Комедианты - Валерий Михайлов

– Бывает…

– Тут, когда мы к тебе шли, прикол был. Пошли мы, чтобы не обходить, через поликлинику. Там, возле кабинета, где полюса, как всегда, километровая очередь. Стоит дед на костылях. Никого не трогает. Мимо проходят два подростка, и один ни с того ни с сего отпускает деду грандиознейший пендаль. Тот забыл про костыли и за ними. Мы уже думали, что догонит. Не догнал. Стал, за сердце схватился… – принялся рассказывать Первый Могильщик.

– Да, ребята, спасибо за помощь. Что я должен? – опомнился я.

– Ты что, при смерти? – недовольно спросил он.

– Да вроде нет.

– Тогда потом поговорим. Твой кошелёк потянет.

– Тут недавно наш мудрейший (нашему местному главе недавно вручили учреждённый кем-то из подхалимов «Орден Мудрости») решил посетить больницу, – начал он новую байку. – Что-то там с ним случилось. Назначили ему капельницу. Он мужественно лежит. Жидкость заканчивается. Никто не идёт. Он уже кричать начал – никого. Пришлось, подобно Героям прошлого, самому выдёргивать иголку. Медсестра… В общем, там был предпраздничный день… Короче, она о нём забыла. Вот он тогда на них отрывался: «Если вы ко мне так отнеслись, то как вы тогда обычных людей здесь лечите?!!!» Вот так вот.

– Привет. Не помешала? – спросила, входя, Жанна.

– А что ты не помешала? – поинтересовался Первый Могильщик.

– Ты забыла или нарочно? – подхватил Второй.

– Я тебе фруктов принесла. – Она поставила целлофановый пакет на стол.

– Раса Тафари Маконен – это первый независимый царь независимой Эфиопии. Но основал всё это дело некий Маркус Харви из Америки. Любил господин Харви читать Библию по накурке. Читал, читал и дочитался. Евреи, оказывается, самозванцы. Они себе Библию присвоили. На самом деле Библия была написана на эфиопском языке Амхари, и избранный народ – это эфиопы. Рассердился на них бог за плохое поведение, отобрал Библию и отправил их в вавилонский плен на четыреста лет. Вавилон – это наша белая цивилизация. Но сейчас эти четыреста лет кончились. В Африке в Сайоне воцарился Растафара. Рабство закончилось, наступила свобода. Американцам это не понравилось, и они выслали Маркуса Харви на Ямайку. А там куча негров и травы. Оттуда уже и поехало. И главное, что всё фигня. Надо любить Джа… Джа (Jah) – это ласково от Яхве (Jahveh), играть рэггей – это священная музыка, и курить «траву», потому что «трава» – это подарок Джа людям. Поэтому её и называют ганджа или ганджибас. И в Библии везде, где говорится о деревьях или траве, имеется ввиду ганджа. Так что, оказывается, они христиане, – вещал Первый Могильщик.

Мы праздновали мою выписку из больницы. Сидели у меня на кухне, пили коньяк.

В нашу идиллию бесцеремонно вторгся телефонный звонок.

Пришлось выбираться из-за стола, идти в коридор, включать свет, брать трубку… Господи, сколько же лишних движений, и все из-за какого-то паршивого звонка!

– Да! – недовольно бросил я в трубку.

– Я знаю, кто ты, – произнёс нервный женский голос.

– Ну и?

Шум.

– Я знаю, кто ты…

– Ну и купи себе леденец.

Снова шум и короткие гудки.

– Баба какая-то странная. Она знает, кто я, – сообщил я могильщикам, вернувшись на место.

– Ну и хрен с ней, – отреагировал Первый Могильщик.

– Я тут тоже одну такую встретил, – вспомнил подходящую историю Второй Могильщик. – Иду по улице, никого не трогаю, смотрю на девчонок, пока они ещё не совсем закутались в шубы и пуховики. Идёт навстречу мне баба. Самая обыкновенная баба. Лет сорок, приятная, когда-то была красивой. Одета со вкусом. На вид вполне нормальная. Я бы на неё, честно говоря, и внимания не обратил. Но тут, как в «Бременских музыкантах»: наши глаза встретились, и пирамида рухнула. Наши глаза встретились на какое-то мгновение. Так, мимолетное совпадение… Её взгляд, словно луч лазера, прошёл в меня сквозь глаза, впился, проник в сознание, в мозг, в душу… Это длилось буквально мгновение. Во мне вдруг что-то проснулось, и моё сознание расступилось вдоль этого луча-взгляда, позволив ему пройти меня насквозь и выйти через затылок. Я пропустил её взгляд сквозь себя, и теперь уже моё сознание пустило щупальце по её взгляду, как по верёвке или мосту. Я проник в её мозг, проник глубоко в подсознание… Она всё поняла и улыбнулась мне. «Сейчас мне некогда, – сказала она, – но завтра вечером в шесть часов у каруселей я тебе всё расскажу». Сказала и пошла дальше своей дорогой.

