Константинополь. Последняя осада. 1453 - Роджер Кроули

Мехмед знал: он должен нанести новый удар, прежде чем атака захлебнется. Теперь, как никогда прежде, его наемники нуждались в плате за свои усилия. Сидя верхом на коне, он призвал свои войска сражаться геройски. Были отданы четкие приказы, и Мехмед сам повел людей, равномерно двигавшихся к краю рва. Солнце еще не взошло, но звезды начали меркнуть, и «темная ночь уступала место рассвету». Солдаты остановились возле рва. Затем Мехмед повелел «лучникам, пращникам и прочим стрелкам остановиться поодаль и дать залп по тем, кто защищал баррикаду и вел огонь с внешней стены». По укреплениям пронесся огненный смерч: «выстрелов из кулеврин было столько и стрелы были столь многочисленны, что небеса скрылись за ними». Оборонявшимся пришлось нырнуть под баррикаду, чтобы скрыться от «дождя стрел и других снарядов, падавших, точно снежные хлопья». По новому сигналу пехота двинулась «с громким и ужасающим боевым кличем», «словно то были не турки, но львы». Они навалились на баррикаду, и звук их криков — последнее психологическое оружие османов в битве — расходился, точно мощная волна. Он оказался столь громким, что его слышали на азиатском побережье, в пяти милях от турецкого лагеря. Звуки барабанов и труб, призывы офицеров, громогласный рев пушек и пронзительные вопли воинов, рассчитанные как на то, чтобы дать выход адреналину, так и на то, чтобы расшатать нервы врагам, — все это произвело желаемый эффект. «Их ужасные крики лишили нас смелости, и страх охватил Город», — писал Барбаро. Османы начали атаку одновременно вдоль всей стены, ограждавшей Город с суши (она имела в длину четыре мили), напоминая удар волны, разбивающейся о берег. Вновь забили тревогу церковные колокола, и те, кто не участвовал в бою, поспешили вознести молитвы.

«Свежие силы» — тяжелая пехота и янычары — жаждали битвы. Они сражались в присутствии султана, стремясь заслужить как почести, так и награду, обещанную тому, кто первый взойдет на бастионы. Они надвигались на баррикаду без колебаний, без промедления — люди, «намеренные войти в Город» и знавшие свое дело. Они раскалывали бочки и деревянные турели палками с крючьями, разрушали каркас баррикады, прислоняли лестницы к валу и, подняв щиты над головами, пытались проложить себе путь наверх под опустошительным градом снарядов и камней. Их офицеры стояли сзади, выкрикивая приказы, и сам султан скакал верхом взад-вперед, крича и подбадривая их.

С противоположной стороны утомленные греки и итальянцы вступили в бой. Джустиниани и его люди, а также Константин, «сопровождаемый всеми своими вельможами, главными военачальниками и храбрейшими солдатами», устремились на баррикаду с «дротиками, пиками, длинными копьями и другим боевым оружием». Первая волна дворцовых войск «пала, пораженная камнями, так что многие умерли», однако на их место заступили другие. Никто не колебался. Вскоре начался рукопашный бой, схватка за контроль над баррикадой, где каждая сторона сражалась с верой и полным воодушевлением: одни — во имя почестей, Аллаха и великой награды, другие — во имя Господа и ради того, чтобы выжить. Воины сошлись в тесном ближнем бою. Раздавались ужасные крики, звуком которых полнился воздух: «Издавая боевой клич, эти кололи копьями, те накалывались на них; одни убивали, другие падали мертвыми; иные творили множество ужасных дел, охваченные гневом и яростью». Позади раздавались мощные залпы пушки, и дым плыл над полем сражения, то скрывая противников, то являя их друг другу. «Казалось, все происходит в ином мире», — писал Барбаро.

Битва продолжалась час. Дворцовые полки понемногу продвигались вперед. Защитники не отступили. «Мы дали им решительный отпор, — сообщает Леонард, — но многие наши люди были ранены; их унесли с поля боя. Однако наш командир Джустиниани по-прежнему держался стойко, и остальные командующие оставались на своих позициях». Настал миг — вначале не замеченный почти никем, — когда те, кто находился за баррикадой, ощутили, что натиск османов чуть-чуть ослабел. То была кульминация битвы, ее переломный момент. Константин заметил это и воодушевил войска на бой. Согласно Леонарду, он воззвал к своим людям: «Храбрые солдаты, вражеская армия слабеет, победа за нами. Господь на нашей стороне — сражайтесь!» Османы заколебались. Утомленные защитники обрели новые силы.

