Пламенная кода - Евгений Филенко

– О вашем заточении.

– Поначалу нас держали в мерзкой металлической коробке, всех скопом, там было темно, холодно и смрадно. В ту пору я больше всего боялся, что так все и останется до самой смерти. И не я один, между прочим… Среди нас был историк, Антуан Руссо, и он рассказывал, что в старину с пленными особо не церемонились: сгоняли в какой-нибудь барак или даже яму и держали там впроголодь, пока те совершенно не теряли человеческий облик… К счастью, в отношении нас у эхайнов были иные планы. Наш поселок – не самое комфортное местечко, но деградировать до скотского состояния там было невозможно. Кстати, позднее я догадался, что эхайны сознательно стремились к тому, чтобы сохранить в нас столько человечности, сколько возможно. Это было одним из условий их эксперимента. Вы не поверите, но я легче других адаптировался к спартанскому быту. Ах, если бы не сенсорный голод…

– У вас с собой была целая библиотека.

– Да, мне говорили… Беда в том, что я совершенно не помню, что с ней сталось. Я даже не помню, была ли она в действительности! С ее утратой связан некий инцидент, который начисто стерся из памяти. Подозреваю, не без участия эхайнов. Кажется, они позволяли себе много вольностей в обращении с нашими мыслительными аппаратами…

– Так это жажда впечатлений побуждала вас к рискованным поступкам? Я слышал, вы постоянно дерзили патрульным, словно бы специально провоцируя их на ответные меры.

– Да, и несколько раз мне крепко досталось… Никакого умысла в том не было. Наверное. Не знаю, не уверен. Это происходило в то время, когда отсутствие перемен и неоправданные ожидания стали для меня невыносимы. Понимаете… эхайны были демонстративно деликатны с нами. С ними было чрезвычайно трудно общаться, особенно в самом начале. Никто никого не понимал. Мы и меж собой-то не склонны были к интенсивному общению – ситуация мало располагала к открытости. А тут еще эти… динозавры. Многих это раздражало, и только общая подавленность мешала выплескам эмоций. В то время как эхайны… мы знали о них только то, что они агрессивны, вспыльчивы и необузданны. Первый же контакт обрушил все стереотипы. Это мы, люди, нервничали, истерили и срывались на крик. А они были холодны и спокойны, как статуи с острова Пасхи. Могли повторить какой-нибудь там приказ два раза… пять… двадцать… да хоть сто. Пока не станет понятно, чего они добиваются. Ну, понятное дело, руками размахивать у них перед носом не следовало. Ставили на место, мгновенно и жестко. Орать – сколько угодно. Но не делать ничего, что, по их мнению, представляло собой угрозу. Эх!.. – Он тянется за сигарой и неумело ее разжигает, едва не подпалив себе пальцы. Но в остальном действует рассудочно, конструктивно. Судя по всему, где-то прочел некие указания по правильному курению. Не вдыхает сигарный дым, а держит во рту, чтобы затем безо всякой спешки выпустить через приотверстые губы. И, клянусь богом, ему нравится. – Я думаю, это их и погубило, – говорит он, изрыгая при этом клубы дыма, словно опереточный дьявол.

– Погубило?!

– Конечно. Если бы они с самого начала поставили себя в положение лагерных охранников, вели себя соответственно… Руссо многое нам порассказал… постоянно и нещадно били, калечили, морили голодом и холодом, убивали за провинность, насиловали бы женщин… Не смотрите на меня так, это всё из нашей с вами истории, это всё наши с вами предки вытворяли. Если бы эхайны вели себя так же, как какие-нибудь гулаговские вертухаи, все обернулось бы иначе.

– Иначе – как именно?

– Трудно сказать. Наверное, мы бы подняли бунт и погибли сразу. Все же, взросление в условиях личной свободы и достоинства чего-нибудь да стоит. Но это, как я уже говорил, не входило в их планы. Им необходимо было сохранить нашу… гм… популяцию в относительном благополучии как можно дольше. – Он криво усмехается и подливает себе из фляжки. – Но им следовало бы знать, что человечность заразна…

– Что же случилось с ними… и с вами?

