Константинополь. Последняя осада. 1453 - Роджер Кроули

Анатолийцы все вместе пересекли ров. Они двигались вперед, плотно сгрудившись и представляя собой сплошную массу стали. Обстрел из арбалетов и пушек задержал их: «было убито невероятное число турок». Но они все приближались, прикрываясь щитами от града камней и снарядов, пытаясь подняться на баррикаду. «Мы метали в них снаряды, несущие смерть, — писал архиепископ Леонард, — и стреляли из арбалетов по их тесным рядам». Только за счет численного превосходства анатолийцам удалось приставить лестницы к баррикаде. Их вновь опрокинули вниз. Атакующих сокрушили камнями и сожгли с помощью пылающей смолы. На короткое время османы отошли назад, однако быстро предприняли новый натиск. Обороняющихся за баррикадой изумила и потрясла твердость духа врагов: казалось, ими движет нечеловеческая сила. Очевидно, здесь не было нужды в какой-либо дополнительной мотивации; этот отряд «сплошь состоял из храбрецов», — пишет Барбаро. «Они продолжали кричать так, что вопли их достигали небес, и размахивать знаменами с еще большим рвением. О, звери сии изумили бы вас! Армия их уменьшалась, однако они с безграничной храбростью продолжали попытки достичь рва». Анатолийцев сковывало то, что их было слишком много, а по мере приближения следующих волн атакующих им также стали мешать собственные убитые. Люди топтали друг друга, лезли друг другу на плечи, образуя живую пирамиду, пытаясь достичь вершины баррикады. Некоторым удалось взобраться туда, и они начали яростно рубить и кромсать противника. На земляной площадке завязался рукопашный бой. Люди теснились друг против друга. На столь ограниченном пространстве исход боя решали и вооруженная схватка, и физическое давление. Оттеснят ли анатолийцы врага назад или же будут сброшены на кучу людей, живых — карабкающихся, кричащих, испускающих проклятия, — мертвых и умирающих, брошенного оружия, шлемов, тюрбанов и щитов?

Ситуация менялась каждую минуту. «Порой тяжелая пехота, карабкаясь через стены и баррикады, не дрогнув, с силой прокладывала себе путь. В иные мгновения она встречала жестокий отпор и ее отбрасывали назад». Сам Мехмед поскакал вперед, побуждая воинов криками и воплями и время от времени посылая свежие волны атакующих в узкую брешь по мере того, как солдаты, находившиеся на передней линии, ослабляли натиск или падали мертвыми. Он приказал поднести запал к большой пушке. Залпы каменных ядер обрушились на стены, осыпав осколками оборонявшихся и поразив анатолийцев сзади. В предрассветной тьме летнего утра царила неразбериха, невыносимый шум битвы оглушал настолько, что, «казалось, самый воздух был расколот на части»: глухо стучали литавры; пронзительно трубили трубы; слышались звуки цимбал, звон церковных колоколов, свист стрел, пронзавших ночную темноту, и мощный, словно подземный, рев османской пушки, от которого тряслась почва. Раздавался звонкий треск пищалей. Мечи резко ударяли о щиты, клинки — с более мягким звуком — перерубали шеи, стрелы трепетали, вонзившись в грудь, свинцовые пули сокрушали ребра, камни дробили черепа — и надо всем этим стоял еще более страшный гул человеческих голосов: слышались молитва и боевой клич, крики ободрения, проклятия, вой, рыдания и тихие стоны умирающих… Дым и пыль разносились над передовой. Мусульманские знамена реяли в вышине, внушая солдатам Мехмеда надежду. Свет дымящихся факелов озарял бородатые лица, шлемы и доспехи. На краткие мгновения становились видны живые картины — застывшие фигуры артиллеристов, подсвеченные сзади мощной вспышкой при пушечном выстреле; язычки пламени, вырывавшиеся из пищалей, ярко вспыхивали в темноте; ведра «греческого огня», выливаемые со стен, искрились, подобно золотому дождю.

За час до рассвета снаряд одного из больших орудий прямым попаданием в баррикаду пробил в ней брешь. Тучи пыли и дыма от пушечного выстрела заклубились на передовой, и воцарилась темнота, однако анатолийцы, отреагировавшие быстрее всех, устремились в проход. Прежде чем оборонявшиеся успели что-либо предпринять, триста человек ворвалось внутрь, В первый раз османы проникли за баррикаду. Здесь воцарился хаос. В отчаянии защитники Города перегруппировались и встретили анатолийцев в узком промежутке между стенами. Брешь, очевидно, была недостаточно широка, чтобы внутрь мог хлынуть мощный поток людей, и атакующие вскоре оказались окружены и зажаты в угол. Греки и итальянцы начали методично рубить их в куски. Не выжил никто. Обрадованные победой, обороняющиеся выбили анатолийцев с баррикады. Обескураженные османские войска впервые заколебались, и их оттеснили назад. Была половина пятого утра. Оборонявшиеся сражались без отдыха в течение четырех часов.

