Фашизм. Тоталитарное государство - Желю Желев

...Если дело обстоит так, то зачем мы покидаем родные места, мать и отца, рыдающую жену, детей которых необходимо воспитывать, и отправляемся учиться в далекий город, а мысли наши устремлены еще дальше — к стене на Севере? Зачем?» (48—544 и 545).

Дальше автор отвечает на этот вопрос: «И к этому северные народы, которые, по нашему мнению, виновны во всем, не причастны. Не причастен и достойный император, воображающий, что это он приказал построить стену» (48—545 и 546).

Причина постройки Китайской стены, так же как и мнимая опасность с Севера, которой мотивируется стройка, — выдуманный предлог для объединения народа. И это тот предлог, который сильнее всего воздействует на национальное сознание.

Конечно, по Кафке, эта идея пробивает себе дорогу неосознанно, независимо даже от самого императора, тогда как в тоталитарном государстве XX века она насаждается сверху сознательно и планомерно.

С Севера или с Юга, с Запада или с Востока — ему необходима какая-нибудь опасность.

5. Несовместимость фашизма и демократии

Фашизм пришел к власти, претендуя на создание более массовой и более реальной демократии, чем та, которую имеет «либеральное государство», — демократии, которая якобы «не вырождается в наихудшую плутократию». Газета «Берлинер тагеблатт» в номере от 7 июля 1933 года писала о национал-социализме: «Гитлеризм является самым демократическим движением в Германии за последние пятьдесят лет» (103—105).

Геббельс в речи, произнесенной 20 февраля 1937 года на массовом митинге в Кельне, объявил, что «в Германии подлинная демократия — уже реальная действительность, позволяющая всей нации свободно выражать свою волю...» (166—115 и 116).

Муссолини в «Учении о фашизме» тоже писал, что фашистское государство представляет собой «организованную, централизованную, властную демократию» (112—17).

Гитлер с особым остервенением обрушивался с критикой на западную демократию, которой, по его словам, пользуется только «тонкий слой капиталистов, в то время как нищета народных масс гораздо более явственна, чем где-либо в другом месте» (128—376). В своем выступлении перед рабочими оружейных заводов Берлина 10 декабря 1940 года он критикует либеральный Запад именно в этом смысле: «В англо-французском мире существует так называемая демократия. Другими словами, народ осуществляет власть, следовательно, должен иметь также и возможность выразить свои мысли и желания. Однако при более близком рассмотрении этой проблемы становится ясно: народ сам по себе не имеет никаких убеждений, они, разумеется, — как это происходит повсюду — создаются искусственно. И тогда решающее значение имеет, кто просвещает народ и кто его воспитывает?

В действительности в этих странах правит капитал, то есть группа в несколько сот человек, которые обладают несметными богатствами и, благодаря особенностям структуры их государственной жизни, более или менее независимы.

Они говорят: «У нас здесь свобода!» и под этим понимают прежде всего свободу хозяйствования, а под свободой хозяйствования понимают не только свободу приобретения капиталов, но и прежде всего свободу их использования.

Или: быть свободными от любого государственного, то есть народного, контроля, как при приобретении, так и при использовании капиталов. В этом заключается сущность их понимания свободы» (128—374).

Особой целью его критики в период войны становится Англия: «В этой стране классовые различия настолько велики, насколько это можно себе представить. Бедность, невообразимая бедность, с одной стороны, и неисчислимое богатство — с другой стороны. Там не решена ни одна из социальных проблем.

Рабочие этой страны, владеющей одной шестой частью земного шара и подземными сокровищами всего мира, живут скученно в убогих бараках, а широкие массы беднее всего одеты» (128—376).

Лицемерной демократии либерального Запада Гитлер противопоставляет «реальную», «настоящую» экономическую демократию национал-социалистской Германии, где ликвидирована безработица, а движение капиталов, т.е. их распределение и использование, происходит целиком под контролем нацистской партии. Так Германия из страны демократии для «тонкого слоя богачей» превратилась в страну демократии для «необъятных народных масс». Гитлер: «Самый важный экономический принцип в мире капиталистической демократии: народ предназначен для хозяйства, а хозяйство — для капиталов.