– Вот еще один рецепт на будущее – мало ли, вдруг кто-нибудь еще пожелает иметь землян в заложниках! – Я пропускаю эту шпильку мимо ушей, и он едва заметно кивает в знак одобрения. – Эхайнам стоило бы создать максимум комфорта и предоставить нас самим себе. Не вмешиваться, не приближаться к нам. Наипаче не сближаться! Разумеется, горячие головы, вроде того же де Врисса или Готье, предприняли бы еще пару-тройку неудачных попыток вырваться за границы поселка и угомонились бы. Да, было скучновато… но никто не сходил с ума. Жизнь есть жизнь, даже самая что ни на есть буколическая. Если бы они еще догадались раздать всем доступ к информационным каналам, скрытое брожение утихло бы окончательно. Я сейчас не откровенничал бы с вами, а сидел бы в своем домике и сочинял какой-нибудь бесконечный роман из рыцарских времен… давно мечтал изваять что-нибудь этакое…

Кто знает о сосуде, тотЕго Граалем назовет.Однако, – был ответ Петров,Положен на Грааль покров.И людям чаша та незрима.Проходят, не заметив, мимо…[15]

Но эти дурачки возомнили о себе невесть что и пошли на сближение. Как-то вдруг обнаружилось, что кое-кто из эхайнов понимает нашу речь. Интерлинг, разумеется. Когда мы, желая посекретничать, вдруг переходили на лимбургский, они жутко нервничали. Потом они заговорили с нами. Не все, а только капитан Фоллорн… его скоро сменил капитан Ктелларн… и капрал Даринуэрн. Тот вообще менялся на глазах: если в самом начале только что не мычал, то под конец уже выдавал цитаты из наших классиков! Наша молодежь в нем души не чаяла… А эти сакраментальные шахматные партии, которые Ктелларн проигрывал с радующим душу постоянством? О, как его это злило! Уж тут-то он давал волю эмоциям!.. Вот не нужно им было делать это. Не нужно было читать наши книги и в шахматы с нами играть. Мы так и не стали эхайнами, зато они подцепили от нас вирус человечности. И тогда я вдруг понял две вещи. Что мы можем захватить поселок. И что эхайны – прогнутся.

– Что вас натолкнуло на эти весьма небезопасные мысли?

– Психология. Старая добрая наука об отчаянных попытках мысли овладеть сознанием. Я ведь не просто так нарывался на неприятности! Этим бесхитростным способом я исследовал пределы эхайнской толерантности. Я должен был уяснить, как они поведут себя в минуты принятия ужасных решений. И с капитаном Ктелларном я не столько в шахматы играл, сколько зондировал глубины его самолюбия… скажу сразу, не Марианская впадина, увы… так, пустяки, Леман[16] в районе Лякота. Видите ли, доктор, эхайн эхайну рознь. У каждого свое начальство, свои приказы и своя зона ответственности. И универсальное представление о долге и чести. А это уже внутренний конфликт! Капитан Ктелларн мог сколько угодно надувать щеки, но в его ведении была только инфраструктура поселка. Тот же капрал Даринуэрн подчинялся его распоряжениям в ограниченных пределах, если не возникало противоречия с его собственным набором директив, а ему надлежало блюсти порядок и охранять наше благополучие. Как он не уставал подчеркивать – от нас же самих. Все попытки побега пресекали именно он и его подчиненные, потому что – порядок! Но наказать виновных по всей строгости он не мог, потому что – благополучие! В результате все ограничивалось парой-тройкой деликатных тумаков, да еще жгучих тычков хоксагами – болезненная, доложу я вам, штука, но скорее для самолюбия, нежели для тела… А доктору Сатнунку так вообще было начхать на все эти зоны ответственности, он подчинялся только самому себе и решал на станции какие-то собственные задачи. И лечил нас как умел, а умел он неважно, и его счастье, что болели мы по большей части всякой безобидной ерундой, если не считать родов и непонятной хвори де Врисса…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});