На этом этапе сражения успехи османских войск повсюду оказались незначительны. В бухте Золотой Рог Заганос-паша ночью успешно разместил понтонный мост на нужной позиции и переместил значительное количество войск на берег близ оконечности стены, ограждавшей Город с суши. Одновременно он подвел легкие галеры близко к берегу, чтобы лучники и пищальники смогли обстреливать стены. Он выдвинул лестницы и деревянные башни к этим стенам и попытался направить свою пехоту на штурм укреплений. Однако попытка потерпела неудачу. Высадка войск Халила со стороны Мраморного моря равным образом не имела успеха. Течения не давали судам удерживаться на месте, а господствующее положение приморских стен, стоявших прямо над водой, не позволяло найти участок берега, где бы можно было устроить плацдарм. Хотя на бастионах оставалось очень мало людей и местами их защита была вверена одним лишь монахам, интервентов легко отбросили назад или взяли в плен и обезглавили. К югу от Месохетиона Исхак-паша несколько раз атаковал защитников, однако его лучшие войска из Анатолии в то время нападали на баррикаду. Наиболее серьезную попытку предприняли люди Караджа-паши в районе близ Влахернского дворца — в одном из пунктов, которые наметил Мехмед, утверждая, будто здесь будет легко проникнуть в Город. В этом месте «городские укрепления были ненадежны» из-за расположения стен, однако оборону вели три генуэзца — братья Боккьярди, умелые профессиональные военные. По словам архиепископа Леонарда, «их не пугало ничто — ни разрушение стен под вражеским огнем, ни выстрелы пушек… день и ночь они являли величайшую бдительность, и их арбалеты и страшные орудия всегда были наготове». Время от времени они совершали вылазки из калитки — Цирковых ворот, — подрывая активность врага. Люди Караджи не могли продвинуться вперед. Лев Святого Марка по-прежнему реял над темным дворцом.

По-видимому, неудача нерегулярных войск и анатолийских дивизий после четырех часов яростных схваток разъярила Мехмеда. Более того, она его встревожила. У него оставался лишь один незадействованный отряд — дворцовые полки, пять тысяч первоклассных профессиональных бойцов, его собственная гвардия: «люди великолепно вооруженные, смелые и полные энтузиазма, куда опытнее и храбрее остальных. То были лучшие части армии: тяжелая пехота, лучники, копейщики, и с ними — отряд, именовавшийся янычарами». Мехмед решил бросить их в битву тут же, не оставив оборонявшимся времени на перегруппировку. От эффективности данного маневра зависело все: если бы османам не удалось прорвать линию обороны в течение ближайших нескольких часов, момент был бы упущен, обессиленные войска неминуемо отступили бы, и осаду пришлось бы полностью снять.

Те, кто находился между стенами, не получили времени на передышку. Во время второй волны атаки они понесли весьма тяжелые потери. Соответственно люди и устали больше. Но дух сопротивления по-прежнему был в них силен. По словам Критовула, ничто не страшило их: «Ни голод, мучивший их, ни непрерывные продолжительные бои, ни раны, ни резня, ни смерть близких у них на глазах, ни иные страшные зрелища не могли заставить их сдаться или ослабить их рвение и волю к победе». На самом деле им оставалось одно — стоять насмерть. Никто не мог заменить их, так как других войск не было. Однако итальянцы бились под командованием Джустиниани, а греки — в присутствии императора, являвшихся для них такими же знаковыми фигурами, как султан для османской армии.

Мехмед знал: он должен нанести новый удар, прежде чем атака захлебнется. Теперь, как никогда прежде, его наемники нуждались в плате за свои усилия. Сидя верхом на коне, он призвал свои войска сражаться геройски. Были отданы четкие приказы, и Мехмед сам повел людей, равномерно двигавшихся к краю рва. Солнце еще не взошло, но звезды начали меркнуть, и «темная ночь уступала место рассвету». Солдаты остановились возле рва. Затем Мехмед повелел «лучникам, пращникам и прочим стрелкам остановиться поодаль и дать залп по тем, кто защищал баррикаду и вел огонь с внешней стены». По укреплениям пронесся огненный смерч: «выстрелов из кулеврин было столько и стрелы были столь многочисленны, что небеса скрылись за ними». Оборонявшимся пришлось нырнуть под баррикаду, чтобы скрыться от «дождя стрел и других снарядов, падавших, точно снежные хлопья». По новому сигналу пехота двинулась «с громким и ужасающим боевым кличем», «словно то были не турки, но львы». Они навалились на баррикаду, и звук их криков — последнее психологическое оружие османов в битве — расходился, точно мощная волна. Он оказался столь громким, что его слышали на азиатском побережье, в пяти милях от турецкого лагеря. Звуки барабанов и труб, призывы офицеров, громогласный рев пушек и пронзительные вопли воинов, рассчитанные как на то, чтобы дать выход адреналину, так и на то, чтобы расшатать нервы врагам, — все это произвело желаемый эффект. «Их ужасные крики лишили нас смелости, и страх охватил Город», — писал Барбаро. Османы начали атаку одновременно вдоль всей стены, ограждавшей Город с суши (она имела в длину четыре мили), напоминая удар волны, разбивающейся о берег. Вновь забили тревогу церковные колокола, и те, кто не участвовал в бою, поспешили вознести молитвы.