Снова зазвонил телефон.

– Я знаю, кто ты…

– Я это уже слышал.

– Ты не понимаешь… Я знаю, кто ты на самом деле…

– Слушай, купи гуся и суши ему мозги!

– Нам надо поговорить…

– А ты не можешь поговорить без меня. Сама с собой, например.

Я положил трубку и отключил телефон.

– Поехали мы как-то с братом за картошкой куда-то в Курскую губернию, – начал рассказ Второй Могильщик. – Взяли здесь машину арбузов, и туда, на картошку менять. Килограмм арбузов – два килограмма картошки. Меняли-меняли, уже и менять запарились, а арбузов всё равно полно. Уже домой возвращаться надо… тут к нам мужик подваливает. «Я, – говорит, – заберу у вас все арбузы, но только по цене один к одному». Мы для приличия подумали немного и согласились. Всё равно уже домой надо. «Только, – говорит мужик, – надо немного проехать». Как завёз он нас, мама! Вокруг поля, ни дороги, ни хрена. И ни одного человека. Я уже всё на свете проклял, что согласился с ним ехать. Завезёт, сейчас, думаю, грохнет по голове, и хрен кто когда найдёт. Заехали мы в какую-то деревню. Там мужики, значит, машину грузят, а нас в дом. Хата… Земляной пол, как была поштукатурена, так и всё. Ни обоев, ничего. Тут же куры-гуси, скотина какая-то. Ужас. «Где тут у вас туалет?», – спрашиваю. «Там, – машет рукой, – через комнату». Заходим в комнату, а там на замызганной кровати бабка сидит. Маленькая, беззубая, морда острая, и усы. И нос… Я таких носов ещё не видел. Настоящий мультяшный нос, живой, подвижный, ползающий чуть ли не по всему лицу. (Могильщик удачно продемонстрировал бабкин нос.) «Вы, это… – говорит бабка, – самогонки того?» Сама спрашивает, а сама уже бутылку из-под кровати тянет. Бутыль как в кино. Литров на несколько. Здоровенная. Внутри какоё-то мутное пойло. Пить мы, естественно, отказались. Они там у себя ко всему привычные, а нам ещё живыми домой добраться надо. «Тогда я сама», – сказала бабка, налила себе хозяйскую кружку и выпила. Тут хозяева ужинать собрались, ну, и нас, значит, к столу. Пить мы отказались категорически, а поесть на дорожку – это другое дело. На обед у них была курица и борщ. Начали они почему-то с курицы. Налили себе по стакану, и кастрюлю на стол. Открыли крышку, а оттуда, значит, ноги торчат вместе с лапами. Вытаскивают курицу, а она в перьях. Потрошёная, правда. Хряпнули они по стакану, и за курицу. Тут бабка хватает ножку и вместе с перьями её в рот. Жует своим беззубым ртом, рычит, чавкает, а изо рта во все стороны перья торчат. Не стали мы эту курицу есть. Думаем, борща по тарелке, и домой. Наливают нам борщ. Бабка тут как тут. «Вам луку поплевать?», – спрашивает. Ну, думаем, лук – это хорошо. Тогда она берёт луковицу, чем-то (зубов у неё нет) начинает мелко-мелко её грызть, а потом нам в тарелки эту кашицу. Ну, мы ей, конечно, спасибо сказали. По дороге домой уже мне брат и говорит: «Хорошо ещё, что ты не видел, как они борщ варят. (Он недалеко оттуда был на шабашке.) Представь себе. Лето, жара. Полная хата мух. На стене на верёвке висит кусок старого, вонючего сала, весь чёрный от мух. На печке варится борщ. Она берёт это сало и кидает его в кастрюлю. Прокипятила какое-то время, и снова на стенку».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});