И вдруг два судьбоносных момента привели к тому, что удача отвернулась от них. В полумиле выше по линии фронта близ Влахернского дворца братья Боккьярди успешно отражали натиск войск Караджа-паши, время от времени совершая вылазки из Цирковых ворот — калитки, прятавшейся в углу, образованном стенами. Этим воротам ныне суждено было сыграть свою роль в исполнении древнего пророчества. Возвращаясь из набега, один из итальянских солдат не закрыл за собой калитку. Когда начало рассветать, люди Караджа-паши увидели открытую дверь и ворвались в нее. Пятьдесят человек сумели подняться по ступеням на стену и застать врасплох солдат, находившихся сверху. Некоторых зарубили. Другие предпочли умереть, бросившись вниз. О том, что произошло в точности, никто не знает. Очевидно, интервентов успешно изолировали и окружили, прежде чем они смогли нанести серьезный ущерб, однако им удалось спустить флаг Святого Марка и штандарт императора с некоторых башен и водрузить на их место османские знамена.

Ниже по линии фронта, у баррикады, Константин и Джустиниани не знали об этих событиях. Они энергично удерживали позиции, когда последовал куда более тяжелый удар судьбы. Джустиниани получил рану. Некоторые сочли, что на то была воля Бога христиан или же мусульман, отозвавшегося на молитвы — или отвергнувшего их. Грекам-книжникам ситуация прямо напоминала гомеровскую: неожиданный поворот событий во время битвы, чьей виновницей, по словам Критовула, оказалась «злая и безжалостная Фортуна» — момент, когда спокойная и чуждая жалости богиня, созерцающая ход боя с далекого Олимпа, решила склонить чашу весов, определив исход битвы, — и одним ударом обратила героя во прах, а сердце его — в пыль.

Согласия относительно того, что случилось, до сих пор нет, однако все тотчас поняли значение произошедшего: оно мгновенно вызвало ужас среди генуэзских войск Джустиниани. В свете последующих событий отчеты выглядят фрагментарными и спорными: Джустиниани «в своих доспехах Ахиллеса» падает наземь на дюжину ладов. Хроники сообщают: его ранили в правую ногу стрелой; он был поражен в грудь выстрелом из арбалета; свинцовая пуля пробила ему руку и повредила нагрудник; он ранен в плечо из кулеврины; ему нанес удар кто-то из своих, случайно — или намеренно. Наиболее правдоподобные версии подразумевают, что верхние его доспехи были пробиты свинцовой пулей: за небольшим отверстием однако скрывались тяжелые внутренние повреждения.

Джустиниани постоянно участвовал в сражениях с самого начала осады и, несомненно, был измотан сверх предела. Накануне он уже получил ранение, и вторая рана, по-видимому, сломила его дух. Не в силах держаться на ногах и раненный серьезнее, чем могли видеть те, кто находился рядом, он приказал своим людям нести его назад, на свой корабль, дабы ему оказали врачебную помощь. Солдаты отправились к императору просить ключ от ворот. Константин, встревоженный опасностью, которую мог повлечь за собой уход главного из его командиров, умолял Джустиниани и его офицеров остаться, пока опасность не минует, но те отказались. Джустиниани вверил командование двум офицерам и пообещал вернуться, когда о его ране позаботятся врачи. Константин с неохотой отдал ключ. Ворота открылись, и телохранители Джустиниани понесли его вниз, к бухте на его галеру. Решение обернулось катастрофой. Искушение, созданное открытыми воротами, оказалось слишком велико, и генуэзцы не смогли устоять против него: увидев, как их командующий удаляется прочь, они бросились в ворота вслед за ним.

В отчаянии Константин и его свита пытались препятствовать происходящему. Они запретили всем грекам следовать за итальянцами и выходить из пространства между стенами и приказали им сомкнуть ряды и выступить вперед, чтобы заполнить пустые места на передовых позициях. По-видимому, Мехмед заметил, что оборона ослабела, и воодушевил свои войска на новую атаку. «Друзья, Город наш! — крикнул он. — Еще одно небольшое усилие — и мы захватим его!»

Группа янычар под командованием одного из любимцев Мехмеда, офицера Кафер-бея, бросилась в атаку с криком: «Аллах акбар!» — «Велик Аллах!». Крик султана: «Вперед, мои соколы, вперед, мои львы!» — звучал у них в ушах. Кроме того, они помнили о награде, ожидавшей того, кто поднимет флаг на стенах. Они хлынули на эстакаду. Впереди человек огромного роста, Хасан из Улубата, нес османское знамя. Его сопровождало тридцать товарищей. Прикрыв голову щитом, он сумел ворваться на баррикаду, отбросить назад дрогнувших защитников и устоять наверху. В течение короткого времени ему удавалось удерживаться на этой позиции с флагом в руке, вдохновляя янычар на атаку. Зримому и устрашающему символу храбрости османов — гиганту-янычару, наконец утвердившему знамя ислама на стенах христианского города — суждено было войти в круг мифов, формирующих самосознание нации.