает к ней руку, начинает пульс обследовать. Пока он пульс прощупывал, вспомнил про рыбу, которую внизу у двери на крючок повесил. Вспомнил и про пульс забыл. «Сударыня, — спрашивает, а сам вниз показывает, — может, у вас кошечка?..» Не успел он договорить, как в спальню ворвался муж больной, схватил Цзяна за волосы и так отдубасил, что тот без награды остался и в разорванном в клочья халате едва-едва ноги унес.

— Ну, ты опять за свое, — возразила Цзиньлянь. — Не верю, чтобы образованный человек занимался такими делами.

— Ты на внешность смотришь, а она обманчива, — уверял ее Симэнь. На вид он — сама скромность, а внутри — одно зло и коварство.

Они рассмеялись. Пить им больше не хотелось, и, убрав со стола, они удалились в спальню, но не о том пойдет речь.

* * *

Оставим Симэня с Цзиньлянь, а расскажем о Ли Пинъэр.

Прошло около двух месяцев, как Пинъэр взяла Цзян Чжушаня. Первое время, желая понравиться Пинъэр, Чжушань принимал им самим составленные веселящие и бодрящие составы, скупал у городских ворот всякие безделки, вроде «любовного дара Цзиндуна» или любострастного наконечника «мечта красотки».[322] Но чего только не познала Пинъэр в пору буйных утех с Симэнем! Не по душе ей был Цзян Чжушань. Мало-помалу отвращение к мужу сменилось ненавистью и, наконец, она со злостью камнем раздробила все его штучки и выкинула вон.