Мы перевернули этот принцип и сказали: капиталы предназначены для хозяйства, а хозяйство для народа! Как гласит наша максима: прежде всего — народ, все прочее — средства, ведущие к цели!» (128—373).

В этой речи, как и в других филиппиках в адрес либеральной демократии, Гитлер опускает самое существенное, а именно: во-первых, чьей же собственностью являются капиталы в национал-социалистской Германии? Во-вторых, что изменяет в отношениях собственности контроль со стороны нацистской партии? В-третьих, каким образом и за чей счет ликвидирована безработица в Германии? В-четвертых, имеют ли какую-нибудь возможность рабочие в национал-социалистской Германии сами контролировать движение капиталов, независимо от контроля нацистской партии и государства?

Но для нацистов сам факт ликвидации безработицы в Германии был бесспорным доказательством того, что там существует реальная демократия, в отличие от фальшивых демократий в либеральных государствах.

Наиболее яркое проявление своей массовой «демократии» фашизм видел в военных парадах, факельных шествиях по случаю партийных съездов в Нюрнберге, грандиозных юбилейных митингах, демонстрациях, гневных протестах но адресу врагов государства и т.п., в которых обычно принимало участие все население. Именно в этом д-р Геббельс узрел «новый стиль демократии», который национал-социализм привнес со своим приходом к власти, но который остается недоступным «западным демократиям». В речи, произнесенной 10 июня 1939 года, он заявил: «В Германии идет бурный творческий процесс в различных отраслях культуры. В этом году нас ожидает насыщенное событиями лето. В Вене заканчиваются театральные торжества. Идет усиленная подготовка к торжествам в Гейдельберге, к Неделе германского искусства в Мюнхене, к торжествам в Эрфурте и Зальцбурге. Все эти торжества являются единственными в своем роде в мире и, одновременно, показывают разнообразие германского искусства. Надо ли говорить о наших политических демонстрациях?! Например, церемонии в Нюрнберге в День партии представляют собой нечто новое и невиданное до сих пор. Каждая из четырех демонстраций в Нюрнберге отличается собственным стилем и формой. Они не выдуманы за зеленым столом и не навязаны искусственно, а созданы и привиты жизнью как выражение внутреннего чувства формы и образа. В целом партийные торжества в Нюрнберге представляют собой выражение нового политического стиля и являются одним из проявлений культуры нашего времени.

Демократические режимы (речь идет об Англии, Франции, США. — Ж. Ж.) не в состоянии понять это, а тем более пытаться подражать нам или выдумать нечто подобное. У них нет силы, чтобы организовать массы и подчинить их единой воле» (28—28).

Объективно фашизм помог существенно расширить и уточнить наши представления о демократии. Мы уже поняли, что выманивание в отдельных буржуазных странах толп на улицы для того, чтобы они демонстрировали или «протестовали», несли факелы или с энтузиазмом маршировали, не означает никакой демократии, а является скрытым принуждением, совершаемым посредством механизмов тоталитарной системы; мы знаем, что даже ликвидация безработицы и гарантия какого-то элементарного прожиточного минимума тоже не демократия, если они осуществляются с целью подготовки к агрессивной войне; что демократия означает такую структуру общества, при которой отдельной личности гарантированы основные гражданские и политические свободы и, следовательно, индивидуум воспринимается как более высокая политическая ценность, чем государство и его институты.

а) Личность принесена в жертву фашистскому сообществу

В фашистском государстве не может быть демократии, потому что демократия и тоталитаризм органически враждебны друг другу и несовместимы в принципе. Сама структура фашистского государства не оставляет места для демократии, поскольку абсолютно подчиняет себе отдельную человеческую личность и лишает ее всяческой возможности самозащиты.

Для фашизма высшими политическими ценностями являются фашистская партия и государство, а все остальное второстепенно и обязано служить им. Отдельно взятая индивидуальность, личность отдельного гражданина принесены в жертву «фашистскому сообществу» и пользуются своим правом на существование только до тех пор, пока они ему служат или, по меньшей мере, пока они ему подчиняются.